Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6495 ( № 10 2015) Страница 7

Осыпаются листья, Евгения Стенман. Над ними

То же старое небо и тот же полёт облаков.

Так прости, что я вспомнил твоё позабытое имя

И проснулся от стука весёлых твоих каблучков.

Кстати, наверное, только в молодости можно проникнуться тем, как больно и жгуче поэт пишет о ревности, как в его любовных строфах пробивается нежнейший поэтический эротизм: И руки, чуть локтей повыше, во тьме кромешной целовать.

Примерно это же заметил и Евтушенко: В стихах Павла Васильева есть избыточная роскошная телесность кустодиевско-малявинской живописи: «В очах апостольских – туманы, И у святых пречистых дев Могучи груди, Ноздри пьяны И даже губы нараспев!»

А какие вкрапления аллитерации допускал он в своих длинных стихах и поэмах!

Вот, навскидку:

Захлёбываясь пеной слюдяной,

Он слушает кочевничий и вьюжный,

Тревожный свист осатаневшей стужи,

И азиатский туркестанский зной

Отяжелел в глазах его верблюжьих.

Или, например, так:

Деревянная щука, карась жестяной

И резное окно в ожерелье стерляжьем,

Царство рыбы и птицы! Ты будешь со мной!

Мы любви не споём и признаний не скажем.

Читать такие стихотворения вслух – наслаждение!

…Ну а теперь самое время возвратиться к книге, вызвавшей эти строки и воспоминания… Составители включили все основные поэмы поэта. Всего шесть лет понадобилось автору, чтоб создать этот внушающий свод поэм. Сколько здесь типажей и характеров: зримых, притягательных и антипатичных, мужественных и даже свирепых… Вообще, наверное, в каждом герое таится частичка поэта, скрывается та живинка, которая делает эти поэмы читабельными до сих пор. Оговорюсь, конечно, не все строфы и даже поэмы сегодня читаются на одном дыхании. Многое на современный взгляд кажется лишним, небрежным… Но иначе и быть не могло. Жизнь Павла Васильева оборвалась в 27 лет. Он был в постоянном поиске нового звука, нового способа самовыражения. Он выбрал трудный путь в поэзии. Но ведь и древние Востока говорили:

прекрасное – трудно!

Издатели, собирая книгу, показали произведения, связанные в первую очередь с Казахстаном. И это правильно. Васильев поэт России и Казахстана. Хотя и киргизским образам он отдал должное… Евразийский поэт. И всё-таки дыхание Иртыша, жизнь Павлодара, Семипалатинска, Кустаная, размашистый бег коней-пегасов просвечены его солнцем, захвачены его ветрами, напоены его хмельным кумысом… Это его кочевники пьют под навесом, это его лирический брат держал в руках своих могучих Чашу с пенным, солнечным вином. Когда-то Сергей Залыгин написал: «Во всей Западной Сибири павлодарские степи – одно из самых унылых и однообразных мест, но для Васильева это золотая россыпь».

Отступление II

Несколько слов об оформлении. Некоторые издания Васильева «украшены» работами замечательного русского художника Павла Кузнецова, который, как известно, работал в Азии и сумел передать тысячелетнюю историю восточных народов в тончайших живописных работах. Такова «Бухарская серия», оригинальная «Киргизская сюита». Почему-то принято считать, что его картины близки поэтике Васильева. На мой взгляд, это не совсем так, ибо работы Кузнецова статичны… Застывшие полотна как бы призывают к неспешному созерцанию, каждый кувшин, каждая капелька воды имеют значение. А поэзия Васильева – острая, динамичная, наполненная образной силой, всё время говорящая об изменениях жизни. Мы постоянно чувствуем дыхание двух культур – русской и казахской: беспощадные звери, сказочные персонажи переплетены с жизнью казачества, с революционным бытом, драматизмом, энергией! Так вот: в данном издании помещены работы (неизвестных широкой публике) павлодарских художников.

И несмотря на то, что я любые картины считаю излишним украшательством для издания поэзии (тем более Павла Васильева), с использованием этих работ можно согласиться и оценить их.

