Газета Завтра Газета - Газета Завтра 285 (20 1999) Страница 7

Читайте “День литературы”, единственную литературную газету России.

Валентин Cорокин СИЯЮЩИЙ КРЕСТ

Я пишу эти строки, а Москва православная звонит, поет, гудит возвышенно и широко по всей Руси великой праздничными колоколами уцелевших и вновь рожденных церквей и соборов: Пасха — Христос Воскрес!.. Россия наша воскресла!.. Мы воскресли!.. Пусть — усталые, пусть — израненные разрухами, войнами, казнями, бедами, но воскресшие!.. И пишу я о весне, о земле необъятной, защитниках ее бессмертных: о Пушкине пишу! Неукротимом и русском...

"Здравствуй, Пушкин,

Даже страшно это,

Словно дверь в иную жизнь открыть, —

Мне с тобой,

Поэтом всех поэтов,

Бедными стихами говорить!"

Так признается ему Ярослав Смеляков, юный друг Павла Васильева, прошедший через холод и голод камер, через конвойную сталь тюрьмы! А Пушкин — высок. Пушкин — чист и мудр, как Отчизна. Пушкин — слышит народ свой. Пушкин — слышит поэтов русских. Да разве лишь русских? Россия омывается океанами и соседствует со странами, заключая в заботах своих племена и нации, а среди них, среди их говоров, наречий, легенд, сказок, гимнов — Александр Пушкин!..

"Слух обо мне пройдет по всей Руси великой

И назовет меня всяк сущий в ней язык!.."

Пушкин — всегда чуть впереди родного народа: красиво, по моде одет, спортивно быстр, пророчески задумчив, полководчески мудр. Защищая народ, Родину, Пушкин никогда никого из нас не обидел: к поэтам у него — любовь и прошение. Он — урок нам. Он — образ и характер. Он — с кем обязаны считаться мира сильные, он — кого не опровергнут жандармы и палачи. Он — кого не оккупировать и не склонить. А уничтожить Пушкина — как Россию, невозможно, нет!..

Когда опытный и авторитетный поэт хочет вознаградить другого поэта, старого или молодого, за талант, он как бы пододвигает имя собрата к бронзовому великолепию Александра Сергеевича Пушкина: Борис Пастернак считал дарование Павла Васильева близким дарованию Пушкина — по силе чувств и по яркости слова.

А мамонтоглобальный Маяковский извинился перед Пушкиным за шалости юности: Маяковскому, юному, вдруг показалось — Пушкин ветховат, а вот футуристы — сверкают нержавеющей новизною... Но крупные поэты не лгут. И Владимир Владимирович затенорил:

"Александр Сергеевич,

разрешите представиться —

Маяковский".

А далее?

"Сукин сын Дантес!

Великосветский шкода!"

А далее?

"Может,

я один,

действительно, жалею,

Что сегодня нету Вас в живых!.. "

Да, я пишу эти строки, а на улице Пасха — Христос воскрес. И он, Пушкин, за Христом, за бессмертием, за молитвою стоит, как я уже сказал, — впереди, чуть впереди народа: ну на век или на два!..

Падает Пушкин — в снег, а русский народ его огненную кровь стирает с лица своего страдального. Стонет Пушкин в доме, тяжко ему — умирает, а седая Россия к подушке, к подушке, к дыханию его искрометному прижалась: мать ведь, легко ли ей? Еще не родит такого.

Александр Пушкин — не господин Сорос. Он и в учебниках на летящего Суворова похож: гении взаимносопоставимы, за ними — речь русская. Поле Куликово за ними, за ними — сияющий крест русской души крылатой, устремленной в звездную бесконечность, в синюю даль торжественно мерцающих планет. Вселенский знак. И зачем — плакаты и транспаранты на остановках автобусов и трамваев, на стенах зданий и в метро, зачем: "Двести лет Пушкину!.." Или: "Встретим Юбилей Пушкина в Москве и в России достойно!.." Зачем Пушкина встречать? Не надо мешать ему в школах и в вузах, не надо упрощать творчество его и уроки его, и он, он, легкий, умный, пронзительный, — сам нас встретит!.. Пушкин ли не обнимал друзей?

