Алексей Цветков - Атлантический дневник (сборник) Страница 8

Такой лапидарный, почти стенографический стиль во многом типичен именно для английской прозы, но в наше время стал редкостью из-за погони за словесными красотами. У Ха Джина он особенно поражает контрастом с экзотикой содержания – кто на Западе слышал, что в армию КНР берут только девственниц?

Невольно закрадывается подозрение, что новизна содержания заставляет критиков занижать формальные стандарты для новоявленного лауреата – недаром его уже не раз сравнивали с Солженицыным, хотя ничего общего между этими писателями нет, разве что оба показывают тоталитарный быт изнутри. К американцам обычно подходят с иными мерками.

Чтобы понять механику ассимиляции писателя в иноязычную литературу, надо проследить двойную эволюцию – темы и стиля. Тематическое давление заметно даже на примере Набокова, единственного из упомянутых писателей, имевшего иноязычное литературное наследство. Не зря действие его самого популярного романа, «Лолита», происходит именно в Америке, да и сам он, судя по всему, считал «Лолиту» своей главной удачей. Но красочный и эклектический стиль, во многом унаследованный от русского творчества, всегда выдает чужака, пришельца – человека без локальной принадлежности в новом мире.

Нелюбимый Набоковым Джозеф Конрад контрастно ему противостоит. Его стиль, сложнейший инструмент психологического анализа, разработан именно по-английски и для нужд этого языка. Что касается конрадовских тем, то они во многом обусловлены его биографией моряка дальнего плавания, но в центре стоит не заморская экзотика, а всегда человек в характерном для англосаксонской ментальности кризисе честолюбия и чести. Знаменательно при этом, что единственный у Конрада роман на восточноевропейском и российском материале, «Глазами Запада», написан именно с такой точки зрения, западной, и в нем можно найти даже кое-какую «клюкву», неизбежную для этой перспективы.

Ха Джин, как мы уже видели, принес свою тематику с бывшей родины, и американского читателя в ней нередко поражает обилие натуралистического насилия, от которого благоустроенный западный мир отгорожен экраном телевизора. Роман «Ожидание» – о любви мужчины и женщины, но эта любовь протекает в абсурдных и отчужденных обстоятельствах, словно на другой планете. И прозрачность стиля, разработанного от начала до конца на американской почве, усугубляет эту отчужденность до пределов гиперболы, превращает житейскую ситуацию в фантастическую антиутопию.

Чтобы понять, насколько стиль может обмануть автора, окунувшегося в чужой язык во всеоружии прошлого опыта, можно привести небольшой пример из Иосифа Бродского, чья собственная экскурсия в английский язык, при всем совершенстве знания, была не вполне успешной. Судя по всему, его, как когда-то и меня, поразила бескостность современной англоязычной поэзии, ее неорганизованность на русский взгляд, отсутствие не только четкого ритма или рифмы, но даже плотной метафорической ткани. Со временем, когда он стал писать стихи по-английски, он попытался заделать эти пробоины. Вот пример из стихотворения последних лет его жизни «Торнфаллет», который я даже не стану переводить на русский, потому что дело не в смысле и не в словах:

There is a meadow in Sweden

where I lie smitten,

eyes stained with clouds’

white ins and outs.

Эти строчки, с их остроумной рифмовкой, с упакованными фразами и характерным переносом, представляют собой как бы английскую кальку русской поэтики Бродского. Но, к моему немалому удивлению, многие американские читатели, которых я не мог попрекнуть отсутствием вкуса или кругозора, воспринимали эту поэтику как нечто вроде раешника или частушек, явно предпочитая переводы русских стихотворений Бродского – переводы, выполненные, по нынешнему английскому обычаю, прозой.

Секрет столь странного с нашей точки зрения восприятия, а равно и секрет современной англоязычной поэзии, заключен в истории и структуре языка. История эта гораздо длиннее и богаче, чем в случае русского языка, а звуковая организация английского весьма отлична: слова, как правило, короче, рифмы беднее. Традиционные средства ритмической и звуковой организации современному читателю представляются давно исчерпанными, а попытка их воскресить зачастую производит впечатление пошлости. Набоков, посвятивший все свое творчество борьбе с пошлостью, не всегда умел в своих английских книгах удержаться от каламбура, хотя с точки зрения англичанина или американца это – самая низкая и презренная форма юмора.