Ну а теперь опять в тему моих заметок. В тему книги. Перед самой смертью Бориса Пастернака к нему обратилась вдова Васильева с просьбой написать о поэте. В связи с реабилитацией поэта возникла необходимость восстановления его (хотя и посмертно) в Союзе писателей. Некоторые знакомые и даже приятели отказались заняться этим… А Пастернак написал немедленно. Вот его строки: «В начале тридцатых годов Павел Васильев производил на меня впечатление приблизительно того же порядка, как в своё время, раньше, при первом знакомстве с ними, Есенин и Маяковский. Он был сравним с ними, в особенности с Есениным, творческой выразительностью и силой своего дара, и безмерно много обещал…»

Что сказать под занавес? Наверное, вот что: вплоть до начала XIX века всякий художник сам смешивал себе краски. Кстати, и сегодня в Венеции любой жаждущий может прийти в особый магазин и купить себе пигментов из мешочка и «заварить» по-своему. Вот так и Павел Васильев смешивал нам свои поэтические коллизии с ветрами, степью, полётами птиц и опрокидывал небо на «скрипучие кровати» влюблённых…

Теги: Павел Васильев , поэзия

Иван Стаднюк продолжает воевать

Фото: Михаил ПАЗИЙ

К 95-летию со дня рождения писателя-солдата

О Великой Отечественной писали, пишут и будут писать многие, но независимо от того, появится ли новый Лев Толстой (родившийся, как известно, через 16 лет после изгнания наполеоновских орд), Иван Стаднюк сохранит своё особое место среди авторов этой темы. Во-первых, потому, что он вышел из самой, как говорится, народной толщи, из крестьянства, и горе мыкал такое, что никакому горожанину не снилось. Ведь родился Иван Фотиевич в 1920-м, и трагедия коллективизации пришлась на его подростковые годы. Он был фронтовым корреспондентом, но низового звена - не из тех, как наши знаменитые к тому времени писатели, которые общались всё больше с генералами и обеспечивались максимально возможным по тем условиям комфортом.

Приходилось ему бывать в смертельно опасных переделках, причём связанных не только с вражескими атаками и обстрелами. Так, однажды на при­фронтовой дороге попались ему два доброжелательных попутчика, которые потом оказались немецкими диверсантами. Надо ли комментировать политическую сложность ситуации, в которую попал молоденький советский офицер[?]

…Иван Стаднюк написал немало хороших книг, в том числе об известном всем кино- и телезрителям разудалом пареньке по имени Максим Перепелица. А вот с главным своим творением Иван Фотиевич допустил, как представляется, ошибку, какую допустили многие, подобные ему, немолодые писатели. Он задумал огромное эпическое полотно "Война", но успел довести его лишь до первых месяцев войны. Возможно, ему помешала огромная общественная работа, которую он вёл в писательском мире Советского Союза. Однако и то, что он успел написать, на мой взгляд, бесценно. Ибо это честный, высокопрофессионально написанный рассказ из первых рук. И я имею в виду не только неоконченную «Войну», но и мемуарную книгу «Исповедь сталиниста».

Не хочу называть по именам некоторых, порой отнюдь не бесталанных, литераторов, которые со временем, то ли почуяв конъюнктуру, то ли, как они сами уверяют, «эволюционировав», стали опровергать сами себя. Один из них, певец стахановского движения, начал поливать грязью его зачинателя, второй переменил отношение к Павлику Морозову с восторженного плюса на убийственный минус, третий «разжаловал» Красную армию из освободительницы Европы в орду насильников и оккупантов и т.д. Иван Фотиевич Стаднюк сохранил верность своим идеалам (доводилось мне спорить с такими «эволюционистами», что ставили её в упрёк маститому писателю; забавно, что они же с умилением повторяли старую речовку: «Всё изменяется под нашим зодиаком, но Пастернак остался Пастернаком»).

Ценность книг Ивана Стаднюка, по моему глубокому убеждению, с течением времени будет возрастать. Потому что, без сомнения, продолжится наращивание лжи о нашем прошлом, о нашей истории (прежде всего её советского периода) и особенно – о Великой Отечественной войне. О том, какими людьми мы были тогда, и даже о том, что тогда происходило. Это хорошо понимал Иван Стаднюк, потому и торопился, пусть сжато, написать о самом главном. Он умер в 1994-м, а ещё за четверть века до того вышла в США справочная книга по истории некоего мистера Фодора (мне пришлось тогда писать на неё рецензию); в разделе, касающемся нашей страны, соседствовали две даты: «1937 год – репрессии в СССР» и «1945-й – советские войска занимают Восточную Европу вплоть до Вены». Между этими «справками» не было ничего – ни обороны Москвы, ни Сталинграда, ни Курска, ни даже 22 июня 1941 года… Что ж, надо признать, что фодоры отвоевали некоторую часть нашей читательской аудитории – мне уже приходилось встречать среди старшеклассников оболтусов, не знающих даты начала Великой Отечественной войны.