Олег Матвейчев - Суверенитет духа Страница 8

Эстафету Пушкина позже подхватят Гоголь, Достоевский, Леонтьев….Но поздно. Умирающая Европа стала бредить коммунизмом и Марксом, которые провозглашали новую эру человечества и новый обновленный европейский дух. И у нашей интеллигенции не хватило ума увидеть в этом марксизме не нечто новое, а просто сам фермент разложения и упадка. Наоборот, в марксизм поверили как в новую религию и опять, совершенно по-петровски, решили стать в Европе ПЕРВЫМИ. Мы решил стать больше коммунистами, чем сами коммунисты, больше марксистами, чем сами марксисты (о чем с иронией писал и сам Маркс). Не даром выше подчеркивалось родство Петра с большевиками, потому что большевики действовали по матрице Петра. Ничего, что марксизм не вырос из народного духа! Ничего, что Россия не является еще промышленной капиталистической страной! Мы форсированно симулируем капитализм, создадим новый класс, новые привычки, а они создадут и нравы. Мы обгоним Европу на повороте, она только готовится к революциям, а мы их уже сделаем, мы станем авангардом, мы станем лидером, мы всех поведем за собой! Поразительно, но в чистейшем «западнике» Ленине горит этот славянофильский огонь! Вся реформа марксизма, которую он произвел, сводится только к доказательству того, что социалистическая революция должна случиться не в передовых странах, а в «слабом звене» ― в России и именно тут, после революции будет шанс построить по-настоящему передовое государство мира.

Но поскольку марксизм есть фермент упадка (это ясно видел еще Ницше), то благодаря реализации марксистских идей мы и пали ниже всех, мы пали раньше Европы, мы обогнали Европу на пути в пропасть. Из этого следует очень важный вывод: то, что случилось с нами в конце двадцатого века, это то, что еще случится с Европой в будущем! С нашей стороны глупо, сейчас подрожать Европе, так как она как раз двигалась и двигается по пути Советского Союза только медленнее. Всем известно, что в Европе последние 30 лет «социализм и застой», и всем известно, что Россия за девяностые годы после форсированной индустриализации начала века, прошла столь же форсированную постиндустриализацию. Некоторые политики пытаются заставить Россию вновь индустриализироваться и модернизироваться. Подражать себе прежней или Европе прежней. Но нельзя дважды войти в одну и ту же реку, надо создавать что-то совершенно новое. Причем, за нас этого никто не сделает, Европа нам не помощник, они доживают свой социалистический век, свой застой, им еще предстоит наш упадок и наш «беспредел девяностых». У них масса своих проблем, а мы, находимся в авангарде истории и должны сами за себя думать, что делать дальше. Проект «Петр-перезагрузка» сейчас для нас невозможен потому, что нам нечему подрожать в Европе, чему мы еще не подрожали, у нее нет новой миссии, нет даже упадочной миссии на манер марксизма.

Поскольку у нас самый большой опыт постиндустриализации, вплоть до полного разрушения индустрии, то никто кроме нас не заглянул дальше за границы после постмодернизма, а раз так, то нам и предстоит придумать новый «изм», тот, что придет после постмодернизма, тот, что станет будущей европейской и мировой модой. Можно, конечно, остановиться и ждать пока Европа придет к концу, и сама придумает «новое начало», новую миссию, а потом опять подражать ей,… Но на этом пути ожидания можно и не дождаться….

Вопрос о будущей миссии ― вопрос отдельный. Важно подчеркнуть, что сейчас Россия стоит, конечно, не в положении Петра Великого, а как раз в положении, когда его проект был исчерпан. Если уже для Пушкина была очевидна смерть Европы (на 50 лет раньше Ницше и почти на 100 лет раньше Шпенглера), то сейчас, чтобы учуять ее трупный запах, не надо быть гением. Европа прошла «точку невозврата», ее уже ничто не может спасти от реконкисты, она лишена воли к сопротивлению, ее культура не превосходит соседние, а наоборот, является самой отсталой, Европа консервирует «демократическую риторику и либеральные ценности» двухсотлетней давности, настаивает на том, что уже давно не работает, ни как практика, ни как теория. Европа утратила духовное лидерство, ее презирают, ей никто не хочет подражать, никто не хочет в нее вливаться, ассимилироваться.

Сейчас, надо быть конченным некрофилом, чтобы делать «европейский выбор» по примеру Грузии и Украины. Это имело для них смысл 300 лет назад, во времена Мазепы, но сейчас это просто смешно. Все с ярмарки, а они на ярмарку. До провинции, до окраины (украины) все доходит поздно. Провинциалам подсунули «европейскою демократию» ― товар третьего сорта и третьей свежести, и они заплатили за него самую дорогую цену.

