Иван Миронов - ЗАМУРОВАННЫЕ Страница 7

— Получается, что так, — психиатр поправила очки. — Не понимаю, как вы здесь оказались?

— Уже четыре месяца пытаюсь это выяснить.

— А вот у вас при обыске нашли патроны от какой-то "Осы", это что-то вроде "Мухи"?..

Через минут сорок приятной беседы узкий кабинет на два стола, за которыми заседала комиссия: какая-то древняя психиаторша ("Может, супруга товарища Сербского", — мелькнуло у меня предположение), уже знакомая мне Светлана Павловна, рядом с ней ухоженная дама, одетая дорого и со вкусом (подумалось, — "на белых билетах поднялась", — но уточнять не стал). Чуть поодаль на краешке стула примостилась Оксана, которой в обществе маститых коллег было явно не по себе.

Трудно сказать, насколько растянулась беседа, счастливые часов не наблюдают, а у несчастных они отсутствуют. Разговор был настолько непринужденным и мало касающимся дела, что поначалу в каждом самом безобидном вопросе выискивал подвох. Но скоро стало понятно, что ничего, кроме живого интереса и искреннего сочувствия, у комиссии ко мне не было. Расстались с пожеланием скорейшего освобождения.

Отвечавший за меня сержант в соседней подсобке заряжал сотовый телефон.

— Старшой, дай позвонить, — грех было не попробовать развести мента на звонок.

— Тарифы знаешь?

— С учетом нынешнего уровня инфляции и курса валют?

— Пятихатка за звонок, но не больше трех минут.

— Давай пять минут за косарь, но деньги тебе с воли подвезут.

— Так бабла при тебе нет? — лицо милиционера исказилось сожалением о даром потерянном на разговор со мной времени.

— Пустой, как барабан. Говорю тебе — вечером подвезут.

— Не-е. Такой расклад не пойдет. Но можем свиданку устроить, пока тебя не вывезли. По звонку выдергиваешь сюда подругу.

— Почему именно подругу?

— Да кого хошь. Но тащат сюда только баб. На входе встречаемся, провожаем к тебе в стакан. Час у тебя будет, если, конечно, за тобой раньше не приедут.

— Понятно. Сколько?

— Входной билет двести зеленых, выходной — в подарок. Понял?

— Понял, чем старик старуху донял. Продуманная рекламная политика.

— Чего?

— Трубу давай.

— Погоди. Сначала отведу тебя в стакан, узнаю, когда этап, потом звонить будешь.

Вернулся мент быстро. Окошко отъехало и в дырке появился порезанный бритьем слоистый подбородок.

— Тебя скоро заберут, — расстроенно вздохнул сержант. — Пытался задержать, не проходит. Ты с "девятки", на особом контроле.

Форточка нервно закрылась. Изловчившись, я зигзагом улегся на металлические сиденья, перекинув ноги через поручень. Глаза слепили галогеновые колбы, свет которых сквозь опущенные веки сливался в ядовито-красную полосу… Проснулся под выкрик своей фамилии. Вместо буханки у входа стоял "Зил". Внутри к решке первой голубятни приникли женщины, с интересом оглядывая нового попутчика. Все на одно лицо, возраст терялся от четвертака до бесконечности. Второй рукав забит под горлышко. Пробившись сквозь арестантскую массу, я уселся напротив робко переговаривавшихся зэков, выбивавшихся своим видом из общего пейзажа. Один — дерганый, седеющий и лысеющий, с испуганным лицом, выражавшим отчаянье и обреченность. Другой помоложе, в приличном костюме, в свежей сорочке, гладко выбритый, излучал уверенность и сдержанный оптимизм.

В щели приоткрытого люка проносились верхние этажи домов, по которым, словно по карте, эти интеллигентные зэки прокладывали возможный маршрут этапа, оживленно споря за каждый поворот воронка. Меня они разглядывали исподтишка, видимо, вспоминая, где видели раньше.

— С какого централа? — спросил я.

— С Лефортова, — обрадовался молодой началу разговора. — Сам откуда?

— Девять-девять-один.

— Что за беда?

— Всего и не вспомнишь… Три гуся (ст.222), терроризм, сто пятая…

— По Чубайсу, что ли? — подключился лысый.

— Точно! Миронов! — торопливо перебил молодой. — Смотрю, лицо знакомое, а вспомнить не могу.

Помоложе представился Сергеем, постарше — Игорем. Они были подельниками, сидели всего десять месяцев, но уже шел суд — корячилось от восьми до шестнадцати.

Знакомства на этапах обычно развиваются стремительно, за пару часов успеваешь узнать столько, сколько на воле не узнал бы и за сутки. Человек — животина социальная, склонная к общению. При этом услышанное надо не только переварить, но и запомнить. Для алчущих новостей сокамерников. Разговор стандартен: как звать? с какой тюрьмы? сколько сидишь? что за делюга? Далее уже детали: с кем сидишь? какие условия и тому подобное. И только потом, в случае взаимной симпатии, личное: чем занимался на воле? где жил? как семья?

