Михаил Гаспаров - Записи и выписки Страница 7

Кряду Толстой восхищался Щедриным (за «Головлевых»), но добавлял: «Кряду его, однако, читать нельзя» (восп. И. Альтшуллера). А Кони он говорил: Щедрин пишет для страсбургских гусей, которых раздражают, чтобы печень разрослась для паштета. (Как налима розгами.)

Кто кого У Бортов кота и кошку зовут «Кто» и «Кого». «Вот разница языков: Wer и Wem было бы хуже, a Qui и Quam лучше».

Кто о ком «Огонек» напечатал Ходасевича со статьей о нем Вознесенского. Как легко представить, что написал бы Ходасевич о Вознесенском. Или Гракх об Авле Геллии, или Авл Геллий обо мне.

Для вечера о Ходасевиче. Ходасевич — поэт, но едва ли не большего уважения, чем поэзия, заслуживает его отказ от поэзии. Его последнее десятилетие было не внутренним засыханием и не досадным следствием внешних обстоятельств, оно было — как и конец Блока или Цветаевой — логическим выводом сознательно принятой позиции. Он считал, что поэзия — это не вещание всемирных истин и тем более личных страстей, а это изготовление зеркала, чтобы, заглянув в него, увидеть свое ничтожество. Это орудие нравственности в мире без бога. Когда ты увидел себя со стороны (об этом раздвоении Ходасевич писал не раз) и что мог — исправил, а перед тем, чего не мог, — опустил руки, то остается только умереть или замолчать. Отказавшись от поэзии, он хоронит себя и свою эпоху в прозе. Он не консервирует свои чувства и приемы, он не плачется о прошлом и не заигрывает с будущим (или наоборот), а судит о них вневременно, как покойник, как житель некрополя: исчужа, холодно и сухо. Его мерило — Пушкин; а чтобы иметь право мерить Пушкиным, нужно объединиться с ним в смерти, потому что объединиться с Пушкиным в жизни может только Хлестаков. Он не считает, что с ним погибла вся вселенна. Он знает, что культура работает, как мотор, в котором должны быть вспышка за вспышкой, но такие, чтобы не взрывали машину. Если ты сам не можешь вспыхивать и не хочешь взрывать, то следи, как механик, чтобы машина хорошо работала, — а для этого имей трезвую и беспристрастную голову. Именно за эту трезвость Мирский его обозвал: «любимый поэт всех, кто не любит поэзию». (То есть, в частности, филологов.) Он учит умирать мужественно, потому что нехорошо, когда эпоха умирает с эгоцентрическим визгом Такой урок всегда своевременен итд [30]

Культура С. Ав. на цветаевской конференции сказал: для предыдущих поколений любовь к Цветаевой была делом выбора, для нас она заданность. Та же тема, что и у Ю. Левина, когда тот отказался делать доклад о Мандельштаме, потому что Мандельштам уже не ворованный воздух.

Курганова письмотвник Фразы, которых я не мог разъяснить И. К. «Мне любезнее отказаться от всего аристотического трибала, нежели подумать открыть столь важную тайну… Я нахожусь, как Андрофес, в сладчайших созерцаниях толиких дивных изрядств… Он говорил по-гречески, по-латыне или по-маргажетски…»

Количество и качество В. Перельмутер — о том, что не удается издать М. Тарловского. Сидел ли? Сидел, но меньше года. Раньше говорили: вот видите, сидел; теперь говорят: вот видите, меньше года. Он писал:

Мы все расстреляны, друзья,Но в этом трудно нам сознаться.

РГАЛИ 2180. 1.51: Марк Тарловский, упражнение на тройные рифмы, ради которого он совместил несовместимое: октавы с пародией на Державина. Вот истинная преданность поэзии: ради красного словца он не пощадил не то что родного отца, но и себя, потому что не мог не понимать, что хотя бы от 10-й строфы уже вела прямая дорога к стенке. А был, говорят, большой трус.

Ода на Победу

Лениноравный маршал Сталин!Се твой превыспренний глаголМы емлем в шелестах читален,Во пчельной сутолоке школ,Под сводами исповедален,Сквозь волны, что колеблет мол…Се — глас, в явлениях ВселеннойЗа грани сущего продленный.

