Виктор Лосев - Изгои Страница 8

Этот ранний вариант мы условно называем "первой редакцией".

Представляет интерес и более поздний вариант рукописи (из архива Н. Ангарского) с обширной авторской правкой. Этот ли вариант был отправлен Л. Каменеву - сказать трудно. Во всяком случае, правка текста осуществлялась Булгаковым по замечаниям, которые были сделаны Н. Ангарским при прочтении раннего варианта повести (первой редакции). Но автором внесена также и другая правка, не относящаяся к замечаниям Н. Ангарского. В этом особая ценность данного машинописного экземпляра, который мы называем условно "второй редакцией". На первом листе этого экземпляра синим карандашом начертано Н. Ангарским: "Нельзя печатать". И далее - его подпись. Дата, к сожалению, отсутствует. Эту редакцию мы и публикуем.

Наименее значительным представляется третий машинописный экземпляр повести (из архива Булгакова). Это перепечатка с раннего варианта (первой редакции), но, к сожалению, с купюрами и ошибками в тексте. Мы его обозначили как вариант первой редакции. Почему-то именно данный текст был опубликован в собрании сочинений писателя.

* * *

Итак, к лету 1925 года Булгакову стало ясно, что "Собачье сердце" не будет напечатано (игры Н. Ангарского с Л. Каменевым принципиального значения уже не имели, они зафиксировали лишь уже принятое в мае запрещающее решение). А в это время предстояло сдать в журнал "Россия" заключительную часть "Белой гвардии". Естественно, писателю было над чем задуматься. Ибо, с одной стороны, ему совершенно определенно указали на те "сферы", которых он не должен касаться, но, с другой стороны, о содержании "Собачьего сердца" знали уже многие в Москве - писатель "засветился".

Мы не знаем рукописного текста "Белой гвардии" (и, вероятно, никогда не узнаем) и поэтому не можем сказать, усилил ли Булгаков остросюжетную часть текста перед сдачей его И. Лежневу или, напротив, ослабил. Но одно можно сказать с уверенностью: финальная часть романа демонстрирует такую антирусофобскую мощь, о которой автор в первых уже вышедших частях и не помышлял. Видимо, тот настрой, с которым писалось "Собачье сердце", уже трудно было переломить.

Приход большевиков в Город писатель изобразил как явление таинственное и мрачное. "Надвигается новое, совершенно неизведанное, страшное", "проклятьем заклейменное". Символизируется этот приход появлением на пригородной станции Дарницы бронепоезда под названием "Пролетарий" (все тот же пролетарский мотив, что и в "Собачьем сердце"). И то, что предстоит испытать Городу, уже предначертано. Эта трагическая определенность показана писателем с какой-то символической, грандиозной, потрясающей убедительностью:

"Сонная дрема прошла над Городом, мутной белой птицей пронеслась, минуя сторонкой сияющий крест Владимира... Доплыла до станции Дарницы и задержалась над ней. На третьем пути стоял бронепоезд... в высь, черную и синюю, широченное дуло в глухом наморднике целилось верст на двенадцать прямо в полночный крест. // Станция в ужасе замерла. На лоб надвинула тьму... А у бронепоезда... ходил, как маятник, человек в длинной шинели, в рваных валенках... Из... пасти башлыка глядели глаза... Глаза эти были голубые страдальческие... Удобнее всего ему было смотреть на звезду Венеру (в следующей редакции - Марс. - В.Л.)... Она сжималась и расширялась, явно жила и была пятиконечная... вырастал... небосвод невиданный... Весь красный, сверкающий и весь одетый Венерами... Исчезал небосвод, опять одевало весь морозный мир шелком неба, продырявленного губительным хоботом орудия. Играла Венера красноватая, а от голубой луны-фонаря временами поблескивала на груди человека ответная звезда. Она была маленькая и тоже пятиконечная".

И вот эти люди с голубыми страдальческими глазами и пятиконечными звездами на груди ("полчища аггелов") пришли на погибель Городу. И пришла чрезвычайка по турбинскую душу, а страшнее ее ничего на свете нет...

Вот такие замечательные булгаковские "сны" пришлось читать редактору "России" Исайю Григорьевичу Лежневу, которому писатель предсказывал громадную издательско-редакторскую будущность и почти не ошибся. Но успех к Лежневу пришел позже, в мае же 1926 года журнал и издательство "Россия" окончательно закрыли, а редактора после обыска и ареста выслали за границу. Роман "Белая гвардия" сыграл в этой истории не последнюю роль.