Россия, слава Богу, такой выбор не сделала, но, к сожалению, и позитивного проекта исторической миссии наша духовная элита публике еще не представила.

Страна господ

В течение тысячелетий философы, политические мыслители задавались вопросом: кто достоин управлять, кто достоин иметь власть? Давались разные ответы. Ну, например, достоин тот, кто самый знатный, чей род состоял из лучших людей. Да, это, конечно, страховка, что и дальше будут лучшие получаться, но управляет–то конкретный человек, а не умерший уже род, тогда как единичный представитель рода может быть и дегенератом. Или другой ответ: управлять должен богатый. Ведь на него и так все работают. Но оказывалось, что богач заложник своего богатства, он склонен откупаться в случае нападения завоевателей, и в споре между златом и мечом выигрывал меч. Тогда может быть управлять должен самый сильный, тот, который с мечом? Да, но…оказывалось, мягко говоря, что в здоровом теле не всегда самый здоровый дух, то есть разум, а управление без разума, тем более, при избытке силы ― это тирания. Тогда, может быть, самый мудрый? Но у него может не хватить воли и твердости в случае чего, да даже если они и есть, советы и действия мудреца трудно объяснить массам, им все время кажется, что происходит что-то непостижимое их умом, ведь мудрец видит на десять шагов вперед, а они на один. А раз непонятно, то такое управление тоже своего рода ― деспотизм. Тогда может, править должен тот, кто умеет нравиться толпе, кто умеет объяснять свои действия, кто сам умеет слышать, что хочет народ и выражать его интересы? Да, но мнение народа переменчиво и как часто народ хочет того, что ему же вредно. Народ, как маленький ребенок, может хотеть потрогать огонь, не подозревая, что обожжется. Иногда для пользы народа надо идти против народа, как врач, делая операцию, делает больному больно, но для его же здоровья. Дискуссии нет конца.

Различные философы выдвигали различные теории власти и идеалы, пока, наконец, великий Г.В.Ф. Гегель не сказал, что философия не должна довольствоваться творением пустых идеалов и мечтаний. Если философы изучают сущность всего сущего, то уж наверняка, эта сущность не настолько бессильна, чтобы просто витать где-то в воздухе и никак не мочь воплотиться в действительность. Идея не есть простое благое пожелание или требование «как должно всему быть», идея есть сущность, а сущность себя являет! Следовательно, если мы хотим, например, найти сущность власти, то мы не должны городить какие-то химерические идеальные общества, утопии, теории, в которых все счастливы, а потом сравнивать действительность с этими утопиями и брюзжать, что такая-сякая действительность теориям видите ли не соответствует. Если мы хотим найти сущность власти, мы должны посмотреть, а кто, и как действительно господствует и получает власть? Кто это делает и почему? Что оказывается решающим, какое качество помогает? Найдя это, мы найдем и сущность господства, кто имеет это искомое качество, тот и должен быть господином.

И вот представим себе, говорит Гегель, двух свободных людей, чьи интересы пересеклись, по поводу завладения какой-то вещью или кто, может быть, они по какому–либо вопросу имеют разное мнение. Кто настоит на своем, а кто уступит? Самый богатый, самый умный, самый сильный, самый знатный? Нет, тот, кто готов идти до конца, кто готов отдать жизнь, тот, кто за свое убеждение или амбицию готов пойти на смерть, тот, кто ценит свою волю выше жизни, тот, кто может быть даже и умрет, но умрет свободным, то есть самостным, желающим, чтобы верх взяла его воля. В конце концов, что такое свобода, если не демонстрация независимости духа от тела, и возможность при необходимости этим телом пожертвовать? Так кто же властвует, и достоин властвовать? Ответ таков: самый брутальный, тот, кто готов рисковать, кто готов играть на самую большую ставку в игре, кто играет со смертью. Он, играющий со смертью неуязвим, потому что его невозможно напугать. Считается, что нет ничего страшнее смерти, но ее-то он и не боится. Кто становится рабом? Тот, кто говорит «я пас», тот, кто не готов поднять ставку до уровня игры на жизнь, кто считает, что жизнь, дороже, чем та или иная вещь, за которую идет спор, или то или иное убеждение. Проигрывает тот, кто, в конце концов, считает, что жизнь дороже воли, самости, той или иной собственной амбиции. Кто считает, что лучше уступить, что не стоит убеждение или вещь того, чтобы за нее так рисковать. Тот, кто не готов заплатить жизнью за свободу, тот ее и не достоин, а значит, он пользуется свободой ровно до первого господина и в тех границах, которые господин ему отведет. Или уж пусть сам становиться господином или гибнет.