Георгий Гуревич - Древо тем Страница 7

Враги наших врагов – наши природные друзья. От Семилетней войны и вплоть до 1914 года Россия почти не воевала с Пруссией. Русские поддерживали прусских против Вены. Полтораста лет Петербург дружил с Берлином.

Так что же получается? Не только самодурство Петра III, сама расстановка сил толкала русских царей к союзу с Фридрихом. Не выход России из войны с Фридрихом, а скорее участие в этой войне – случайный зигзаг истории. В нашем мире русские цари всегда поддерживали прусских королей. После Семилетней войны совместно сражались против Наполеона. Когда русские теснили Турцию, пруссаки соблюдали нейтралитет; когда пруссаки громили Австрию и Францию, русские соблюдали нейтралитет… Ну и вырастили на свою голову Вильгельма.

Но ведь и в параллельном мире та же география, то же соотношение сил. Вне зависимости от выздоровления Елизаветы те же стремления пробиться на Балканы, то же соперничество с Австрией и тоже полезно держать в тылу у Австрии воинственного Фридриха. А если так, устранение Петра III из истории (подобно победе Наполеона под Ватерлоо) не изменило бы ход событий. Увы, и в параллельном мире победив Пруссию, русские цари склонны были бы восстановить прежнюю противницу, так же, как после поражения Наполеона, союзники решили сохранить сильную Францию (Австрия против Пруссии, Англия против Австрии), так же, как в 1919 году и еще раз в 1945 году союзники принялись восстанавливать Германию… против Советской страны.

Пожалуй, экскурсия в 1761 год лишний раз убеждает, что в истории закономерность сильнее случайности. Личность, даже с короной на парике, играет не такую уж большую роль, как представляется ей лично.

Но ведь развилка 1761 года – не единственная.

7. ЕЩЕ ОДНА РАЗВИЛКА – 1774-го

Читатели, не окончательно забывшие школьное учение, сразу при­помнят. Годы 1773—1775 – это Пугачевщина. Читатели, учившиеся в школе на пятерку, припомнят еще, что в этой крестьянской войне было три этапа. Дважды разбитый Пугачев оживал, словно Антей, прикоснувшийся к земле. Первый этап войны – оренбургский. Восставшие яицкие пограничные казаки осаждают город, надеясь наказать местные власти. Это бунт против губернатора, не против царского строя, бунт против местного судьи неправедного.

Потерпев поражение под Оренбургом в марте 1774 года, летом Пугачев оживает на Урале. Здесь его поддерживают горнозаводские рабочие, в ту пору – крепостные рабочие, чья жизнь была еще тяжелее, чем в деревне, не лучше каторжной. И поддерживают недавно при Елизавете покоренные, еще не смирившиеся с покорением башкиры.

Вторично разбитый в августе 1774 года под Казанью Пугачев переправляется на правый берег Волги и вдруг оказывается сильнее и опаснее, чем прежде.

Дело в том, что до сих пор он действовал на окраинах государства, малонаселенных, недавно завоеванных, не очень русских. В войско его шли казаки – вольные пограничники, возмущенные урезкой льгот, а также завоеванные инородцы, возмущенные потерей воли. Все народ воинственный, легкий на подъем, привыкший к коню и сабле. Но для русских они были чужими, и русский солдат стойко сражался против этих «бунтовщиков».

На правобережье Волги Пугачев оказался в коренной крепостной России. В сущности, только здесь бунт непокорной границы превратился в крестьянскую всенародную войну, во всеобщее восстание натерпевшихся рабов. От искр занялся пожар. Пугачева ждали деревни, ждали города, ждали купцы и попы, ждали Нижний, Тула и Москва с оружием и оружейными заводами. Трон заколебался. Перепуганная Екатерина задумалась о бегстве на кораблях за границу. Сподвижники советовали Емельяну немедля идти на Москву.

Пугачев поколебался… и повернул на юг: через Саратов – Царицын – на Дон.

Подстреленный зверь ползет в нору зализывать раны. Пугачев был донским казаком, домой побежал после неудачи. Казакам он верил, крепостные были чужды ему, и он недооценил всю силу крепостного возмущения.

На Москву или на Дон? – вот он, поворотный момент, развилка истории.

Пугачев выбрал Дон, был разбит под Царицыном в третий раз, окончательно… и выдан сподвижниками на казнь.

Итак, предупреждать его надо было где-то между Казанью и Симбирском, когда еще можно было повернуть на Москву. Трудная миссия. Опасная миссия. Опаснее, чем визит ко двору Елизаветы в облике чужеземных врачей. Какой облик принять, идя в стан Пугачева? Как пробраться через пеструю толпу мужиков с вилами, каторжников с рваными ноздрями, бесшабашных казаков, белозубых башкирских конников в меховых шапках, с колчанами за голой спиной? Переодеться? Притвориться своим? Не получится. Тогда и язык был не совсем такой, не пушкинский и даже не державинский.

