Михаил Ямпольский - Демон и Лабиринт (Диаграммы, деформации, мимесис) Страница 79

Фотографирование, также основанное на "времени реакции" или "потерянном времени", вступает, таким образом, в отношения органической связи с телом-машиной и лицом-маской. Согласно справедливому наблюдению Хиллеля Шварца, пластика "идеального" телесного поведения оказывается в прямой зависимости от типа регистрирующей его технологии. Она меняется от "живой картины" к "современному танцу" вместе с развитием фотографии, а затем и появлением кинематографии (Шварц 1992: 100--101). Экспрессивность человеческого тела в таком контексте действительно зависит от некой механической диаграмматической машины, детерминирующей его динамику.

Лицо истерички сохраняет все свойства лишенной выразительности маски, ее статичность и пустоту, и одновременно отмечено энергичным отпечатком механического мускульного движения

________

7 Ср. с требованием Копо принимать в расчет это "потерянное время" как момент особой "негативной" экспрессивности: "И время между каждым положением должно быть хорошо учтено (мускульное время, как в чисто акробатических упражнениях)" (Копо 1990: 34).

275

лица-машины. Механика лица-машины здесь как бы преобразуется в серию фаз-масок. Речь как бы идет о фотографировании движущейся машины, которая может быть остановлена в любой момент своего движения.

Показательно, что в 1922 году Кулешов начинает регулярно фотографировать своих натурщиков. Хохлова вспоминала:

"В это время Кулешов начал снимать актеров мастерской у себя дома на фото. Он снимал нас в разных этюдах, в разных ракурсах, в разном освещении. Из этих фотографий был составлен альбом, который он называл "прейскурант мастерской", демонстрирующий ассортимент наших актерских возможностей" (150).

Среди фотографий натурщиков значительное место занимают изображения гримас, подчеркнутых до гротеска мимических движений лица. Эти фотографии имеют мало общего с традиционными изображениями актеров в роли, как правило, акцентирующими экспрессивность мимики. Перед нами скорее "экспрессивные статуи" Шарко, демонстрирующие пиковые фазы лицевой механики, возможности мускульного механизма лица. При всех поправках и отличиях, иконография натурщиков Кулешова лежит в той же плоскости, что иконография истеричек Шарко.

И это неудивительно: за фотографиями французского психиатра и советского режиссера стоит во многом сходная идеология. Такое утверждение может показаться странным, особенно если принять в расчет то, что "новый" человек советской утопии -- это сверхрациональное существо, способное к тотальному сознательному контролю своего поведения, в то время как истеричка ~ не более чем бессознательный автомат, управляемый извне. Но эта противоположность на деле оказывается куда менее фундаментальной. Сверхрационализация конструктивистского человека осуществляется за счет элиминации того темного психического образования, которое называется "душой". Поведение человека отчуждается от любой случайности, любой непредсказуемости, от связи с психологическим мистицизмом. Новый человек советской утопии призван управлять собой как другим, тем самым превращая свое тело в некое подобие марионетки. При этом разум, управляющий телом как механическим агрегатом, приобретает некий безличный характер, он становится разумом "другого". Осуществляется как бы уже знакомое нам раздвоение, столь характерное для ситуации истерички, традиционно описывавшейся в терминах "диссоциации". Странным образом натурщик как бы объединяет в себе и волю врача и тело пациентки, поскольку и разум и тело выступают в нем как разум и тело другого.

Конструктивистский принцип уравнивания тела с механизмом неожиданным образом перекликается не только с картезианством, но и с определенным типом психозов, которые начинают привлекать внимание психиатров и психоаналитиков в конце XIX -- нача

276

ле XX века. Психоанализ как будто открывает конструктивистского человека в параноике и шизофренике почти одновременно с теоретиками и практиками искусства.

В ранних "Исследованиях истерии" Фрейд и Брейер уже описывали этиологию истерии через метафору

"чужого тела, которое долгое время спустя после проникновения [в живую ткань] все еще продолжает быть работающим агентом" (Фрейд -- Брейер 1983:57). Механика истерии оказывается действительно сходной с механикой картезианского автомата, приводимого в действие извне, "чужим телом".

