Геннадий Сысоев - Фашизофрения Страница 9

Сразу после погрома, случившегося 6 апреля, корреспондент британской «Таймс» Брахам опубликовал перехваченное письмо тогдашнего министра внутренних дел Плеве к тогдашнему бессарабскому губернатору фон Раабену. В письме говорилось, что в Кишиневе готовятся еврейские погромы, и указывалось на нежелательность применения силы против погромщиков. И хотя «письмо» было тут же опубликовано в русской печати, с категорическим заявлением о его подложности, — Европа не заметила опровержения и продолжала повторять ложь из подложного письма. В полном соответствии с законом, позже сформулированным Адольфом Гитлером.

За границей продолжали распространяться совершенно фантастические сведения, соответственно формировавшие у европейцев фантастические представления о происходящем. «Летом 1903 года в Кишинев приехал для наведения справок один англичанин, который был крайне поражен, убедившись, что участники погрома сидят в тюрьме, ожидая суда, что ведется нормальное следствие. В результате английское правительство, на основе консульских донесений, представило обеим палатам доклад о положении в Кишиневе, опровергнувший фантастические слухи. Но еще в декабре 1903 г. в Кишиневе появился американский корреспондент, прибывший взглянуть на „рождественский погром“»{13}.

Суть ничто, а имидж все — это правило хотя еще не было сформулировано, действовало и тогда. России создавался имидж дикой и нетерпимой страны. Был образ ужасно нетерпимой к «инородцам» России. И была реальная Россия, где нетерпимости по национальному признаку не было вообще. И в упомянутом, и в других погромах начала XX века нетерпимость носила не национальный, а религиозный характер.

Антисемитизм в России тех времен правильнее было бы называть юдофобией, поскольку в нем не было неприязни к евреям по крови, а была неприязнь к исповедовавшим иудаизм. Один из признанных антисемитов того времени, издатель кишиневской газеты «Бессарабец» П. Крушеван писал: «Станьте такими же христианами, как мы сами, и нашими братьями, и полноправными гражданами великой России. Евреям-христианам предоставляются все права, все преимущества коренного населения страны. Евреям пропорционально с другими сословиями страны даруются права на потомственное дворянство, титулы и ордена. Не далее как через год исчез бы проклятый еврейский вопрос и вместо семи миллионов врагов было бы семь миллионов братьев по Христу»{14}.

Разумеется, если подходить к истории анахронистически, то есть судить ее по законам нынешнего времени, то следует признать, что это высказывание очень противоречит Декларации прав человека и гражданина, утвержденной ООН полвека спустя. Нехорошо заставлять и указывать людям, в какого бога им верить.

Но все же отметим, что юдофобия Крушевана не предполагает коллективной ответственности. Тут каждый волен сам выбирать веру и соответственно судьбу.

Это очень сильно отличается от антисемитской модели Гитлера, согласно которой каждый отдельный человек лишен выбора: он виновен лишь тем, что родился от родителей определенной национальности, то есть в том, чего никакими средствами изменить не мог, не может и никогда, ни при каких обстоятельствах, — не сможет изменить.

Антисемитизм Гитлера выстраивался с немецкой педантичностью. Биометрические измерения плюс пунктуальность и аккуратность не оставляли евреям ни выбора, ни шанса. Русский антисемитизм Крушевана отличался от европейского антисемитизма Гитлера так, как жизнь (пусть и очень тяжелая) отличается от смерти.

Если речь зайдет о том, как терпимо относились к евреям в Великобритании, вам обязательно напомнят о Дизраэли, ставшем премьер-министром и лордом Биконсфильдом. Но, конечно, промолчат о Нессельроде, ставшем графом и канцлером Российской империи, или о Канкрине, 19 лет возглавлявшем российское министерство финансов и получившем титул русского графа.

Если же напомнить о них, а также о Шафирове, долгие годы бывшем государственным секретарем при Петре Великом, и многих других крещеных евреях, занимавших высшие посты в «антисемитской России», тогда либеральные господа вам объяснят, что тут существуют две большие разницы. По их понятиям выходит, что Дизраэли стал лордом и премьером благодаря британской толерантности, а Нессельроде стал канцлером и графом вопреки российской нетерпимости.

