Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6429 ( № 36 2013) Страница 7

В политической жизни этот спектр должен присутствовать. И не должно быть такого негативного отношения населения к одному из политических направлений. Либералы – такие же политики, как все другие. Может быть, даже самые «древние» – впервые оформились в Англии. Слово «либеральный» в корне своём – это «свобода», «свободный». Примат свободы, примат законности, противодействие любому незаконному давлению на общество и его представителей...

– И на тот же самый бизнес.

– Да. И на бизнес – это и есть либерализм. Так что я не разделяю антилиберальные настроения, которые распространены у нас. Даже исходя из опыта моих героев – предшественников современных либералов, могу сказать, что либерализм в России – не тупиковый путь развития. Это нормальная компонента, которая должна быть. Она не всегда побеждает, не всегда срабатывает, но от неё не следует отказываться и не стоит демонизировать.

Беседу вёл Владимир СУХОМЛИНОВ

Теги: Капитализм. революция , буржуазия

«Читатель нынче тороплив»

"ЛГ"-ДОСЬЕ.

Дмитрий Бак - поэт, филолог, критик, журналист, профессор РГГУ. Родился в 1961 году на Камчатке в посёлке Елизово в семье военного врача. Окончил филологический факультет Черновицкого госуниверситета (Украина), кандидатскую диссертацию защитил в 1991 году в Институте мировой литературы РАН. Автор более 200 публикаций о классической и современной русской литературе, лауреат премии литературного журнала «Октябрь» (2004 и 2012 годы). С февраля 2013 года – директор Государственного литературного музея в Москве.

– Вы известны не только как филолог, критик, журналист и писатель, но и как преподаватель, читаете лекции в университетах, возглавляете Государственный литературный музей в Москве. Выходит, можно объять необъятное?

– Это не так уж необъятно! Все перечисленные мои занятия объединяет русская литература. И потом, я ведь не одновременно всем занимаюсь, так уж сложилось. Скажем, действующий критик должен регулярно писать о новых книгах – так, чтобы читатель его узнавал, интересовался именно его мнением о том или другом сочинении. Я и был таким, но достаточно непродолжительное время и, увы, давно – на рубеже 90-х и 2000-х. То же можно сказать и о журналистике: я это делать умею и люблю, но получается только от случая к случаю, в последнее время почти всегда только если обращаются с просьбой об интервью[?]

– А не возникает мысли, что одно идёт в ущерб другому? Ну, скажем, что преподавательская деятельность оставляет меньше возможности заниматься литкритикой, собственным творчеством? Такие нагрузки – это ведь не шутка.

– Я так не думаю. Преподавание – своего рода послушание, смысловая рамка, в которую заключена вся остальная жизнь. Ведь здорово, что каждый год в начале мая, готовясь к лекции, я перечитываю Гончарова, а в апреле – Тютчева… Про критику я уже ответил: это по большей части дело прошлое. Что касается «собственного творчества», то я во многом человек устный и удачную лекцию считаю не меньшим достижением, чем что-нибудь написанное и опубликованное. Кроме того, общение со студентами – дело совершенно незаменимое: и от комплексов оберегает, и от нытья, что, мол, молодое поколение у нас не такое да не этакое. Часто так говорят те, кто это самое поколение видит только в телевизоре. Молодые, сильные, энергичные собеседники вокруг – что может быть лучше? Такого вдохновляющего общения у меня много, спасибо студентам РГГУ и Школы-студии МХАТ. Что до нагрузок – тут вы правы, иногда нелегко приходится. Но ведь всякий лекционный курс – это как любимое дитя: если его не пестовать, отбивается от рук. Вот я когда-то лет десять читал в университете курс по истории русской критики XIX века, а потом передал его своему бывшему аспиранту. И теперь чувствую, что этот материал меня покинул, лёг куда-то в дальние пласты памяти, это для меня потеря.

– Кстати, о Литературном музее. Что изменилось с вашим приходом в феврале этого года? И что ещё изменится?