Тобой поверженный тевтонУже не огнь, а слезы мещет,Зане Берлин, срамной притон,Возжен, чадящ и головещат,Зане, в избыве от препон,Тебе природа дланьми плещет.О! сколь тьмократно гроздь ракетСвой перлов благовест лиет!

За подвиг свой людской осаннойТы зиждим присно и вовек,О муж, пред коим змий попранныйТоликим ядом преистек,Сколь несть и в скрыне злоуханной,В отравном зелье ипотек!Отсель бурлить престанут тигли,Что чернокнижники воздвигли.

Се — на графленом чертежеМы зрим Кавказ, где бродят вины,Где у Европы на межеГремят Азийские лавины:Сих гор не минем мы, нижеНе минет чадо пуповины;Здесь ты, о Вождь, у скал нагихПовит, как в яслях, в лоне их.

Восщелком певчим знаменитымПрославлен цвет, вельми духмян;Единой девы льнет к ланитамПиита, чувствием пиян;А мы, влеченны, как магнитом,Сладчайшим изо всех имян,Что чтим, чрез метры и чрез прозу,Как Хлою бард, как птаха розу? [31]

О твердь, где, зрея, Вождь обрелОрлинумощь в растворе крыши,Где внял он трепет скифских стрел,С Колхидой сливши дух ковылий,Где с Промифеем сам горелНа поприще старинных былей,Где сребрян Терека чеканВиется, жребием взалкан!

В дни оны сын ВиссарионовИзыдет ведать Росску ширь,Дворцову младость лампионов,Трикраты стужену Сибирь,Дым самодвижных фаетоновИ тяготу оковных гирь,Дабы, восстав на колеснице,Викторны громы сжать в деснице.

Рассудку не простреться льзя льНа дней Октябревых перуны?Забвенна ль вымпельна пищаль,Разряжена в залог Коммуны?Иль перст, браздивший, как скрижаль,Брегов Царицыновых дюны?Нет! Ленин рек, очьми грозя:Где ступит Сталин, там стезя!

Кто вздул горнила для плавиленКто вздвиг в пласты ребро мотык,Кем злак класится изобилен,С кем стал гражданствовать мужик,Пред кем, избавясь подзатылин,Слиян с языками язык?За плавный взлет твоих ступенейЧти Сталинский, Отчизна, гений!

Что зрим на утре дней благих?Ужели в нощи персть потопла?Глянь в Апокалипсис, о мних:Озорно чудище и обло!Не зевы табельных шутих —Фугасных кар отверсты сопла!Но встрел геенну Сталин самВ слезах, струимых по усам!

Три лета супостат шебаршил,И се, близ пятого, издохВ те дни от почвы вешний пар шел,И мир полол чертополох.И нам возздравил тихий МаршалВ зачине лучшей из эпох.У глав Кремля, в глуши ЕлатьмыВострубим всюду исполать мы.

Коль вопросить, завидна ль намОтживших доля поколений,Что прочили Сионов храмИль были плотью римских теней,Иль, зря в Полтаве Карлов срам,Прещедрой наслаждались пеней, —Салют Вождя у Кремлих стенВсем лаврам будет предпочтен.

Нас не прельстит позднейшей датойВеков грядущих сибарит,Когда, свершений соглядатай,Он все недуги истребитИ прошмыгнет звездой хвостатойВ поля заоблачных орбит!Мы здесь ответствовали б тоже:Жить, яко Сталин, нам дороже.

Итак, ликующи браздыВкрест, о прожекторы, нацельте,Лобзайте Сталински следыУ Волжских круч и в Невской дельте,Гласите, славя их труды,О Чурчилле и Розевельте,Да досягнет под СахалинЛучьми державный исполин!

В укор неутральным простофилямТриумф союзничьих укреп.Мы знаем: Сатану осилим,Гниющ анафемский вертеп.Да брызжет одописным штилемЗлачена стилоса расщеп! —Понеже здесь — прости, Державин! —Вся росность пращурских купавен.9-13 мая 1945

Ламарк «А японцы после войны выросли в среднем на 10 см: чтобы не страдать неполноценностью в мировом сообществе. Ла[32]маркисты говорят от волевого напряжения; а дарвинисты: оттого, что кушать лучше стали, благодаря японскому чуду».