Все просто: тут играем, тут не играем. Там один стандарт, а тут другой. Разве не встречаемся мы с такой практикой наших зарубежных друзей и их отечественных симпатиков со времен «перестройки» на каждом шагу?

Нам говорят: и Польша, и Кавказ были колониями России. Такими же, как Индия или Австралия — для Британской империи.

Хорошо. Тогда посмотрим на судьбы «аборигенов из колоний» в российской «тюрьме народов». Адам Ежи Чарторыйский был министром иностранных дел «нетолерантной» России, а Петр Иванович Багратион — полным генералом. Оба были князьями. Первый был по крови поляк, второй грузин.

Но история не сохранила для нас имен индусов или австралийских аборигенов, бывшими министрами, генералами и лордами Британской империи. Или гаитян, сенегальцев, каледонцев, занимавших высокие посты во Франции. Таких просто не было. И не могло быть. Толерантность (терпимость к людям иного цвета кожи, иной национальности) Европа открыла два века спустя.

Значит, получается, Россия была немного не такой империей, как Британская или Французская? И колонии были не совсем колониями — или даже совсем не колониями?

«Запад построил себя из материала колоний». Это выражение любимо не только современным философом С.Г. Кара-Мурзой. Оно наглядно иллюстрируется, например, и в трудах выдающегося французского историка Ф. Броделя, который скрупулезно показывает, как золото из испанских колоний текло в Старый Свет, убивая экономику самой Испании и развивая экономику Европы в целом. И совершенно не обязательно было ВСЕМ европейским странам иметь колонии. И не имевшие поначалу колоний голландцы, и захватывавшие мизерные спорадические колониальные клочки скандинавы, и очень долго не имевшие колоний немцы и итальянцы, — все получали бонусы от испанского золота вначале, колониальных товаров позднее, просто продавая свои товары испанцам, просто участвуя в разделении труда в рамках кооператива «Европа».

В Российской империи, в силу ряда географических и социальных причин, было все наоборот — периферия отстраивалась за счет центра. Не из колоний в метрополию, но из центра на окраины шли в Российской империи ресурсы и инвестиции. Это что касается экономики.

Отношение же к народам, населяющим империю, было в России также абсолютно иным и гораздо более терпимым, чем в Европе. В XVII–XIX веках совершенно невозможно представить в Европе любого аборигена из колоний — африканца, азиата, американского индейца — в роли кого-либо кроме слуги, раба.

В России же все народы, населявшие империю, делились не по расовому, национальному признаку (на «белых и цветных»), а по сословному (не случайно П. Куршеван в своем писании называет евреев не нацией, народом, племенем, а именно сословием, каковым они в тогдашней России и были).

Низшие сословия в любом из народов империи были бесправны, как и сословно низшие русские. (А в чем-то даже их права были полнее, например, еврей, как мы выше видели, мог стать дворянином и даже графом, но еврея нельзя было обратить в крепостного; до середины XIX века евреи были свободны от воинской повинности, хотя могли служить и служили волонтерами.)

Зато представители высших сословий, если использовать европейскую колониальную аналогию — вожди туземных племен, пользовались теми же правами и привилегиями, что и русское дворянство. Именно потому нельзя представить себе в колониальную эпоху в Европе индуса-лорда или африканца-маркиза, — но известно множество имен князей и графов Российской империи из азиатов, кавказцев, финнов, поляков.

Все это, конечно, опровергает миф об исторической национальной нетерпимости России, но логика, как, увы, справедливо отмечал Гитлер, не может опровергнуть мифы массового сознания.

Миф о чистоте крови

Второй миф, как мы упомянули, существует в умах российских националистов. Этот миф широко известен, в основном благодаря теории и практике немецкого фашизма. Содержание его, если вкратце, заключается в том, что «чистота крови» обеспечивает жизнеспособность нации. А примеси чужой крови, особенно народов, назначенных наиболее вредоносными, эту жизнеспособность подрывают.

Здесь имеем то же вульгарное и механистическое перенесение отношений между животными на человеческий род. Разумеется, иностранная корова может испортить тщательно выводимую местную породу. А иностранная женщина? Для националиста в данном случае нет разницы между женщиной и коровой. Он может понимать только так и никак иначе, потому что для националиста биология всегда важней социологии.