Владимир Стасов - Цезарь Антонович Кюи Страница 7

Не трудно отгадать, как враждебно отнеслась к «Анджело» музыкальная пресса: ее отзывы в лучшем разе были пропитаны снисходительностью.

Правда, в день первого представления, 1 февраля 1876 года, автора приняли сочувственно и с уважением. «С.-Петербургские ведомости» писали на другой день, что «давно уже Мариинский театр не оглашался такими единодушными и восторженными рукоплесканиями в честь русских композиторов, как вчера вечером. Новая опера имела значительный успех: после первого акта автор был вызван один раз, после второго — два раза; наибольший успех имел третий акт, после которого автор был вызван пять раз, по окончании оперы — семь раз».

После второго представления та же газета говорила, что автор «был вызван несколько раз, и особенно в конце оперы, после потрясающей заключительной сцены». Но ведь первые представления мало что доказывали, и скоро гг. рецензенты высказали настоящие мысли свои и темной массы. Г-н Соловьев писал:

«Кюи, холерик в своих статьях, в своей музыке — лимфатик. По своему дарованию Кюи лирик, но лирик без полета, мягкий, элегический. Даже необъемистые его сочинения всегда страдают туманностью, монотонностью, отсутствием рельефности, отсутствием способности отделять одно место от другого. Такую же музыку, обличающую вообще стремление к благозвучному, изящному, местами довольно иногда очень певучую, но не особенно выразительную, мы встречаем постоянно в „Анджело“… Опера производит впечатление длинной, бесконечной кантилены… В „Ратклиффе“ тоже нельзя было заметить способности Кюи выдвигать текст на первый план, но общее настроение музыки там более соответствует впечатлению, которое производит текст, и отдельные сцены имели более выразительный характер и больше друг от друга оттенялись… Вообще „Ратклиффа“ можно поставить выше „Анджело“… Видно большое стремление к новизне… Музыкальной характеристики — мало, в партиях Тизбы, Рудольфа к Катарины вполне отсутствует требуемая страстность (!!!!)… К драматической музыке Кюи не имеет призвания…»

Г-н Ларош с гораздо большей симпатией относился к «Анджело» и даже иное похваливал; но все-таки он говорил:

«В Кюи, как композиторе, должно делать различие между натурой, несомненно даровитой и симпатичной, и наросшей на ней толстой корой тенденции и предрассудка… Болезненные наросты объясняются фальшивым развитием и дурным влиянием».

Г-н Ларош советовал заглянуть под эти наросты:

«Тогда предстанет элегический лирик, не лишенный искреннего и нежного чувства, но чуждый силы и смелого полета, приятной и тщательной гармонии… Вместо декорации, производящей иллюзию на большом расстоянии, нам подают огромную миниатюру, обширный конгломерат мельчайших фигур. Такой способ сочинения является последствием той блазирозанности, которая есть характеристическая черта нынешнего периода г. Кюи… Красивы в „Анджело“ те места, где он позволил себе писать в свойственном ему женственном, мягком, шумановском, благозвучном роде. Такова большею частью партия Тизбы. Намеренно уродливы те места, где г. Кюи тщился изобразить человеческую злость, жестокость и коварство, где он, вопреки природе, старался быть не только грандиозным, но и ужасным. Сюда в значительной мере принадлежит партия Анджело… В общем итоге, „Анджело“ — произведение болезненной школы. Но упрек школе не должен пасть на талант отдельного автора. Как бы ни было фальшиво направление, на пропаганду которого г. Кюи потратил столько энергии, в нем самом довольно ума и таланта, чтоб возвратиться на путь изящной формы, музыкальной простоты и уважения к законным требованиям массы. Есть признаки, что в его убеждения уже закрался червь скептицизма».

Итак, в чудных, страстных, пламенных сценах Тизбы наши премудрые «критики» всего только и увидали, что «мягкость» и «благозвучие». Но г. Ларош совершенно понапрасну ожидал возвращения Кюи на «добрый путь».

В своих музыкальных созданиях последующего времени после писания «Анджело» и по настоящую минуту Кюи никогда не отступался от того символа веры, который стоял у него в душе гранитною несокрушимою скрижалью. И тот первый акт оперы-балета «Млада», который был написан им в 1872 году в сообществе с тремя товарищами (Мусоргским, Римским-Корсаковым и Бородиным), писавшими другие акты этой оперы-балета, и все те интересные, вновь написанные нумера, которые он в 1881–1882 годах сочинил для своей старинной оперы «Кавказский пленник», и опера «Flibustier», сочиненная им в 1888–1889 годах, и многочисленные романсы, и столь же почти многочисленные пьесы для разных инструментов и оркестра никогда не переходили в тот лагерь, на который так надеялся г. Ларош и на который он взирал с таким твердым упованием. Кюи остался прежним Кюи, хотя, конечно, в каждом из новых произведений своих он не всегда достигал одинакового успеха и проявлял свой талант то в большей, то в меньшей степени.

