Савелий Дудаков - Этюды любви и ненависти Страница 7

Бирюков увидел такую нищету, которой не мог вообразить. Вот лишь один из приведенных им примеров: два многочисленных еврейских семейства – жестянщика и портного – жили в одной комнате, несчастные спали по очереди: другая семья в это время работала! Потрясенный толстовец делает любопытный вывод: "Я подумал: не в этом ли трудолюбии и довольстве малым лежит опасность равноправия евреев? И все это население – с минимумом потребностей, с необыкновенной производительностью – грамотно и по-своему культурно (курсив мой. – С. Д.).

Возможно, испытанное потрясение побудило Бирюкова познакомиться ближе с проблемами еврейства: из рук читающих евреев он получил журнал "Восход" за несколько лет, из которого и усвоил азы древней еврейской философии – Гилеля, Маймонида, т. е. мистического и рационалистического течения в иудаизме. "Я не берусь здесь решать еврейского вопроса. Он очень сложен, но я благодарен судьбе, давшей мне возможность более сознательно относиться к этим людям", – констатировал он в итоге68.

Итак, Толстой интересовался сектантством. После прочтения нескольких статей Ю.П.

Ювачева, опубликованных в "Историческом вестнике" с января 1904 по январь 1906 г., между ним и доктором Маковицким состоялся следующий диалог:

«Л.Н.: Ювачев описывает "субботников". Русские люди переняли еврейскую веру:

Старый закон и Талмуд, обряды (на голову надевают рухопитель*), раввины, у них есть обрезание. Есть у вас, за границей, жидовствующие?

Я: Нет.69 – Удивительное это явление – искание правды – у русского народа. Метание в ту и другую сторону.

– Но Талмуда, кажется, у них нет.

– Есть и Талмуд. Сами не в состоянии самостоятельно…», – к сожалению, далее пропуск70. Что имел в виду Толстой, предположить трудно.

В один из периодов своего религиозного "возрождения" Толстой ощутил потребность в изучении древнееврейского языка. Ему было важно знать, есть ли в Ветхом завете пророчества о Христе. Один из критиков обратил внимание на то, что за помощью Толстой обратился не к русским профессорам, прекрасно знавшим этот язык, а к раввину.

Впервые раввин Минор упомянут Толстым в письме Софье Андреевне от 5 октября 1882 г.: "…утром было интересное: приходил ко мне раввин Евр[ейский], очень умный человек". О том же в письме В.И. Алексееву от 7 ноября: "Все это время пристально занимался Еврейским языком и выучил его почти, читаю уже и понимаю.

Учит меня Раввин здешний – Минор, очень хороший и умный человек. Я очень много узнал благодаря этим занятиям"71.

Минор истолковывал эти так называемые пророчества, следуя еврейской традиции, отнюдь не апостольской, не христианской – воспринятой всеми церквами мира.

Толстого интересовало толкование Талмуда, в частности современных "раввинистических, воинственно-антихристианских школ", затемнявших истинный смысл пророчеств о Мессии. Минор сообщал немецкому биографу писателя архимандриту Иоанну: "Толстой схватывал необыкновенно быстро. Но он читал только то, что ему было нужно. То же, что его не интересовало, он проходил мимо. Мы начали первыми словами Библии и дошли с такого рода пропусками до Исайи. Здесь обучение прекратилось.

Предсказание о Мессии, в известных местах этого пророка, было для него достаточно"72. Минор несколько сгустил краски. Обратный перевод Евангелия с греческого на иврит подвигнул многих теологов совсем иначе взглянуть на проблему пророчеств. Сам Толстой высоко ценил наследие еврейских пророков73.

* Повязки, которые во время молитвы иудеи надевают на лоб.

И еще о Миноре – в данном случае о сыне*. Толстой писал В.В. Стасову в начале января 1884 г.:

"Вы балуете людей своей добротой, а меня больше всех. Опять с просьбой. Дело для меня сердечное. Письмо это передаст вам Лазарь Соломонович Минор, замечательный молодой ученый, обративший на себя внимание в Европе; он сын моего друга, еврейского раввина Московского. Насилу, насилу он добился, несмотря на свое еврейское происхождение (курсив мой. Точнее было бы сказать – из-за своего еврейского происхождения. – С. Д.), того, чтобы прочесть пробную лекцию на приват-доцента. Лекция имела (также и прежняя диссертация его) огромный успех, и, казалось бы, все решено, но наш попечитель – один из глупейших людей мира – нашел нужным послать на утверждение Министра (И.Д. Делянова. – С. Д.). Как бы не повлекло отказа. Молодой человек в отчаянии. Голубчик, нельзя ли с вашими связями и с вашей прямотой и умением помочь ему в том, чтоб не было отказа? Если я вам очень надоел, простите, но сделайте. Мне очень больно бы было отказ…"74 Минор с трудом, но получил право на чтение лекций. Вероятно, ранее с аналогичной просьбой – помочь Л. С. Минору – Толстой обращался к И.С. Тургеневу (письмо до сих пор не найдено), что явствует из ответа Тургенева (декабрь 1882 г.): "Я не мог принять г-на, который привез мне Ваше письмо, но сегодня же пишу ему, что жду его к себе в понедельник, и Вы можете быть уверены, что я для него сделаю все, что сделать в состоянии"75.

