Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №10 (2001) Страница 7

Помнишь, Вась, я посылал штучку “И все про любовь”? Очень тебя прошу — вышли ее мне. Рукописи нужны, понимаешь. А Сергей пусть сообщит, получил ли он червонец, который я задолжал у него при таких мрачных обстоятельствах. Не вешайте своих носов. Желаю вам удачей! В. Белов. 6.1.65 г.

А что слышно про Колю Рубцова?”

Рукопись рассказа “И все про любовь”, которую Белов по моей просьбе присылал для “Ленинского знамени”, была ему возвращена, а рассказ опубликован в нашей газете.

Почти в то же самое время я уехал сдавать зимнюю сессию в Ленинградский университет (учились мы там вместе с Сашей Рачковым заочно, были уже на четвертом курсе факультета журналистики). После сессии перед отъездом из Ленинграда зашли в Дом книги и к великой своей радости увидели там сборник рассказов Белова “Речные излуки”. Вечером сели на поезд, а рано утром, где-то около пяти часов, прибыли в Вологду. До автобуса на Сокол, где жил в то время Рачков, времени оставалось много, а до тотемского автобуса и того больше. На вокзале сидеть — удовольствие маленькое.

— А поедем к Белову! — предложил я. — Рано, конечно, неудобно, да что делать?

Поехали. Разыскали дом за рекой Вологдой, поднялись по лестнице. Я позвонил, но никто не отозвался.

— Наверное, в деревне, — решили мы и собирались уже уходить, когда за дверью послышались шлепки босых ног. Белов, заспанный, в одних трусах, вгляделся, узнал, пригласил:

— А, Вася! Заходи!

— Я не один.

— Заходи и не один.

Так познакомились Василий Белов и Александр Рачков, ставшие потом большими друзьями. Сели чаевничать на кухне, мы поставили на стол привезенную из Ленинграда бутылку водки.

— Закусить-то у меня, ребята, нечем, — сокрушался Белов. — Хлеба горбушка да луковица, все харчи.

— Самая хорошая закуска! — одобрил Рачков.

Разговорились о новом, нашумевшем в ту пору фильме “Председатель”. Нам удалось посмотреть этот фильм в Ленинграде. Потрясло правдивое, как нам тогда казалось, изображение послевоенной деревни. Тут и развалившиеся дома, и женщины, оборванные, изможденные, запряженные в плуги вместо лошадей, и жестковатый хозяин-председатель, его играл Ульянов. После фильмов, подобных “Кубанским казакам”, все было внове. Но Белов неожиданно резко обрушился на “Председателя”.

— Вредная картина. Все стараются доказать, что русскому мужику кнут нужен. Без кнута так он вроде уж дурак-дураком!

...“Речные излуки”, пожалуй, первая книга Белова, получившая теплый отзыв критики. В рецензии Василия Рослякова, напечатанной 2 марта 1965 года в “Литературной газете” под заголовком “От излучины к излучине”, говорится:

“Для литературы имя Василия Белова еще не привычно. Но прочитав небольшую книжку его, я подумал — к имени этому привыкать придется. Талант молодого вологодского прозаика надежен, его голос чист, а сердце полно любви к людям и к родной земле”.

Заканчивалась рецензия шуткой:

“Много в том, что пишет молодой прозаик, поэзии, подлинной и неповторимой, чистых мелодий, веселых, грустных и даже горьких. Не так много мелодий, серьезно задевающих социальные стороны деревенской жизни. Их мало! Как бы не сказали про своего земляка что-нибудь в таком роде:

— А Белов наш хорошо поет, когда работать-то будет?

Но это тоже в шутку, хотя поделиться этой шуткой с Василием Беловым сейчас самое время”.

Наверное, отпала бы у Рослякова охота шутить, знай он к тому времени о новой повести писателя, о “Привычном деле”, которая уже странствовала по редакциям. Помню, как поразил меня в самое сердце отрывок из повести “Утро Ивана Африкановича”, опубликованный весной 1965 года в областной газете “Красный Север”. Опахнуло силой такой свежести, такого таланта, что я тут же сел за взволнованное, сумбурное письмо автору. Зная, что живет он в деревне, я отправил письмо другу своему Саше Погожеву, работавшему ответственным секретарем Харовской районной газеты, с просьбой как-нибудь передать Василию Ивановичу. Да и само письмо начал я с необычного обращения по имени и отчеству, на что Белов даже немного обиделся в своем ответном письме:

“Вася, чего ж ты так меня? Официально величаешь? Спасибо за письмо. Его мне переслал великолепный Саша Погожев. Я в деревне живу, в Вологде бываю редко. Закончил вот Ивана Африкановича, буду в “Север” (это в Петрозаводске) посылать. Только мало надежды, что напечатают, а если и напечатают, то похерят самые дорогие для меня абзацы.