Конечно, лучше бы на танке приехать… но это не по правилам игры. По правилам, надо убедить Пугачева, пусть он повернет на Москву, а мы посмотрим, что выйдет из этого.

Допустим, убедили. Повернул.

Запылал пожар всеобщего крестьянского восстания. Занялись огнем дворянские усадьбы: пензенские, нижегородские, владимирские, подмосковные. Отряды солдат в мундирах и париках с косичками – жалкие островки в бушующем море. Да и сами они, рекруты из бывших крепостных, все чаще, чаще, чем до Казани, переходят на сторону восставших. Тут же идет война со своими, не с бунтующими инородцами. И к Рождеству колокольным звоном встречает первопрестольная белокаменная государя Петра.

Белокаменной была тогда еще Москва, со стенами на Бульварном кольце, с воротами у Никитских ворот и у Петровских. Василий Блаженный украшал Красную площадь, но вся она была заставлена лавчонками. Спасская башня была такая же, и Иван Великий высился над Кремлем, и царь-колокол лежал у его подножия. Все соборы были налицо, дворцов еще не выстроили. В старых покоях поселился царь Емельян-Петр, в покоях Алексея Михайловича.

А испуганная Екатерина, нагрузив корабли драгоценностями, плывет за море выпрашивать помощь. Куда именно? Едва ли в родное свое герцогство Ангальт-Цербсткое, захудалый удел, немецкое захолустье, где только прозябать на хлебах у родни. Может быть, к Фридриху в Потсдам – ведь он же сватал ее за русского наследника. А может быть, в Англию, извечную покровительницу всех свергнутых монар­хов.

Тут у автора (не у героя, не у историка Тихомирова) благодарная, но тяжелая задача определить судьбу всех исторических лиц. Благодарная, потому что лица эти хорошо известны, столько выразительных ха­рактеров, никого не надо выдумывать. Тяжкая и трудоемкая, поскольку много этих известных лиц, и судьбу надо определить в соответствии с характером. Как поведут себя, куда денутся фавориты Екатерины – во главе с Григорием Потемкиным, еще не князем Таврическим? Конечно, верный матушке-государыне Суворов до последней капли крови будет защищать подступы к Санкт-Петербургу. Как будут действовать молодые, прогрессивные, Новиков например? Едва ли встанут на сторону восставшего народа. На счет Державина известно, он пытался изловить Пугачева; Суворов его опередил. Боюсь, что все исторические лица окажутся в армии царицы или же в эмиграции. А Радищев? Ведь он уже написал, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние».

Но это уже развитие событий. Основной вопрос: мог ли Пугачев остаться царем на Москве? И что было бы после?

Общеизвестно, что все крестьянские восстания в Европе кончались разгромом. Крестьянское войско непрочно. Недаром деревенская община называется словом «мир». Символический омоним. Мир земледельца – это его деревня. За свою деревню он сражается самоотверженно, чужая губерния его уже не волнует. В дальних походах он теряет пыл, норовит удрать в свою избу, в свою семью. И с восставшими рабами было подобное: они восставали, чтобы вернуться на родину. Войско Спартака таяло после побед – целые полки покидали его.

Но планета велика, у человечества тысячелетняя история, всякое бывало, любые найдешь примеры. Были победоносные восстания ра­бов, в Египте и в Финикии. Были крестьянские цари в Индии и Китае. В истории они не оставили никакого следа. Неведомо, почему их победа не дала ощутимых результатов.

Именно это интереснее всего в нашей если-истории.

Допустим, Пугачев укрепится в России. Что произойдет? Вся история свернет или, поколебавшись туда-сюда, выберется на привычный путь?

Поход на Москву – только первый этап в трудном восхождении царя Лже-Петра. Хорошо, вот он въехал в Кремль, отпраздновал победу. Дальше что?

Мы понимаем, что предстоят большие трудности, внешние и внутренние.

Внешние трудности – это прежде всего интервенция.

По всей вероятности, без интервенции не обошлось бы.

Во всяком случае, за революцией во Франции – в 1789 году, то есть вскоре после пугачевского времени последовала дружная интервенция Англии, Пруссии, Австрии, Испании, Голландии, Сардинии. Правда, последовала только через три года – в 1792-м. И еще можно заметить, что Россия в той интервенции не участвовала. Русская императрица при всей своей ненависти к восстаниям предпочла обделывать свои дела – теснила Турцию (именно тогда Суворов штурмовал Измаил) и кромсала Польшу.