Владислав Гравишкис - Миасская долина Страница 7

По дороге Клава завернула на усадьбу РТС и для профилактики отмыла бензином автол с рук. Щипало так, что слезы неудержимым ручьем потекли из глаз.

За обедом Афанасий Ильич, отец, долго водил носом из стороны в сторону и наконец спросил:

— Ты опять отмывала руки бензином?

— Да, папа, — сказала Клава.

— Как только ты выносишь этот запах! — покачал седой головой Афанасий Ильич. — Терпеть не могу. И какой у тебя ужасный вид!

— Хороший запах. Индустрия, — возразила Клава, осторожно пощупала скулу и принялась соображать, какой вариант защиты принять, если папа пожелает узнать, почему у нее такой вид. — Одну минутку, папа! Если тебе не нравится запах, я пойду умываться…

Она стремительно удалилась, временно оставив Афанасия Ильича одного за столом, рассчитывая, что он позабудет о расспросах.

Хорошенько отмывшись и несколько ослабив «индустриальные» запахи, Клава продолжала обед и заодно переговоры, которые вела с отцом начиная с весны, когда прозвенел последний звонок, возвестивший окончание седьмого класса.

— Папа, а я все-таки думаю подавать в автомеханический…

— Я уже тебе говорил: для женщины, в силу биологических особенностей, наиболее подходящей профессией является медицина… — привычным менторским тоном заговорил Афанасий Ильич.

— Бррр! Мертвяки!

— …или педагогическая работа. Самой природой женщина создана…

— Ну, папочка! Ну, папочка! — мурлыкала Клава и терлась носом о свежевыбритое морщинистое лицо отца. Запахи одеколона и бензина смешались.

Афанасий Ильич замолчал и вздохнул: уж очень ему не хотелось, чтобы единственная дочь пошла по другой жизненной стезе, нежели та, по которой прошел он сам.

— Знаешь, Клава, вероятно, сказывается мужское воспитание. Если бы была жива мама…

— Мама меня бы поддержала. Безусловно! Ты знаешь, какая она была? Мать-командирша — ты же сам называл. Смелая, решительная, твердая…

Афанасий Ильич вздохнул еще раз: да, пожалуй, жена была бы на стороне дочери. Чем-чем, а смелостью и решительностью она отличалась. Было даже обидно, когда братья-педагоги на семейных вечеринках начинали подшучивать: вот бы Любе — штаны, а ему, Афанасию Ильичу, — юбчонку. Больше бы соответствовало характерам.

Очнувшись от воспоминаний, Афанасий Ильич наконец сказал:

— Хорошо. Поступай как знаешь.

Клава чмокнула отца в обе щеки.

— Но имей в виду — выбор твой. Если твоя жизнь окажется неудачной, пеняй на себя. Я тебя предупреждал…

— Предупреждал, папочка, предупреждал, — рассеянно сказала Клава.

С этого дня девушка начала готовиться к отъезду.

В осенний набор она не попала: расхворался отец, и она не решилась оставить его одного. На ее счастье, в тот год техникумы проводили зимний набор, и Клава поехала в ноябре.

Зима была ранняя, навалило много снегу, зачастили морозы. Ровно в полдень к дому Волновых подкатила машина из РТС. Клаву, дочь уважаемого на селе учителя, посадили в кабину. В кузове уже сидели на сундучках пятеро девчат — ехали на курсы комбайнеров.

Прильнул к стеклу Афанасий Ильич. Каракулевая шапка сбилась набекрень. Пряди седых волос порхали по лбу. В глазах — мучительная тоска. Папа, папочка! Нет, я лучше не буду смотреть на тебя! Я не хочу, чтобы Сережка видел, как я реву!

Сережа — безусый шофер, озорной и юркий, — устраивал Клаву поудобней. В порыве усердия засунул ей за спину свою донельзя замызганную телогрейку.

— Растрясет тебя дорогой — отвечай потом перед отцом! — ворчал он еще ломким голосом. — Ох, строгий он был ко мне, когда я учился. — Помолчал и добавил: — Учил, учил, а я все-таки обхитрил его — так дураком и остался.

Клава глотает колючий комок, застрявший в горле, и вытирает слезу.

— Что ты говоришь, Сережка? Какой же ты дурак?

— Ох, дурак, Клавка! Ни в сказке сказать, ни пером описать! Посторонитесь, Афанасий Ильич, — поехали! — крикнул он и залязгал рычагами. Под ногами у Клавы звонко затрещала шестерня.

Клава заглянула в окно между прутьями заградительной решетки и увидела отца. Он стоял по колено в снегу и махал шапкой. Лица уже не было видно, только силуэт.

Клава присмирела. Стало тоскливо. Трудно будет папке одному: старенький, слабенький… И папку жалко, и города страшно. Как-то он встретит? Какая она будет — самостоятельная жизнь? Без папки, одна…

Клава притиснулась в угол кабины и затихла на многие километры.