В 1911 году Фрейд обратился к анализу болезни Даниэля Пауля Шребера, параноика, считавшего, что Бог с помощью нервов-проводов-лучей лишает его воли и руководит его действиями. Провода-лучи машины-Бога превращают Шребера также в своего рода машину. "Влияющая машина" становится объектом рассмотрения ученика Фрейда Виктора Тауска, опубликовавшего в 1919 году свое исследование. Именно в это время Кулешов приступает к своим первым экспериментам. Тауск описывает случаи шизофрении, при которых пациенты считают, что на них влияет некая машина, лишающая их воли и самих их превращающая в механических кукол. Любопытно, что в эссе Тауска "влияющая машина" описывается как кинематограф:

"...Эта машина -- обычно волшебный фонарь или кинематограф . Она производит или уничтожает мысли и чувства с помощью волн и лучей или таинственных сил, которые не могут быть объяснены на основании познаний пациента в физике. В подобных случаях машина часто называется "аппаратом внушения". Ее конструкция не может быть объяснена, но ее функция состоит в том, чтобы передавать или "выкачивать" мысли или чувства . Она производит моторные движения в теле" (Тауск 1988: 50).

Тела, подверженные воздействию "влияющей машины", сами становятся похожими на нее, симулякрами этой машины. Шизофреническая машина Тауска, воплощенная в кинематографе, действительно воздействует на тело. Лицо-машина и лицо-маска натурщиков Кулешова, работая как камера и экран, неожиданным образом воспроизводят работу кинематографа. Истеричка Шарко преображается в светочувствительную пластинку. Невротик, как и конструктивистский натурщик, оказываются в сфере воздействия "влияющей машины" кинематографа. Изобретение кино, изобретение истерии и психоанализа вырабатывают новый антропологический миф, который, обогатившись новыми эстетическими идеями, отражается в утопии механического "чудовища" Кулешова.

Глава 8 ТАНЕЦ И МИМЕСИС

1. Фильм Патэ

Тело актера может быть "аналогом" самых разных машин. Но оно может быть смоделировано и по типу некоего физического процесса, заключающего в себе своеобразный репрезентативный механизм. Среди репрезентативных техник, введенных в оборот в 90-х годах прошлого века, кино сегодня представляется едва ли не самым существенным. Одновременно с ним, однако, появились на свет иные визуальные машины, позволяющие регистрировать вновь открытые невидимые глазу излучения-- рентген (открыт в 1895 г.) и радиацию (серия открытий, начиная с опытов Беккереля в 1894 году и открытия радия супругами Кюри в 1898-м). На столь впечатляющем фоне реформа танца, произведенная молодой американкой Лои Фуллер, кажется совсем незначительной. Фуллер придумала свой "серпантинный" танец в 1891 году и в 1892 году показала его с оглушительным успехом в Париже. Помимо прочего эксперименты Фуллер представляют особый интерес еще и потому, что они сознательно соотносят тело американской танцовщицы с различными репрезентативными машинами своего времени.

Кинематограф, едва родившись, начал искать способ для регистрации рентгенограмм; рентген одно время конкурировал с ним в балаганах (Ремси 1983; Цивьян 1992). Почти одновременно появились первые фильмы, запечатлевающие последовательниц (или эпигонов) Лои Фуллер. Связь между рентгеном и серпантинным танцем, едва ли очевидная для сегодняшнего наблюдателя, была для современников, вероятно, менее призрачной.

К. В. Серам упоминает два ранних "документальных" фильма, зафиксировавших серпантинный танец. Один был снят Максом Складановским в 1896 году и показывал госпожу Ансион, второй был изготовлен в том же году фирмой Эдисона и назывался "Анабель, танцовщица"; он изображал Анабель Уитфорд Мур (Серам 1966: ил. 210--211). Фильм Эдисона был показан в Koster and Bial's Music Hall в Нью-Йорке 23 апреля 1896 г. в связи с первой проекцией фильмов эдисоновского кинетоскопа с помощью витаскопа (vitascope) Томаса Армата.

Странным образом сама Лои Фуллер, несмотря на свою славу, не сохранилась в ранних киноизображениях. До нас дошел ее танец, зафиксированный в короткой ленте производства Патэ (1906?). Ти

278

пичный маленький фильм Патэ этого времени1. Он начинается с того, что на фоне рисованного задника появляется кукла летучей мыши, выделывающей в воздухе пируэты. Она на мгновение садится на невысокую балюстраду и "превращается" в Лои Фуллер, вылетающую из-за балюстрады в широком плаще, имитирующем крылья. Фуллер исполняет свой танец; с помощью спрятанных в тканях бамбуковых палок она приводит в движение обильные драпировки, окутывающие ее тело. Ткани, находящиеся в беспрерывном движении, беспрестанно меняют свой облик. Тело же Фуллер почти неподвижно, ноги едва движутся. Но вот она воздевает руки над головой, и лицо ее исчезает в тканях, драпировки колышутся так, как будто восходят к небу столбом дыма. Какой-то странный пароксизм движения, и тело буквально растворяется в воздухе, исчезает -- старый трюк с двойной экспозицией.