Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия Страница 9

Вроде бы ничего особенного – ну, замки, но, когда видишь весь этот «африканский Камелот» своими глазами, возникает чувство, что тебя обманывают. Можно поверить в то, что итальянцы построили в Кремле несколько соборов, но если вы увидите в Москве аллею баобабов или в Перми – римский Колизей, то подобные «объяснения» перестанут казаться стопроцентно правдоподобными. Посреди Африки, чуть ли не на экваторе, на той же широте, что юг Судана, Чад и Центральноафриканская Республика, – кусок средневековой Европы? Ну, нет.

Нынешняя Эфиопия – сугубо континентальная страна: выход к Индийскому океану ей закрывают Эритрея, Джибути и Сомали. Нил по разным причинам тоже не стал артерией, открывающей Эфиопии выход в Средиземноморье – и к соответствующей культуре. Результат – изоляция; по существу, страна представляет собой такую гигантскую кастрюлю, которая веками нагревается на солнце – и в которой веками тушатся в бульоне из локальных традиций однажды проникшие туда стили, идеи и идеологии.

Теоретически Эфиопия была православной всегда; на практике оба последних слова следует писать в очень больших кавычках. Степень истинной схожести российского и эфиопского изводов православия остается под огромным вопросом, однако поставить под сомнение сам факт того, что эфиопы исповедуют именно христианскую религию, не так уж просто. Каждому, кто позволит себе пожать плечами, будет продемонстрирован крест – много крестов. Эфиопы помешаны на декоративных церемониальных крестах. Углы между плечами креста заполняются разного рода завитушками и геометрическими фигурами – декоративными. Священники в белых одеждах и тюрбанах – вышивки с крестами – регулярно выползают из каких-то не то пещерок, не то каморок, не то киосков фотографироваться. Похоже, им самим это нравится. Любой третьеразрядный эфиопский поп в полном облачении выглядит государем-императором – только вместо скипетра и державы у него крест и книга, естественно, ОЧЕНЬ старинные. Книгами и крестами в Эфиопии подтверждается все: вот царь, вот чем он занимался, вот его крест, вот его корона, потом другой царь, вот тут про него, вот его крест, и так далее. Крест аксумский, крест лалибельский, крест гондэрский. Эта шизофреническая уверенность в очевидности собственной истории, скорее всего, основана на в корне неверной, однако последовательной логике.

Вряд ли какая-то другая страна может озадачить наблюдателя так, как Эфиопия. Тот, кто видит изображения мест, где мог находиться Ковчег Завета (одно страннее другого), оказывается в положении человека, которому предложено решить некую задачу по взаимодействию крайне структурно отдаленных друг от друга геометрических объектов, при этом в действительности они расположены близко друг к другу, у каждого своя динамика, за каждым тянется свой исторический инверсионный след, причем обычно сомнительный: потому что привязка к принятым в Европе датам достаточно условна.

Чтобы понять Эфиопию, нужно быть не лингвистом, не историком и не антропологом, а математиком. Кто еще может понять, как взаимодействуют между собой все эти аксумские стелы, лалибельские траншеи, фрески танских монастырей и гондэрские цитадели? Никакого общего знаменателя, стилистического или идеологического, не обнаруживается. Нет никаких оснований – кроме географической близости – утверждать, что это артефакты родственных друг другу культур. Стили здесь не прогрессируют, метаморфозы – необъяснимы, проследить наращивание цивилизационных характеристик невозможно. Одно просто заменяется совершенно другим – и кому могло взбрести в голову заменить это именно на то? Происходит обвал (театральный, как будто пыльные декорации вдруг рушатся) представлений об исторической преемственности. Артефакты, которыми набита Эфиопия, ломают исторически ясную картину мира: сначала Египет, потом Греция, потом Рим, потом Средние века… Ну да, а теперь попробуйте интегрировать в эту знакомую стрелу времени Эфиопию. Она и с Египтом-то не координируется. Как могли египтяне не подняться по Нилу, а эфиопы – не спуститься? Чтоб из пункта «Э» никто не вышел в пункт «Е» и наоборот, при том что единственная реальная дорога на этом участке – река, соединяющая «Э» и «Е»! Однако данных о контактах Луксора с Аксумом, по сути, нет.

