Газета День литературы - Газета День Литературы 8 (1998 2) Страница 8

Чтобы не быть голословным, мне, конечно, следует привести примеры, и я их приведу, хотя буду говорить о писателях, с творчеством которых хорошо знаком, понимая, что список можно продолжать.

Владимир Маканин. Писатель хорошо известный, популярный. Тончайший стилист, мастер психологического анализа, на мой взгляд, прямой продолжатель чеховского направления в нашей литературе. Владимир Маканин вступил в пору творческой зрелости. Каждое его новое произведение не похоже на предыдущее, каждое несет в себе глубокое и мощное дыхание современности, хотя понять это и не всякому дано. Владимир Маканин за все последние годы напряженной и продуктивной работы опубликовал всего один рассказ в журнале "Наш современник" — "Ключарев и Алимушкин" — поразительный и красноречивый факт!

Анатолий Ким. В его прозе затейливая словесная вязь очень своеобразно передает философский подход автора к происходящим в мире переменам, и не столько в мире, сколько в отношениях людей. Киму, пожалуй, повезло больше других. Примерно пятая часть из изданного — в основном рассказы — была опубликована в журналах. Почему-то, правда, это были большей частью вещи экзотические, не несущие в себе большого социального накала. С лучшими своими повестями — "Луковое поле" и "Собиратели трав" — Анатолий Ким достаточно помыкался по редакциям, выслушал много добрых слов, но опубликовать их не смог.

Александр Проханов — автор пяти книг, писатель яростного общественного темперамента. Его романы полемичны и дерзки, взгляд точен и предельно пристрастен. Он и сам как человек обладает редкими для многих писателей качествами бойца, потому, видимо, уже несколько лет упорно носит из редакции в редакцию свой лучший, на мой взгляд, роман "Вечный город", роман, в котором создан необычайно интересный тип городского интеллигента, творящего, страдающего.

Анатолий Курчаткин — писатель страстный и непримиримый, умеющий живописать фантасмагорию быта и показывать растлевающее воздействие этого быта на наши души с поразительной убедительностью.

Причин отстранения многих писателей, пишущих на городские темы, от журналов, вероятно, несколько, но одна из них и, на мой взгляд, главная — повторяю, в том, что большинство наших журналов воспитано на психологически традиционной прозе, и всякое отступление от канонов воспринимают эстетически с точки зрения именно этой прозы. Тут вины ничьей нет, если только не начать упрекать время, которое вносит слишком большие и быстрые коррективы в состояние нашего общества.

Владимир Личутин

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ АНАТОЛИЯ КИМА

Их нынче много, пишущих на русском: и киргизы, и белорусы, и казахи, и таджики. Но кореец Ким захотел войти в Русь, поселиться среди "собирателей трав" и охватить жизнь народа не разумом, не логикой, но душой, чтобы сам народ, создавший столь гибкий многоликий язык, принял писателя в свое лоно и признал за родича. А русскому с его "всемирной отзывчивостью" не сложно было приветить пришельца.

По зову души Ким стал писать о рязанской деревне, ибо "собиратели трав" везде едины в своем первородном чувстве.

Произведения Кима все сотканы из видений, череды предчувствий, намеков: их нужно чувствовать, как картину. Он и сам-то таков, вроде бы сентиментально-мягок, с близкой слезой в глазах, но у меня постоянно создается ощущение, когда я вижу Кима, что он как бы ускользает от взгляда.

Ким для меня загадка. Не устаю удивляться, как человек, до семи лет не знавший русского языка, так ярко, с таким благоговением обласкал и впитал в себя в сущности чужое слово и принял его за свое? Это же воистину редкий и чудесный дар, коему стоит удивляться.

Анатолий Ким — художник. И не случайно по стенам его квартиры скачут кони и летают счастливые эльфы. Как бы ни трудно складывалась его литературная судьба, он никогда не покушался стереть пестрые виденья своей юности. Эльфы и кони, земная плоть и необъяснимый дух — постоянные спутники на словесной ниве, где писатель — тот же неустанный и смиренный, затаенный "собиратель трав".

Александр Проханов

РАДУЙСЯ, БЛАГОДАТНАЯ!

О чем роман Владимира Личутина "Любостай"? О стремлении к целостности. К тому состоянию души, когда она, подобно светочу, окруженному сияющими, расходящимися в беспредельность сферами, охватывает любовью своих милых и близких и дальних своих соотечественников, и весь род людской, и праматерь-природу, и ближний и дальний космос, и то из звезд раздающееся эхо и Слово о мудрости, благе и вечности, которое вторит душе, увеличивает ее непомерно, делает бессмертной. В романе поставлена проблема света, красоты, истины.

Есть несколько способов повести себя в этой растерзанной, лопнувшей по швам реальности.