Сережа вел машину стремительно, с налету проскакивал забитые снегом овражки. Подбуксовывали редко. Если случалось такое — девчата переваливались через борт, хватались за машину и выталкивали ее из сугроба. Сережа выставлял ногу из кабины, высовывался сам, рулил одной рукой и лихо покрикивал:

— Девчонки, жми! Привыкай на себе машину таскать — комбайнерками будете!

Клаве он не разрешал выходить из кабины. Девчата не обижались на такую привилегию: дочь учителя, из себя цыпленок, что с нее взять?

Пошла горная местность. До города оставалось километров двадцать. По обе стороны дороги поднялись дремучие уральские леса. Снег стал глубже.

Сережа остановил машину, снял вторые скаты с задних колес и бодро сказал:

— Теперь поедем хоть куда! Колеса снег до земли прорежут, сцепление — первый сорт…

И правда — ехали хорошо. На целине вихрем проскочили мимо какой-то груженой машины, засевшей в снегу. Шофер спал, положив голову на баранку. По брезенту, которым был укрыт груз, одна за другой пробегали волны — ветер ненароком залетел под брезент и теперь выбирался наружу…

Через два километра нагнали пешехода. В мохнатом полушубке, в подтянутых до самых бедер белых бурках, пошатываясь, он брел по дороге. Услышав за спиной рокот мотора, пешеход остановился, поднял руку, да так и простоял, не шелохнувшись, пока грузовик не уперся ему в грудь радиатором.

Сергей сквозь зубы выругался и приоткрыл дверь кабины:

— В чем дело? Подвезти, что ли? Садись к девчатам, доедешь.

— Братишка, спаси! — не слушая, по-бабьи заголосил пешеход. Несмотря на мороз, крупные капли пота висели у него на лбу и пухлых, розовых щеках. — Тюрьма мне, братишка, тюрьма! Спаси, не бросай!

— Что у тебя там? Говори толком!

— Машина моя в пути застряла! Будь другом, вытащи! Ничего не пожалею!

Он пригнул к себе Сергея и зашептал ему на ухо, опасливо косясь в глубину кабины, на Клаву. Сергей заухмылялся, потом помрачнел и оттолкнул пешехода:

— Знаю я эти шутки! Пошел к черту. Не поеду.

Человек всполошился. Насильно, через ноги Сергея, втиснулся в кабину, уткнулся Клаве в колено подбородком:

— Барышня, милая барышня! Не дайте погибнуть человеку! Товар везу в сельпо. Шоферишка караулит, пьянешенек. Уснет — пропало дело! Тюрьма…

Кабина заполнилась водочным перегаром. Клава брезгливо отодвинулась, но пешеход терся носом о колено, ныл и хныкал:

— Барышня, дорогая барышня! Пособите выбраться, пожалейте! Пропала моя головушка!

Кажется, он даже плакал. Клава обратилась к Сергею:

— Послушай, Сережка! Может быть, и в самом деле вытащим машину? Ведь государственное добро. Как ты думаешь?

Сергей вздохнул, — точно гора с плеч свалилась, — и тотчас согласился:

— Мне что! Выдернуть недолго; чего там… Ворочаться не хотелось, а выдернуть — пустяки. Трос есть на машине?

— Есть, браток, есть! Это верно — минутное дело для вас. По гроб жизни не забуду!

Завмаг мгновенно успокоился, побежал к кузову. Девчата со смехом затащили его к себе, оборвав все пуговицы — тяжеловат был завмаг…

Машину выдернули быстро, без большого труда. Она ушла вперед и скоро куда-то свернула…

Вот тут все и началось.

Клаву встревожил водочный запах в кабине. Он не только не уменьшался, а, наоборот, усиливался. Наконец, на одном нырке Сергей привалился к Клаве, и она почувствовала, что в бок ей упирается горлышко бутылки. Видимо, «братишка» завмаг поблагодарил Сергея.

— Сережка, да ты пьяный?

Сергей благодушно ухмыльнулся:

— Есть такое дело! Я же тебе говорил, что дураком остался, — теперь смотри на факте. Водку увидел — не устоял… Да ты, Клавка, не волнуйся. До города недалеко, мигом домчу.

Девчата постучали в кабину:

— Куда мы едем? Дороги не видно. Круглая гора справа осталась.

Сергей остановил машину, вышел, осмотрелся. Грузовик стоял посреди замкнутой в лес пашни. Над деревьями в потемневшем небе белела гладкая вершина горы.

— В самом деле — чудеса! — удивился Сергей. — Круглая — вот она, справа, а положено ей слева быть. Неужто я руки перепутал?

Его окружили девчата и сразу разобрали, в чем дело:

— Налил шары-то и завез нас шут знает куда!

— Ничего, девки! До дороги я вас дотащу, а там и город близко. Со мной не пропадете!