Чтобы проникнуть на территорию гор Симиен, надо зарегистрироваться; полистав на КПП журнал посетителей, понимаю, что я здесь первый русский за месяцы, а может, и больше: терпения не хватило пальцем по строчкам водить. А ведь еще совсем недавно Эфиопия кишела русскими. В начале XX века Абиссиния сделалась в России чем-то вроде модного поветрия, декадентской легенды. Соткался миф о «наших черных единоверцах», появились исследования об эфиопских корнях национального гения – Пушкина, вспомнили, что Ломоносов якобы получил звание академика за составленную им грамматику амхарского языка, пошли разговоры о признаках духовного родства (ортодоксия, империя, мессианские амбиции, комплекс избранничества, претензии на Небесный Иерусалим); признаки находили в чем угодно, возникла даже эксцентричная теория о сходстве амхарского алфавита с глаголицей. Африканским анклавом православия заинтересовались сначала частные лица, а затем и государство. Записок о русских экспедициях в Эфиопию так много, и они так разнообразны, что можно подумать, те отправлялись туда по какому-то расписанию с пугающей регулярностью. Появились русские, один эксцентричнее другого, которые переезжали в Эфиопию и становились еще большими эфиопами, чем туземцы. Эфиопия стала восприниматься как своего рода вторая Россия, запасный выход, какая-то наша древняя союзница – и, как знать, потенциальный плацдарм в Африке. Русские собирали здесь этнографические коллекции, помогали воевать против итальянцев, строили университеты и НПЗ. Факт: ни одна экзотическая страна в мире так не магнетизировала русских, как Эфиопия, и ни одна нация (включая португальцев, англичан и итальянцев) так плотно не интересовалась Эфиопией, как русские. Русские никогда не претендовали на то, чтобы колонизировать эту часть Африки, но все время что-то здесь искали.

Попробуйте поехать в Эфиопию – вы непременно почувствуете, что там что-то есть, что-то, о чем вам смутно известно – ощущение дежавю, у вас словно активируется историческая память. Вы будто обнаруживаете источник некоего невроза, подавленное воспоминание о травме, которая была нанесена – и которая может быть исцелена, если найти там нечто. Но что? Подлинный Гроб Господень? Может быть, Ковчег?

Откуда-откуда они там вынесли его? Из Израиля? Точно?

Грэм-хэнкоковское расследование «дела о Ковчеге» заканчивается тем, что автор пробирается в охваченный гражданской войной Аксум, чтобы поприсутствовать на январской церемонии Тимкат: кульминацией празднования Крещения является вынос «табота» – так на древнем языке геэз называется Ковчег (или его копия). Хранители так и не позволили Хэнкоку сунуть ботинок в дверную щель – однако тот и сам уже не особо рвется: ему и так ясно, что притязания Эфиопии на обладание утраченным Ковчегом истинны. Не так уж важно, что на самом деле находится в ларце под замком; и пусть даже то, что хранится там, утратило свою способность наводить ужас на врагов, расщеплять скальную породу и поднимать тяжести; даже и так, его свойство – приподнимать и развеивать традиционные тяжеловесные представления об истории, да и прочие научные «истины» – несомненно. Ковчег – символ, материальный знак некой идеи.

Дело на самом деле даже не в Ковчеге; в любом случае Эфиопия больше, чем просто место, где хранится некий украденный в другом месте важный ящик.

Как Дарвин обнаружил на Галапагосских островах нечто такое, что позволило ему сформулировать идею эволюции, так и в Эфиопии есть особая атмосфера, погрузившись в которую, осознаешь, что существующая картина мира может быть пересмотрена. Эта страна – гигантский театр, в котором каждый день дается представление, наводящее зрителя на важные, и при этом противоречащие циркулирующим в качестве общеизвестных, идеи.

В Эфиопии особенно хорошо видно, что история искусства не является подтверждением (наглядным пособием) принятой модели хронологии, просто потому что одно никак не вытекает из другого. Никакие натянутые параллели с западной историей не в состоянии объяснить эти колоссальные взрывы энергии – и сменяющие их многовековые затемнения: глухую шахтную темень.

Так или иначе, герметичность стала источником если не процветания, то оригинальности. Мы видим здесь, какие удивительные эндемики – культурные, политические и биологические – возникают благодаря изоляции. Это страна, где растут кусты с ядовитыми помидорами и карликовые кактусовые деревья, а под ними расхаживают неведомые прочему миру обезьяны с красными треугольниками на груди, будто они узники концлагеря. Страна, которой правил император, в молодости пожимавший руку Гумилеву, в старости целовавшийся с Брежневым, а после смерти ставший иконой целой религии – растафарианства. Страна, которая – единственная из всех африканских – никогда не была колонизирована. Страна, где в церквях, похожих на хижины людоедов, под фресками, изображающими пророка Мухаммеда в адском огне, толкутся православные попы, выглядящие как саудовские ваххабиты. Страна, в которой в 2012 году все живут в 2004-м – просто потому, что у них принята другая точка отсчета времени; говорят, что каждый год в Эфиопию отправляются контейнеры с нераспроданными календарями, которые затем на особых складах консервируются на семь лет и восемь месяцев, после чего вновь поступают в продажу. Формально эфиопы живут не по григорианскому, а по юлианскому календарю, на деле эта огромная страна – гигантская машина уничтожения времени, ломающая все принятые на Западе представления о хронологии. Страна, которая умудрилась потеряться в чужой – мировой – истории, несмотря на обилие древностей и географическую близость к традиционным центрам. Страна, которую искусственно изолировали, а она от этого только выиграла.