Известно, что по вечерам Толстой любил читать вслух Ветхий завет. Однажды он читал Книгу Иова. Слушавшим она показалась скучной и многословной, о чем учитель детей Толстого И.М. Ивакин решился сказать. Толстой объяснил: это протест человека безупречного против Бога, насылающего на него "беды одну хуже другой ‹…› Он ропщет на Бога, но при этом стремится к добру". И далее очень важное для философии Толстого резюме: "…знамение совершившегося переворота в нравственном мире еврейского народа, того завершенного Христом переворота, благодаря которому добро стало заключать награду уже в себе самом", т. е. книга имеет значение историческое. О Ветхом завете Л.Н. заметил вообще, что там много "красот эпических, чувствуется cruditй*, например в эпизоде о Ревекке"76.

* См. о нем в примеч. 71.

Евреи так или иначе в окружении Толстого появлялись, в том числе много искателей веры, но были и те, с кем писателя свели обстоятельства. В 1901 г., находясь в Крыму, он тяжело заболел. Запись в дневнике Софьи Андреевны от 15 декабря: "Был доктор, который его тут лечит, Альтшуллер, приятный даровитый еврей, совсем не похожий на евреев, и Лев Николаевич ему верит и слушается его и даже любит". В этой фразе удивляет умиление по поводу несоответствия доктора штампованному представлению о еврее и послушания и любви к нему Л.Н. И это написала дочь врача с неподходящей фамилией Берс… Впрочем, будем справедливы: она не раз помогала евреям.

В 1901 г. в Москву приехала поступать на курсы акушерок при университете знакомая Софьи Андреевны девушка-еврейка. Предъявив документы в полиции, она получила категорический приказ в 24 часа покинуть первопрестольную. В отчаянье девушка бросилась к Толстой, та вызвалась помочь и поехала к обер-полицмейстеру Д.Ф. Трепову. Он принял жену великого писателя в высшей степени любезно, но, услышав просьбу, изменил тон – дескать, закон есть закон и он ничего не может поделать. "Ну, так знайте же, – сказала графиня, – она будет у меня жить…

Посмотрим, как вы ее будете выселять из моего дома". Конечно, полиция и не думала вламываться в графские покои. Дело не в том, что Трепов струсил, как писал Тенеромо (Исаак Борисович Файнерман, 1863-1925), а в том, что он был не дурак: устраивать скандал в доме писателя с мировым именем означало опозорить себя, монарха и свою страну…

Несколько слов об Исааке Наумовиче Альтшуллере (1870-1943), ялтинском враче, лечившем и Толстого, и А.П. Чехова и оставившем воспоминания о своих с ними встречах. Зять Толстого М.С. Сухотин писал о врачах Ялты (и в первую очередь об Альтшуллере), что они безропотно, в любую погоду, по первому зову приезжали к Л.Н. и лечили безо всякого вознаграждения, "кладя всю энергию на то, чтобы хоть на короткое время отвоевать" его у смерти. С Альтшуллером Толстой был особенно близок. Интересны наблюдения доктора за писателем в опасные для его жизни моменты. На вопрос М.С. Сухотина, боится ли Л.Н. смерти, Альтшуллер ответил, что поначалу (после припадка грудной жабы) боялся и жалел жизнь; когда же "началось воспаление легких, и смерти перестал бояться, и жизнь перестал жалеть", когда "убедился, что не умирает, стал снова жалеть жизнь, но смерти, кажется, не боится"77.

* Непристойность (фр.).

Многочисленное окружение великого писателя оставило о нем немало воспоминаний.

Их условно можно поделить на две категории: мемуаристы-"сублиматоры" Толстого и люди естественной профанации. К последним относится Софья Андреевна78.

К сублимации причислены писания Тенеромо (Файнермана). Как сказано в комментариях к 63-му тому Полного собрания сочинений Л.Н. Толстого, к воспоминаниям Тенеромо следует относиться с осторожностью (с. 413), ибо он зачастую приписывает писателю свои взгляды. К сожалению, источник этого предостережения не сам Лев Николаевич, а юдофоб Душан Петрович Маковицкий, который сделал к нему такую приписку: «Лев Николаевич добавил еще: "Все вранье".