Юрий Селезнев - В мире Достоевского. Слово живое и мертвое Страница 87

Попытки убедить всесоюзного читателя в том, что поэзия Есенина – «самое вредное явление», как мы знаем, успехом не увенчались. Партия дала достойный ответ псевдореволюционным теоретикам и идеологам. Есенин же, по справедливости называемый русским национальным гением, ныне стал близким и родным миллионам людей самых разных национальностей, ибо их собственная национальная гордость, их чувства никоим образом не оскорбляются сим пресловутым «национализмом», который навязывали, которым пугали, с помощью которого надеялись вытравить Есенина из нашего сознания. И не только Есенина.

Один из влиятельных в 30-е годы критиков, А. Лежнев, пытался, например, уберечь читателей от исторически неминуемой встречи с Тютчевым теми же испытанными и все же оказавшимися ненадежными средствами. В книге «Два поэта» он рисовал «зловещую фигуру» Тютчева – «фанатичного мракобеса», «славянофила» и – подумать только! – «учителя Достоевского» – обвинение по тем временам убийственное.

Достоевский не однажды назывался в некоем смысле «пророком» и «предтечей» по очень простой, казавшейся, видимо, убедительной некоторым предсказателям, логике: Достоевский – создатель Раскольникова; философия Раскольникова многими чертами предугадала идеи Ницше, а Ницше уже прямой предтеча идеологии «Мифов XX века»; а Ф. Тютчев – «учитель Достоевского». Ту же, по существу, логику использовал и названный критик: такие мыслители, уверял он, как Достоевский, Аполлон Григорьев, Тютчев, – славянофилы, а «фашизм, – цитирую дословно, – предел, куда вросло бы славянофильство, если б оно сохранилось до наших дней». Логика («если бы да кабы») поистине удивительная, особенно если учесть, что в этой же книге к тому же ряду славянофилов, с большей или меньшей долей ответственности, подверстывались Пушкин и Блок, Тургенев и даже… Герцен.

Великая Отечественная война показала истинное значение русской классики, которая стала в эти «минуты роковые» мощным, вполне осознанным, надежным идеологическим оружием советского народа в борьбе с фашизмом. Сражалась и поэзия Тютчева, в том числе и те стихи, о которых совсем ведь недавно один критик писал: «Нет ничего более отталкивающего, чем гражданская лирика Тютчева… страшилища, хуже которых редко кому удавалось сочинить…»

«Страшилища» действительно были страшны врагам, ибо обрели наконец в сознании народа, поднявшегося на священную войну, уже не временное, продиктованное условиями эпохи их создания звучание, но истинно великий, общественный, гражданский смысл, заложенный в гениальных творениях.

Как свидетельствует, например, К. Пигарев в своей книге «Жизнь и творчество Тютчева», стихи поэта «оказались как нельзя более современными в условиях Великой Отечественной войны советского народа против немецко-фашистских захватчиков. Стихотворение «Славянам» не раз перепечатывалось наряду с призывавшими к борьбе стихами советских поэтов, его можно было видеть на листке отрывного календаря, слышать с импровизированной фронтовой эстрады».

Участник Великой Отечественной войны, генерал-лейтенант Н.К. Поппель рассказывает в своих воспоминаниях: «Несколько дней назад подбили… машины, на которых эвакуировалась городская библиотека. Бойцы набросились на книги… В наклонившейся набок полуторке размахивает длинными руками высокий худой сержант:

Умом Россию не понять,Аршином общим не измерить:У ней особенная стать —В Россию можно только верить.

…Сержант декламирует с «подвывом», как заправский поэт. В книгу не заглядывает, Тютчева знает наизусть… а затем, разговорившись с командиром, сказал: «Сейчас книга столько сказать может… Вот как… Тютчева слушают».

Вот уж подлинно: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется» – за тютчевским образом «В Россию можно только верить» народ открывал иную, сокровенную, вполне исторически оправданную истину. Гражданственный патриотизм поэзии Тютчева, вопреки известным утверждениям, не имел ничего общего ни с «узколобым шовинизмом», ни со «свирепым апологетизмом самодержавия». Патриотизм поэта питался высокой любовью к родине, основывался на ее историческом опыте: «Истинный защитник России, – писал Тютчев, – это История, постоянно, в течение трех столетий разрешающая в ее пользу все тяжбы, в которые вовлекались последовательно ее таинственные судьбы».