Много, слишком много адаптантов, готовых примириться, не заметить конфликты и драмы века, свить свое гнездо на дымящейся гранате, прикорнуть на палубе готовой к погружению лодки. Одни адаптанты судный час встретят у телевизоров, за сытым столом, считая деньги, ссорясь с соседом, погруженные в благоглупости. Что им конфликты истории, души, мироздания!

Другие пытаются сшить расползающиеся стальные бортовины нашей цивилизации, соединить огнедышащие кромки любой ценой, даже если в руках гнилая нить, паутина — ею скрепить распадающийся ковчег нашего земного бытия, удержать его на плаву. Стиснуть, сжать мертвеющими губами телефонный кабель, по которому бежит, обрываясь, весть из прошлого в будущее. Эти стремятся обеспечить единство из материалов, лежащих под рукой, хватают со свалок искореженные реакторы, отработанные политические доктрины.

И третий путь, путь романного героя Личутина — Бурнашова. Он, герой, отсекает и отбрасывает прочь все, что связано в этом мире с бедой, тьмой. сатанинством, бездушным железом, ослепшей цивилизацией, оглохшей, равнодушной к слезам сограждан государственности. Все это прочь, в сторону. А собрать по крохам, по крупицам, по драгоценным зернам остатки былой волшебной фрески, осыпавшейся от удара и взрыва. Выбрать из пепелища мерцающую драгоценную смальту и восстановить Лик. Окружить себя, свой малый очаг тонкой, хрупкой, хватающей только на одну его собственную жизнь, одно его единичное бытие, оболочкой, достичь, хотя бы в своем собственном единственном лице, высшего понимания, прозрения, обретения гармонии и единства, построить молекулу индивидуального спасения и счастья — вот в чем сверхзадача Героя.

Он, интеллектуал, историк, писатель, порождение городской университетской культуры, покидает город, этот деградирующий Мегаполис, и уезжает в деревню, к крестьянам, в родной, завещанный благословенный мир. Там народ, там соотечественники, там понятные вещи, непогубленные традиции.

Нет, не напрасны его труды, ожидания. Он уже не одиночка, не фантазер, изобретенная им жизнь имеет развитие, продолжение — у него родилось дитя, вымоленное, дарованное, венец всех его упований, от любимой женщины на любимой стороне, в минуты высшей любви и прозрения.

И, наконец. его творчество, его искусство. Намотавшись за день с косой, топором, натрудившись на пажитях, он к вечеру может работать над книгой. И ему открываются истины родной истории, родного народа, на коих зиждется душа человека и душа мира.

Казалось бы, опыт блестяще удался. Он достиг целостности и нам указал этот путь. И мы вслед за ним — прочь из сатанинского варева современного города, где лживы и болезненны отношения людей, где двулична и двуязыка политика, где гибель всему наивному, доброму и доверчивому. Вслед за нашим Героем — на луга, в деревню, к истокам.

Но, Боже мой, как странно и страшно начинает вдруг раздираться сшитый, сотканный им покров, рушиться белоснежный, воздвигнутый в синеве шатер.

Столь любимый им деревенский люд, родной народ не вдруг, не сразу и не всем скопом принимает его. Одни видят в нем чудака. Другие — капризного барина. Третьи не любят его, даже ненавидят, даже рубят его топором, его, пришедшего на поклон к народу, склонившего перед народом выю. Да по этой вые да топором! Вот тебе и слияние с народом!

И сам народ не гармоничен — в нем противоречия, распри, оборванные концы, непросохшие слезы и кровь, он разорван, растерзан, в нем не найти единства, не найти утешения, а лишь продолжение скорбей.

Город, от которого бежал и скрывался, настигает его, присылает гонцов. Гонец появляется и льет ему на очаг чашу яда. Яд в доме, яд в душе. Яды, от которых бежал, никуда не делись, гуляют в его сознании.

Куда же нам идти, коли путь Бурнашова закрыт? Как избегнуть гроба?

Побег невозможен. Нам предстоит прожить свой век на грохочущем железе, среди железного неба, в железном роторе рукотворной цивилизации. Но смысл нашего пребывания в ней, нашего сотворения нового, более счастливого и разумного мира в том, чтобы, имея дело с железом, не отвергая его, не выплавляя из него обратно руду, внести в наш металлический, жестокий, оставленный духом мир наш дух, нашу веру, наше упование на земное счастье, на возможность цветения, и этой верой и упованием одухотворить, освятить грозные объемы вмененного нам бытия. Этим подвижничеством, не единичным, а всеобщим, всенародным, всеобщим усилием духа, превратить сталь в свет, камень в хлеб, воду в вино, жестокие гимны машине и оружию в светлые хоралы, обращенные к любимой женщине, другу, собратьям и сотоварищам, к народу и Родине, к матери-природе, к звездам небесным. Чтобы сквозь рокот угрюмых двигателей, технотронный визг и скрежет роботизированной культуры зазвучало "Радуйся, благодатная!" — и на этот зов откликнулась всякая ожившая, воскрешенная душа.