"Блондинистый, почти белесый,

В легендах ставший, как туман,

О, Александр,

ты был повеса,

Как я сегодня хулиган!"

Но продолжил Есенин, продолжал и утвердил разницу — между ним, Пушкиным, и нами, чтящими его наследственно и неколебимо:

"И в бронзе выкованной славы

Трясешь ты гордой головой".

Пушкин — характер, натура, образ, Пушкин — честь русского поэта: независимость и державность творца! Выковал себя.

Ныне запросто окололитературными "вожаками" серость назначается на место одаренности, запросто глубокая рукопись молчит под камнем безденежья, а текучая муть повествования запросто бежит через лотки и прилавки. Но творчество — не доллар: то гребет рубли, то слабнет, творчество — русская душа, русская жизнь и судьба, творчество — сияющий крест высших порывов человека, устремленных по мученической тропе Христа — над нами!.. Зов заревой воли:

Я по орбите жизненной вращаюсь,

Тоску обид напрасных затая...

Вот скоро я с тобою попрощаюсь,

Любовь моя, поэзия моя:

Звезда моя над горизонтом дремным,

Мучение внезапное и страсть,

Ты в океане, грозном и огромном,

Вела меня и не дала пропасть.

Я нищим был, но богател тобою,

Бессильным был, но побеждал тобой,

Глухим, но слышал рокоты прибоя,

Слепым, но видел край свой голубой!

Жена моя и вечная невеста,

Мгновенное бессмертие мое,

И потому — напротив солнца место

Не чье-то, а, действительно, твое,

Тропа до Богородицы торима

Тобой

и путь к распятию торим,

И не судьба моя неповторима,

А свет очей твоих неповторим.

Во времени, чужом и мракобесном,

Я ветер зла перечеркнул крестом,

Я осенен твоим крылом небесным,

Твоимы

спасен от гибели

перстом!..

Анатолий Яковенко СЛАВЯНСКИЙ КРЕСТ

В русской литературе есть одно очень редкое, уникальное произведение — "Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков". В нем отчетливо видится вся внутренняя подоплека, заставившая казаков идти на очень рискованные действия и приносить в жертву огромное количество своих собратьев. Во главу угла были поставлены самые высокие религиозные цели: "Град Москва яко вторый Киев и третий, новый Рим". Эта идея возникла в XV веке как только начала распадаться Золотая Орда, и когда турки захватили столицу православного мира Константинополь, надежда на освобождение сего города от власти "басурман" и владела сердцами казаков того времени, о чем в повести написано прямо: "Ведь мы взяли Азов не воровскою хитростью, взяли его приступом, храбростью своей и разумом... Мы примериваемся к Иерусалиму и к Царьграду (Константинополю). Удастся взять нам у вас и Царьград! Ведь было там прежде царство христианское".

И они готовы в любой день и час ринуться туда, если на то будет государево повеление. А для начала просят государя, чтоб велел он принять из рук наших ту свою государеву вотчину — Азов-город, ради светлых образов Предтечи и Николина, ради всего, что им, светам нашим, угодно тут. Тем Азовом-городом защитит он, государь, от войны всю свою Украину, не будет войны от татар до веку, как сядут наши в Азове-городе".

Но царь тогда все-таки исходил из каких-то своих московских интересов, и в 1641 году, "по прошению и посольству царя турецкого Ибрагима-султана пожаловал его и велел донским атаманам и казакам Азов-город покинуть".

И только по прошествии целых двух столетий Россия вновь публично возвращается к этой теме. В разгар русско-турецкой войны на Балканах, когда вся Россия подымалась духом и каждый готов был послужить Христу и православию против неверных — за наших братьев по вере и крови славян, Достоевский писал в своем "Дневнике", что Константинополь "рано ли, поздно ли, а должен быть наш". Потому что Россия выступала тут же как предводительница Православия, как покровительница и освободительница всех исповедующих его народов. Ведь весь христианский восток давно уже простирал молящий взгляд на ее, России, крепнущую силу, ища в ней братского понимания как в заступничестве от мусульманского фанатизма, так и от более изощренного западного еретичества. И народ наш вместе с православным царем не мог не откликнуться!