Мышление Тютчева-поэта было исторично. В этом плане он, как никто другой из русских поэтов, близок Пушкину. И оба они мыслили пропорционально будущему.

В 1854 году, когда Россия вела войну за освобождение балканских народов и народов Кавказа от османского ига, Тютчев, уже тогда предвидя будущую «севастопольскую страду», писал: «Мы… накануне одного из самых ужасных кризисов… Перед Россией встает нечто еще более грозное, чем 1812 год… Россия опять одна против всей враждебной Европы». Отношение поэта к правящей верхушке, к людям типа канцлера Нессельроде, недвусмысленно выражается в письмах Тютчева: «И вот какие люди управляют судьбами России во время одного из самых страшных потрясений». А затем следует: «…невозможно не предощутить переворота, который сметет всю эту ветошь и все это бесчестие». И когда уже катастрофа станет реальностью и Россия в отличие от двенадцатого года не устоит в Севастополе «против всей враждебной Европы», Тютчев запишет: «Для того, чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека». Речь шла об императоре Николае I. И затем: «…было бы даже неестественно, чтобы тридцатилетний режим глупости, развращенности и злоупотреблений мог привести к успехам и славе».

Вера Тютчева (как, впрочем, и других великих русских писателей) в Россию была верой не в монарха, а в то, что «жизнь народная, жизнь историческая осталась… Она ожидает своего часа, и когда этот час пробьет, она откликнется на призыв и проявит себя вопреки всему и всем».

Значительное место в политической лирике Тютчева занимает проблема судеб славянства. И далеко не потому только, что он сам был славянин. Ведь почти все славянские народы за пределами России (в которую в то время входили русские, украинцы, белорусы и часть населения Польши) находились под гнетом либо Турции (народы нынешней Югославии и Болгарии), либо Австро-Венгрии (чехи, словаки), либо Германии (большая часть Польши), подвергаясь жестокой эксплуатации.

И в политической лирике, посвященной проблемам славянства, мы должны отличать сегодня их реакционные, по отношению к революционно-демократическим взглядам его эпохи, к конкретно-исторической ситуации, стороны от их верно угаданной в целом исторической перспективы.

И все-таки, говоря сегодня о Тютчеве-мыслителе, мы отдаем прежде всего дань именно великому поэту. Тютчев был подлинным патриотом и гражданином своей родины, в великом будущем которой он не сомневался. Оттого и сегодня его гражданственность принадлежит не прошлому, но нашему с вами настоящему и будущему. Патриотизм и гражданственность – не просто материал и не только тема его стихов: Тютчев признавался, что в равной степени любит «отечество и поэзию». Эти два понятия были для него неразрывны, неотделимы.

Мы нередко можем услышать слова: такой-то поэт сумел опоэтизировать такую-то сторону действительности, человеческих отношений, быта и т. д. Истинный поэт не поэтизирует, он открывает поэзию мира во всех его проявлениях, открывает как закон, присущий самой его природе.

Гражданские, политические стихи Тютчева – это не столько даже гражданская, патриотическая, поэзия, сколько вместе с тем сама поэзия гражданственности. Поэт открывает нам именно поэзию, красоту мыслей и чувств, казалось бы, столь далеких от поэзии сторон человеческой жизнедеятельности. Проникновение в тайны истинно высокого художественного творчества, каковым, безусловно, является поэзия Тютчева, открывает нам путь и к познанию этого рода человеческой жизнедеятельности. Научная творческая мысль, практическая деятельность человека, постигая объективные законы природы, высвобождают колоссальную энергию, скрытую в недрах Земли, космоса, превращая ее в мощный двигатель прогресса, цивилизации.

Художественная творческая мысль очеловечивает, одухотворяет, высвобождает в активную духовную энергию те же объективные законы мира-вселенной. Мир как красота столь же объективен и необходим человечеству, как и мир – борьба за существование, как социальный и экономический прогресс. Освобожденные, ставшие разумными, «слепые» дотоле силы природы сами теперь активно формируют мир. И мир души человеческой, а через него– и мир-вселенную. Поэт торит пути, сопрягающие эти миры. «И жизни божески-всемирной хотя на миг причастен будь», – сказал Тютчев.

Соприкосновение с поэзией Тютчева и дает нам это чувство нашей собственной причастности живой жизни всего человечества, мира, вселенной.