Сергей Генералов оказался коммерсантом, залетевшим на попытке вернуть долг. Шили ему вымогалово с вариациями. Брали на помеченном бабле.

— Представляешь, — Генералов злобно ухмыльнулся. — Обыск майор проводил, которого я с детства знаю, в соседних подъездах жили, дружили… "Горячее сердце, чистые руки"… За звёздочку отца родного закроют.

Услышав это, Игорь насупился, отвернулся.

— Знаешь, в тюрьме вкус к жизни обострился или появился вновь. Если б завтра выйти, то спасибо судьбе за такую школу. С кем сидишь?

— С одним бандюком из кингисеппской группировки. Его из Лефортово перекинули.

— Заздравнов?! — лысый, нарочито отстраненный от нашего разговора, подскочил, словно ошпаренный.

— Пересекался с ним?

— Животное! — Игорь взвыл. — Я с этим гадом три месяца сидел. Урод отмороженный, сволочь тупая, на "ры" берет… — лысый осекся, не совсем своевременно сообразив, что увлекся.

— Не, у нас он смирный, правда, жрет всё, что не приколочено, но строго по разрешению. Привет передать?

— Перетопчется, — лысый в досаде закусил губу.

По дороге заехали в несколько судов. На одной из остановок в "воронок" закинули девочку. Она присела на краешек скамьи в открытый стакан практически вплотную к нашей решетке. Звали ее Милой, статья два два восемь. Простые, светлые черты лица, хрупкая фигурка, глубокий уставший взгляд. Мат затих, заиграли улыбки. Эта девочка, сама того не зная и не желая, стала внезапно ожившей душой нашего человеческого смрада. Как же их пронзительно жалко, этих русских девчонок, словно маленьких бездомных ребятишек. И жалость-то самая подлая, потому что слезливая, беспомощная и бестолковая.

Остановились у козырька с резными наличниками и деревянной табличкой "99/1". Подняли в хату: горячий чай, свежие газеты.

— Леша, тебе привет из Лефортова.

— От кого? — Заздравнов напрягся.

— От Игоря.

— Ты эту суку бээсную видел?! (бээс — "бывший сотрудник". — И.М.)

— Гэбэшник, что ли?

— Полковник ФСБ. Я еще до него доберусь!

БАСМАННЫЙ

Моим соседом по "стакану" в подвале Басманного суда оказался "особо опасный" контрабандист и активный участник организованной преступной группировки — так, по крайней мере, значилось в предъявленном ему обвинении. После её разгона мощный канал поставки дешевого китайского барахла на Черкизовский рынок ушел в небытие (или перешёл под другую правоохранительную юрисдикцию).

Зэка зовут Мишей, ему тридцать четыре, два месяца уже отстрадал на общей "Матроске", его, как и меня, привезли на продление срока содержания под стражей. Ничего криминального в обличье, типичный "белый воротничок", жизнь его только-только вышла на прямую дорогу коммерческого счастья. Миша, образцовый представитель среднего класса, — кирпичик в фундаменте пресловутой стабильности. За плечами факультет международной экономики МГИМО, деловая суета московских офисов и венец карьеры — право первой подписи. С год как расплатился по ипотеке, с полгода как стал отцом. По пятницам — пиво с коллегами, по воскресеньям — сноуборд в "Волене", законный отпуск с женой на Канарах. Сейчас он спит в третью смену, по ночам тянет "дорогу" и с азартом рассказывает, как сидельцы выгоняют самогон.

Тюрьма сегодня неизбежно становится частью корпоративной культуры. Менеджерам вместе с искусством хорошего тона, умением всегда и всем улыбаться, подбирать башмаки и галстуки под цвет и фасон костюма теперь надо осваивать внутрикамерный этикет и правила внутреннего распорядка. Серость среднего класса на тюрьме приобретает новый, яркий, подчас аляповатый и пошлый колор — на беду себе и на радость обществу. Нынешние репрессии похожи на хрущевские аграрные новации, когда в землю, доселе не знавшую ничего, кроме хлеба и клевера, стали сажать кукурузу в масштабах страны. Одним смешно, другим — жутко. Весело наблюдать, страшно участвовать.

Тюрьма — те же "казаки-разбойники", тот же пейнтболл или экстремальный туризм. Но здесь острота ощущений достигается подлинной реальностью и непредсказуемостью происходящего с тобой. Здесь хороший коллектив дорогого стоит. Чем круче статья, тем интереснее компания. Тупо набьешь морду или отнимешь телефон, — хочешь не хочешь, будешь на тюрьме изучать чухонские наречия. Правда, прежде чем освоить таджикско-казахский диалект, забудешь свой родной, коряво-сленговый, и начнешь мычать. Зато, заехав по третьим-четвертым частям особо тяжких статей, предусматривающих от червонца до старости, можно быть уверенным в новых, как говаривал банкир Алексей Френкель, качественных приключениях. Может быть, кто-то, читая эти строки, недоверчиво ухмыльнется, зевнет, потянется в пухлом кресле и подумает: "Во гонит! Сорвался с прожарки и тележит на свободе!". Эх, если бы так оно и было! Наверное, на воле таких тюремных восторгов из себя не выдавишь…