Без сомнения, он не поднимался уже никогда более той высоты, силы и пламенного выражения, какие нарисовались такими огненными чертами в опере «Анджело», — у каждого даже наивеличайшего автора, будь он хоть Бетховен, Глинка, Байрон или гр. Лев Толстой, есть свой зенит, своя наивысшая точка восхождения, «ея же не прейдеши», и до него уже более никогда не достигнешь; но при всем том между сочинениями Кюи, относящимися к периоду после «Анджело», есть немало созданий прекрасных и в высокой степени замечательных.

Таковы некоторые романсы: «Смеркалось», «Из вод подымая головку» (1876), «В колокол, мирно дремавший» (1877), «Разлука» (1878), некоторые милые детские песенки в собрании «13 музыкальных картинок» (1878), великолепная вещь «Les deux ménétriers», баллада с оркестром (1890) и некоторые из 20 французских романсов на текст Ришпэна, написанных в 1890 же году — и, между ними, всех выше по глубокому патетическому настроению и чувству «Les songeants». Таковы еще и некоторые маленькие его пьески для фортепиано в сюите, посвященной Листу (1883), всего более «Ténèbres et lueurs», потом иные пьески в сюите, под заглавием «Argenteau» (1887), особливо «Le Cèdre», «A la chapelle», «Le rocher».

В его «Концертной сюите» для скрипки с оркестром (1884) находится превосходная каватина, занимающая видное место среди изящнейших вдохновений Кюи, но это есть собственно вещь голосовая: первоначально эта каватина назначалась для оперы «Ромео и Джульетта», которая, к сожалению, никогда не состоялась.

В 1879 году была написана, сообща четырьмя русскими композиторами, Бородиным, Кюи, Лядовым и Римским-Корсаковым, та прелестная музыкальная шутка, которую так высоко ценил Лист и которая называется: «Парафразы». Здесь помещено, в числе других, пять вариаций, финал и вальс Кюи. Между вариациями особенно замечательна вариация № 3, с блестящими фанфарами тромпеты, очень оригинальный, юмористический финал и вальс — чудесный по элегантности. Горячие, необычайные похвалы Листа сильно кольнули и раздосадовали многих: Кюи же так много придавал тогда значения публичному заявлению Листа, что писал мне, по поводу тогдашней моей статьи (пусть эти строки служат примером шутливых писем Кюи к близким людям, когда он бывал покоен и в духе):

«Милейший, дорогой, пылкий, славный, кипучий, и проч., и проч., и проч. Вл. Вас. Вся история „Парафраз“ необычайна, весьма утешительна, и всю ее сделали — вы. Это один из ваших самых блестящих подвигов, ваш Аустерлиц, Тека, Ваграм… До свидания, несокрушимая опора искусства и искусников, лучшие дрожжи для поднятия их духа, жаровня для согревания их хладеющей фантазии.

Весь всей душой ваш

Ц. Кюи».

--

В ноябре 1873 года праздновался в Пеште 50-летний юбилей Листа. Новые русские музыканты, и с ними несколько ближайших к новой русской музыкальной школе лиц (в их числе и я), отправили к нему телеграмму, на французском языке, такого содержания:

«Кружок русских, преданных искусству, верующих в вечное его поступательное движение и стремящихся содействовать этому движению, горячо приветствуют вас в день вашего юбилея, как гениального композитора и исполнителя, расширившего пределы искусства, великого вождя в борьбе за жизнь и прогресс в музыке, неутомимого художника, перед колоссальной и долговечной деятельностью которого мы преклоняемся».

Этот текст — сочинения Кюи.

Как высоко Берлиоз ценил и уважал Кюи, это мы знаем из писем Берлиоза последних годов его жизни (они напечатаны).

В 1876 году началось первое личное знакомство Кюи с Листом. Еще ранее того, летом 1873 года, Лист писал ему о том, как высоко ценит его оперу «Ратклифф», недавно им узнанную, и как бы желал содействовать распространению ее в Германии, но со времени своего удаления от дирижерства в Веймарском театре он уже не может действовать как бы хотел. Теперь же, в 1876 году, личные сношения Кюи с Листом завязались очень прочно, продолжались целых 10 лет, до самой кончины Листа.

Живые впечатления свои и искреннее восхищение великою личностью гениального человека, а равно и свои, гораздо менее интересные, свидания с Рихардом Вагнером в Байрейте Кюи изложил тогда же, в 1876 году, в «С.-Петербургских ведомостях», а позднейшие свои свидания с Листом — в записке, написанной по моей просьбе и напечатанной мною в одной моей статье, в «Северном вестнике» 1889 года.