Мое импровизированное толкование можно принять или отвергнуть, но в последнем случае придется искать новое, потому что его требуют факты. В чужой язык нельзя переселиться с имуществом, которое нажил в прежнем. Надо приходить практически нагишом, а это – почти непосильная задача для писателя с авторитетом и самоуважением. Вот почему двуязычие Набокова – чуть ли не уникальный случай в известных мне мировых литературах. Стоит, однако, заметить, что, перебравшись в английский язык, к русскому Набоков уже не возвращался. Дар второй речи требует отречения от первой.

В этом смысле творческая биография Ха Джина может послужить образцом. Кристальная простота его английского стиля – в значительной степени вынужденная, ибо ему пришлось начинать с самой первой ступеньки литературной лестницы. В его прошлом нет честолюбия, которое хотелось бы провезти контрабандой. Как писатель он – уроженец Америки, Китаю он ничего не должен. А мы, русские эмигранты заката советской власти, слишком дорожили своим прошлым духовным имуществом, порой реальным, но часто мнимым. В лучшем случае ничего из прошлого не потеряли, в худшем – проморгали будущее. Я говорю это потому, что считаю литературу искусством, а не патриотическим долгом. Кроме таланта, у писателя нет родины.

Писатель, эмигрировавший в чужую страну, инстинктивно жмется к родному гетто, которое не обязательно должно быть местом компактного проживания, но хотя бы чем-то вроде эмигрантского духовного очага, где его былые заслуги обретут должное почитание. Для безродного моряка Конрада или китайского аспиранта Ха Джина в Массачусетсе вопрос так не стоял: их погружение началось с прыжка в воду.

Думаю, что испытание Ха Джина еще не кончилось. До сих пор его американский стиль служил китайскому содержанию, и на этом странном стыке возникал неповторимый художественный эффект, как если бы Пушкин описывал Камерун своих предков языком «Капитанской дочки». Но прошлому надо сказать «прощай», иначе настоящее так и не наступит. Набоков больше не написал другой такой американской книги, как «Лолита», но к русскому прошлому тоже не вернулся, разве что иронически и иносказательно, в «Бледном огне» или «Аде». «Глазами Запада» Конрада – попросту литературная неудача, он был слишком молод, когда навсегда покинул и Польшу, и Россию. В беседе с уже упомянутым корреспондентом журнала New York Times Magazine Ха Джин сам признался, что намерен порвать с тематикой китайского прошлого и обратиться к американской действительности, в которую он погружен уже 14 лет. Когда это случится, мы постигнем его истинную пробу, без скидки на тоталитарную экзотику и мнимое родство с Солженицыным.

По-моему, мне все же не удалось здесь дать руководство желающим стать американскими писателями. Да, наверное, и ни к чему, потому что работа эта – заведомо не из самых доходных. Получится только у того, кто попробует, но пробовать надо без оглядки. Дар второй речи – это как любовь, которая либо наступает, либо остается ожиданием год за годом, даже все восемнадцать, но ей нельзя научиться.

ЗОЛОТАЯ КЛЕТКА

Каждый, кому приходилось посещать супермаркет или магазин игрушек в компании ребенка, знает, какое это нелегкое испытание. Проблема даже не в том, отказать или уступить, – проблема в том, что уступить приходится немедленно. Никакие ссылки на предстоящий день рождения не помогают. Можно попытаться настоять на хорошем поведении за обедом или четверке по арифметике, но поощрить все равно придется авансом, по известному принципу Остапа Бендера: вечером деньги – утром стулья.

Впрочем, при чем тут дети? Такой «эффект супермаркета» слишком хорошо известен любому взрослому: пожирая глазами приглянувшуюся вещь, напрасно считаешь в уме дни до зарплаты или убеждаешь себя, что проживешь и без этого, – рука неодолимо тянется к бумажнику. А если в бумажнике к тому же завалялась кредитная карточка, то сопротивление уже совершенно бесполезно.

Я, конечно, привел конкретный товар в магазине лишь как простую иллюстрацию. Склонность современного человека к мгновенному удовлетворению потребностей, о которой в последнее время говорят и пишут очень многие, простирается на все области его жизни, от приобретения недвижимости в кредит до добрачного секса. Шокирующие примеры можно почерпнуть из статьи писателя Дэвида Босуорта «Дух капитализма 2000», опубликованной в американском журнале Public Interest.