Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6329 ( № 25 2011) Страница 8

Собственно, об этом книга Елены Вишленковой, бесстрашной и беспристрастной учёной дамы, взявшей в качестве материала исследований русскую визуальную культуру XVIII–XIX вв., а предметом определившей то, о чём мы написали выше.

Сказать, что книга хороша и полезна, мало. Есть произведения, которые хочется рекомендовать читателю с особым удовольствием. К таким относится «Визуальное народоведение». Бесстрастный академический труд читается единым порывом, сюжет, раскрываемый автором, даст фору лучшим представителям авантюрного романа. Елена Вишленкова разворачивает перед нами впечатляющую картину поиска идентичности в то время, когда ещё не были известны исследования антропологов, доказавших высокую степень гомогенности русского этноса не только в пространственных пределах империи, но и в глубокой исторической перспективе.

Вишленкова скупо, но убедительно рисует нам картину интеллектуальных споров русского дворянства о том, каковым быть русскому лику. Показывает, как соответствовали дворянские представления мужицким; как художники-академисты воплощали идеал народного тела; как оное же изображалось в низовых жанрах; на какие договорённости опиралась система «художник–зритель», чтобы искусство не отторгалось массами, оставаясь при этом аристократичным. Как оттачивался русский образ, становясь рядом со «значимым другим» (обобщённым «татарином»), отталкиваясь от «чужого» (обобщённого «жида» или «европейца»).

И как в конце концов этот плодотворный поиск внесословной солидарности был растворён в частностях безусловно прекрасных, но уже буржуазных полотен Венецианова и Тропинина. Оба художника дали образцы истинно красивой русской индивидуальности, но – увы! – размыли поле идентичности. Иначе говоря, космическое русское тело Боровиковского, чьи княжны несут черты, общие с крестьянками, мыслилось, скорее, как разносоставное, но божественное более, чем человеческое, тогда как кругом позднейших художников и критиков оно предлагалось антропоморфным, следовательно несовершенным.

Книга может быть рекомендована самым широким слоям национально мыслящей публики, ибо актуален до сих пор рассматриваемый в ней феномен: несуществующее в публичной сфере, но крайне необходимое в ней реально существующее русское национальное единство.

Евгений МАЛИКОВ

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

«Человек – это фонтан крови!»

Литература

«Человек – это фонтан крови!»

РАКУРС С ДИСКУРСОМ

Анна Юрьевна Козлова – прозаик, сценарист, журналист. Родилась в 1981 году в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор пяти книг. В 2008 году роман Козловой «Люди с чистой совестью» вошёл в шорт-лист премии «Национальный бестселлер».

– Не так давно был на творческой вечеринке, там зашёл разговор о тебе. Кто-то сказал: «А её отец, кажется, тоже пишет…» То есть не ты дочь писателя, а наоборот – он отец писательницы. Часто слышишь подобное?

– Теперь слышу чаще, чем раньше. Но, наверное, просто сменилось поколение людей, которые ходят на творческие вечеринки. Десять лет назад тусоваться приходили бабульки, у которых вместо внуков в руках были номера газеты «Завтра», и они говорили что-то типа: «Неужели это дочка Юрия Козлова? Как же он разрешает ей такое писать?» А теперь публика помолодела, я ей, наверное, более понятна, чем мой отец. Он пишет сложно, о месте человека в мироздании, о смысле жизни. Это вряд ли имеет шансы найти широкий отклик – люди предпочитают жить бессмысленно. И им это, надо сказать, отлично удаётся.

– А как это вообще происходит, когда дети идут по стопам родителей в литературе? Не с пелёнок же к этому готовят. Понятно, когда речь об отпрысках актёров – у нас в кинематографе каждый третий чей-то сын, внук или близкий родственник. Но в писательской среде это куда реже встречается.