– Мне самому нелегко судить, об этом лучше спросить моих коллег, а также посетителей музея. Мне кажется, о Литературном музее стали чаще вспоминать, он больше не находится в информационном вакууме. Мне часто приходится говорить о разительной диспропорции между потенциалом Гослитмузея (кстати, самого значительного по объёму и составу фондов литературного музея России) и его реальным местом в отечественной культуре. Кое-что сделать удалось: провели несколько крупных выставок, самая значительная состоялась в Большом Манеже: приобретённые Министерством культуры для ГЛМ материалы парижского архива Алексея Ремизова. Осваиваем новые области работы, стремимся стать площадкой, на которой бы вели дискуссии ведущие профессионалы, связанные с литературой, – не только писатели, но и критики, издатели, переводчики… Открываем отдел музейной педагогики, будем развивать просветительские программы для детей и взрослых, в том числе туристические. Собираемся запускать несколько издательских проектов. Но главная задача – к 80-летию музея (2014 год!) добиться центрального здания, которого мы лишены более 40 лет, и это, по-моему, преступная расточительность. Ведь из всех литмузеев только наш, в силу разнообразия своих фондов, способен обеспечить масштабную экспозицию по многовековой истории русской литературы и книжности.

– Стали чаще говорить о Литмузее? Не уверен. В писательских кругах он давно не является предметом обсуждения. Его вроде бы и не существует. Вот о Литинституте говорят постоянно, хвалят, ругают, но он на слуху…

– Я уже говорил об информационном вакууме, в котором много лет находился музей, – в значительной мере по вполне «внутренним» причинам. Хотя и внешний мир изменился: возникли новые технологии хранения, экспонирования, управления, информационного сопровождения, здесь мы по-прежнему отстаём от требований сегодняшнего дня, надеюсь, это ненадолго.

– Вы, помимо всего прочего, ещё и поэт. Но дебютировали книгой стихов «Улики» только три года назад, то есть в достаточно зрелом возрасте. А что, не было возможности выпустить книгу раньше?

– Знаете, мне не очень близка формулировка «помимо прочего ещё и…». Как нельзя быть немножко беременной, так невозможно считать себя «в том числе ещё и стихотворцем». Гоголь в своей великой книге «Выбранные места из переписки с друзьями» недаром написал, что обращаться со словом нужно чест­но . Нельзя относиться к этому занятию, к этому дару как к чему-то вторичному. Другое дело, что такая самоотверженность ещё ничего не гарантирует – и графоман может быть свято убеждён в своей призванности небесами. Но без полной серьёзности отношения к стихописанию – невозможно, без этого никак не обойтись. Я искренне считаю это занятие главным делом жизни, занимаюсь им с детского сада… Почему книга поздняя? Если всерьёз – никогда не пытался «пробивать» сборник, как-то по-особенному не мечтал о его выходе. Это в советское время, если кто-то мне говорил, что у него две книги стихов, – мне всё было понятно. Либо передо мной очередной воспеватель прелестей социалистического соревнования, либо поэт всерьёз – цензура ведь отсекала не только идеологическую крамолу, но и откровенную халтуру. А вот если сейчас у человека вышло десять сборников – и половина из них на мелованной бумаге и с золотым обрезом – это не значит ровно ничего. Поэтому я и не торопился с выходом книги, это ни в коем случае не самоцель.

– А не обидно, что к поэтам вас не причисляют? Или причисляют достаточно редко. Это ведь беда многих поэтов, активно пишущих критику, публицистику, занимающихся культуртрегерством. Обычно обсуждаются их громкие статьи и проекты, а стихи воспринимаются в качестве довеска. Мол, человек талантливый, он и в рифму умеет…

– Нет, всё это не обидно, ни в коем случае. Это ведь объективная вещь – если человек известен чем-то помимо поэзии, то и поэтом его многие автоматически считают «по совместительству». Но я знаю, что есть люди, которые дали себе труд вчитаться в мои тексты по-настоящему, вне связи с послужным списком. Несколько суждений в печати было высказано, близко совпадающих с моим собственным ощущением по отношению к стихам. И на том спасибо!

– Вам как члену Союза писателей России не горько от того, что сейчас происходит с этой структурой? Писательский профсоюз превратился, по сути, в богадельню. Престарелое руководство, взяв пример с Брежнева, переизбирает себя раз за разом, вешает себе на грудь медальки, в то время как влиятельная некогда организация хиреет и загибается. Где молодые, где новые имена? Там же ничего этого нет. Раньше считалось престижным быть членом СП, а теперь…