* * *

Но к этому времени Булгаков был уже поглощен другой работой постановкой на сцене Московского художественного театра "Дней Турбиных". В апреле 1925 года МХАТ предложил писателю инсценировать роман "Белая гвардия". Последовало немедленное согласие автора, имевшего уже к тому времени черновой набросок пьесы. 15 августа того же года пьеса была представлена театру, а в сентябре состоялась первая читка. Однако уже в октябре ситуация с пьесой осложнилась поступившими отрицательными отзывами, в том числе А. Луначарского. Последовали переделки пьесы, и работа над ней затянулась.

Параллельно, очевидно, уязвленные "Собачьим сердцем" швондеры собирали на писателя соответствующий материал. 20 сентября 1925 года появилась статья Л. Авербаха, в ней, в частности, говорилось следующее: "Появляется писатель, не рядящийся даже в попутнические цвета. Не только наша критика и библиография, но наши издательства должны быть настороже, а главлит - тем паче". "А ОГПУ - наипаче!" - добавим от себя.

О том, что Булгаков находился под бдительным наблюдением, мы узнаем, например, из письма писателя к И.В. Сталину (июль 1929 года), в котором есть такие строки: "В 1926 году в день генеральной репетиции "Дней Турбиных" я был в сопровождении агента ОГПУ отправлен в ОГПУ, где подвергся допросу". Цель этой акции предельно ясна - стремление любыми средствами сорвать постановку пьесы. Но было уже поздно - 5 октября 1926 года состоялась премьера "Дней Турбиных", которая прошла триумфально. А 28 октября, в Вахтанговском театре была премьера "Зойкиной квартиры" (постановщик А. Попов). И здесь был полный успех.

Подлинная слава пришла к писателю... А с нею и фантастическая по масштабам и ярости травля. Много, очень много написано об этом, но все равно, читая подобранные им самим бесчисленные "критические" статьи, понимаешь, что нет еще ни одной серьезной работы, в которой был бы систематизирован, обобщен и проанализирован весь этот обширнейший вопиющий материал. Заметим, что к появляющимся в прессе пасквилям Булгаков не был равнодушен. Поэтому он и собирал их, надписывал, подклеивал в альбом.

Но не только отклики в прессе волновали Булгакова. С некоторых пор пришлось ему следить за настроением генерального секретаря. Этот "солнечный грузин", одолевший В хитроумной борьбе одного за другим трех "арамеев" и утвердивший свою единоличную власть, был большим почитателем театра. И талантливых драматургов подмечал. А к "Дням Турбиных" стал испытывать слабость. Многократно посещал спектакль и говорил много теплых слов актерам, особенно Н. Хмелеву, исполнявшему роль Алексея Турбина. И стал этот могущественный человек как бы покровителем Булгакова.

Конечно, такое отношение руководителя державы к "Дням Турбиных" (в какой-то мере и к "Зойкиной квартире") не могло не радовать автора этих пьес. Но в то же время тревога все более овладевала писателем. И причина тому была нешуточная: в изъятых агентами ОГПУ дневниках открытым текстом раскрывалось его белогвардейское прошлое. И поэтому на допросе в ОГПУ 22 сентября 1926 года ему пришлось сознаться, что он служил в Добровольческой армии. Позже стало известно, что дневники и материалы допроса Сталин читал. Трудно сказать, знал ли Булгаков об этом. Но наверняка предполагал. А отсюда и естественное беспокойство. Как бы там ни было, но все же писатель чувствовал, что Сталин его оберегает от прямой расправы.

А мысль о продолжении "Белой гвардии" его не покидала. К тому же писатели, ценившие его, советовали обязательно закончить трилогию. Так, Максимилиан Волошин, считавший Булгакова первым, кто "запечатлел душу русской усобицы", настоятельно просил: "Дорогой Михаил Афанасьевич, доведите до конца трилогию "Белой гвардии". Максим Горький постоянно интересовался этим же вопросом. 25 марта 1927 года А. Тихонов отвечал Горькому, что Булгаков "работает над романом "Белая гвардия" - переделывает почти заново".

Булгаков же в это время переписывал финальную часть романа для парижского издания и одновременно работал над новой пьесой "Бег", которую считал в известной степени продолжением "Белой гвардии".

В "Беге" Булгаков прощался со старой и подлинной Россией и, как он прекрасно понимал, навсегда. Но, прощаясь, он не мог заглушить рвущиеся наружу вопросы, которые волновали каждого русского человека, еще не забывшего своей принадлежности к великому и несчастному народу: что произошло с Россией, почему русские уничтожали друг друга, возможно ли возвращение на родину изгнанников, вольно или невольно попавших в водоворот трагических событий.