– Я думаю, каждый человек – это фонтан крови. Просто кто-то позволяет себе расплескаться на бумагу, а кто-то боится этого. Моё детство не было ни лёгким, ни лирическим, я очень рано поняла цену многим вещам, и творчеству в особенности. Это было похоже на латиноамериканский сериал. Сначала мы жили большой семьёй в просторной квартире на Кутузовском проспекте. Папа писал по книге в год, получал какие-то заоблачные по советским временам деньги и ещё путёвки в Юрмалу, в Малеевку, где мы с сестрой проводили все каникулы. Моя бабушка была зав­от­делом прозы в журнале «Юность», на работу она ходила к двенадцати, а по вечерам присоединялась к родителям за долгим ужином с армянским коньяком, и они говорили о литературе и ругали власть. Эта жизнь казалась незыблемой, она была как гастроном на углу нашего дома – огромный, пустой, там всегда пахло мясом. И вдруг всё изменилось – гастроном упразднили, в его помещении появился магазин «Интим». Статус писателя стал нулевым. И папа был вынужден устраиваться в какие-то газеты, писать статьи о реформах. Творчество, которое кормило не только его, но и всех нас, полностью обесценилось, надеяться на литературу стало просто смешно. Журнал «Юность» мгновенно вышибли из занимаемого помещения. Потом из семьи ушла мама. Наша квартира захламливалась – некому стало убираться; паркет вываливался из пазов, в ванной откалывался кафель… В школе вообще начался сюр. Мы поснимали пионерские галстуки, а директором стал грузин, и он начал принимать в классы каких-то полудиких родственников из Кутаиси. Многие из них даже по-русски не говорили, зато могли принести на перемене бутылку водки и распить в спортивной раздевалке. В туалетах все курили, совершенно не стесняясь учителей… А сейчас моя дочь ходит в эту же самую школу, я ей какие-то вещи осторожно так рассказываю, и она мне не верит. Она говорит: «Мама, такого просто не может быть». А когда всё это происходило, я была всего лишь года на три её постарше. И чтобы не чокнуться, я делала вид, что это происходит не со мной. Вроде как кино такое, и я его смотрю, потому что другого не показывают. Это очень помогало: однажды я поймала себя на том, что не просто смотрю кино, но как бы ещё и произношу закадровый текст. То есть пишу. Я даже помню день, когда это случилось, – я была на похоронах мальчика из параллельного класса. Его звали Игорь Колесов, он повесился.

– Михаил Бойко написал в «Независимой газете», что тебя называют «лидером ультрашоковой литературы». Что, действительно так? Я читал твои книги и совершенно не был шокирован…

– Мои книги – это всего лишь моё мнение об окружающей действительности, да и писались они в разное время. А шок – грань, скорее, социальная, чем личная. По сравнению с девяностыми наше общество очень обуржуазилось. Раньше шприцы валялись на лестницах подъездов, и никого это не шокировало, женщины говорили: ищу спонсора – и мужчины как-то не выпадали в осадок.

– Что же делать писателю, когда нравственные и моральные критерии так резко смещаются? Ты же сама говоришь, что статус писателя стал нулевым. Не возникало желания вообще забросить это дело?

– Временами. В моей жизни были периоды отчаяния, когда я убеждалась, что все привычные методы спасения больше не работают. Когда я понимала, что то, что сейчас происходит, описать нельзя, потому что слов для этого нет и быть не может. И мне казалось, что писательство в принципе больше не имеет для меня смысла, потому что оно перестало облегчать мою участь. Я не знаю, как это объяснить… Просто однажды ты понимаешь, что больше ничего не хочешь никому говорить. Это не отказ от творчества – это, скорее, ощущение границы, за которой нет слов, нет сюжетов, а есть только бесконечное одиночество и страдание. Несколько лет назад моя близкая подруга потеряла ребёнка. Она некоторое время вообще никуда не выходила, а потом мы встретились на дне рождения. Лето, пляж в Строгино, я сидела, пила один мохито за другим и рассказывала про двух мужчин, с которыми тогда встречалась, и не могла определиться, какой лучше, поскольку оба они были, в общем, полными уродами. Она меня слушала, даже давала какие-то советы, а потом включили музыку, и она пошла танцевать, одна. Я смотрела на её странные движения, как у птицы с поломанным крылом, и думала, что по сравнению с тем, что я сейчас вижу, любая проза будет выглядеть так же жалко и нелепо, как этот мой рассказ про любовников.

– Ты какое-то время работала в проекте «Дом-2». А можно узнать, чем тебя заманили в эту, мягко говоря, не самую интеллектуальную передачу? И чем ты конкретно там занималась?

– Я работала в пиар-департаменте телеканала ТНТ, и в моём ведении находилось очень много проектов, в том числе и «Дом-2». Я отвечала за так называемый внеэфирный промоушен – писала релизы, анонсы, делала интервью, периодически мы придумывали какие-то акции. По закону жанра я, наверное, должна сказать, что всё это было ужасно, но на самом деле на ТНТ у меня была прекрасная работа. «Дом-2», естественно, одиозен, остаётся таким до сих пор, но именно это меня в проекте и привлекало. Это место, в котором с людей слетала шелуха, весь так называемый интеллектуальный потенциал. Мы все приблизительно осведомлены, что нам нужны любовь, успех, чувство локтя и всё такое, но мы вряд ли отдаём себе отчёт, насколько сильны эти потребности. Работая на «Доме-2», я поняла: максимум того, что ты вообще можешь сделать в жизни, – это построить отношения с другим. Никакое признание, никакая слава, никакие бесконечные мужики не дадут тебе удовлетворения, сравнимого с тем, когда в мире есть человек, который тебя любит. Это очень просто, даже примитивно, но без этого всё совершенно бессмысленно. Поиски этой любви выглядят уродливо, но мало кому приходит в голову, что это уродство не от скудости натуры, не от тупости, а от отчаяния и одиночества. И как сильны эти одиночество и отчаяние, если, зная, что будет стыдно, будет больно и захочется покончить с собой, люди всё равно надеются и ищут себе пару. Эта обнажёнка в «Доме-2» мне и нравилась…