А ты зря откладываешь работу до окончания университета. Все это ерунда — учеба, работа в газете. Ты пиши сейчас, ничего не откладывай, время идет в одну сторону...

И еще. Не освободившись от внутренних, от собственных пут, нельзя освободиться и от внешних.

В Тотьму я собираюсь, но это, видимо, не скоро будет. Видел ли Сашу Романова? Он, кажется, приезжал туда недавно. Супруге твоей поклон. Пиши, не стесняйся. Белов”.

“Привычное дело” вышло в первом номере журнала “Север” за 1966 год. О том, какой резонанс вызвала эта небольшая повесть в литературных и общественных кругах, вряд ли стоит говорить — всем людям старшего поколения памятны те дни. Скажу только как очевидец, что повесть далеко не все поняли и приняли сразу. Долго не было откликов на нее и в официальной критике. Больше того, даже в ближайшем литературном окружении писателя мнения высказывались самые разноречивые.

В чиновничьих кругах автора упрекали за то, что он будто бы смешал события: послевоенные и “кукурузные” времена слились в повести воедино. Однако народ, читатель принял повесть всем сердцем, полюбил ее. А немного времени спустя пришло и официальное признание. В “Правде” за 3 марта 1967 года Феликс Кузнецов назвал “Привычное дело” “наиболее значительным событием в деревенской литературе последних лет”.

“Я давно не читал, — писал критик, — такой прозрачной и точной по языку, такой народной по духу, такой неторопливо могучей прозы”.

С этих дней и началось триумфальное восхождение Белова в литературе, его небывалый успех, когда каждую новую книгу писателя буквально рвали из рук. Сегодня имя Белова известно каждому, даже далекому от литературы человеку, знают его и за ближними рубежами, и за океанами.

28 августа 1967 года пришел в Липин Бор писательский теплоход, названный Н. Рубцовым в одноименном стихотворении “последним пароходом”. На нем приехал и Василий Белов. Он попросил меня одолжить на вечер журнал “Север” с “Привычным делом”.

После вечера, на котором выступили Яшин, Рубцов, а Белов прочел отрывок из повести, я познакомился с Александром Яшиным.

Белова и Яшина связывала очень тесная дружба, хотя и между ними иной раз пробегала тень. Выступая на вечере, посвященном 75-летию Яшина в июле 1987 года, Белов сказал о нем: “Между совестью и мужеством была его доброта. Помню, как он обиделся, когда вышла первая моя книжка в “Молодой гвардии”. Я тогда обратился к Ошанину, чтобы он написал предисловие. Яшин смертельно обиделся, что не его попросил написать”.

В середине девяностых годов мне довелось прочесть дневник Яшина, в котором он делал записи о своей поездке в Тимониху к Белову весной 1966 года. Здесь опять вспоминается история с предисловием Ошанина и проскальзывает яшинская обида. Вот строчки из дневника:

“Я вспомнил историю с ошанинским предисловием и покаянное письмо Белова на мое имя. И вдруг узнаю, что он все-таки послал Ошанину свою книгу. Почти поссорились”. Кстати, в этой же записи от 19 марта 1966 года есть и другие нелестные для Белова строки: “Утром дочитал рукопись Белова (очерк) “В родных палестинах”, которую у него не принял Твардовский. Понял, почему Ф. Абрамов, прочитав этот очерк, говорил мне, что Вася “не прост”, “не так прост”, ...“Хитрый он мужик” и т. д. “Прет тщеславие, которое в жизни он тщательно скрывает, рисуясь простачком”.

Впрочем, в дневниках Яшина это одно из немногих мест, в которых сквозит обида. Чаще встречаются восхищение и восторг. Например запись от 22 марта: “Перечитал “Привычное дело” (вторично). Ростом Вася с ноготок, а талант дай Боже!..” “Трогательно, как он приготовил мне комнату здесь, в этом доме, постелил овечьи шкуры на кровать и овчину под ноги у стола”. И шутливое: “Тимониха, Тимониха. Восемь баб, один мужик, да и тот начальник. Но зато здесь Вася родился”.

Кстати, о Федоре Абрамове. Как-то Белов в одном из выступлений назвал его отцом, имея в виду влияние его произведений на свою творческую судьбу. Связывала их и тесная личная дружба. Смерть Федора Абрамова была для Василия Ивановича тяжелейшим ударом. Помню, как в один из дней после известия о смерти Абрамова мы с Борисом Лапиным встретили Белова на улице, мрачного и сгорбившегося, будто под ношей.

— Куда это такие веселые? — без улыбки спросил он.

— По делам. А ты-то чего такой мрачный, Василий Иванович? Ведь у тебя все вроде ладится?