Светлана Шипунова - Дураки и умники Страница 9

Правда, у работающих в «рабсельмоле» было одно преимущество, которое открыл в свое время Лёня Поскребыш, ушедший потом собкором в газету «Труд». Этот Лёня, бывая в командировках, имел привычку загружать багажник своих «Жигулей» всем, чего не жалко было натолкать туда председателю колхоза, — луком, картошкой, огурцами, помидорами, арбузами… Если дело происходило, например, в рыбкол-хозе, то — таранкой и даже осетрами, в винсовхозе соответственно — виноградом и трехлитровыми бутылями с киноматериалом. Про Лёнин багажник в редакции знали и Лёню за это осуждали, особенно интеллигентные девушки из отдела культуры. Но Лёня, надо отдать ему должное, заботился не только о себе, время от времени подкидывал кое-что и в редакцию. Однажды он привез из высокогорного хозяйства целого барана, в связи с чем решено было сделать внеплановый пропуск номера, закрыть редакцию и выехать на природу, что и было исполнено, причем шашлык, а потом еще горячую, острую и жирную шурпу (готовить которые доверялось в редакции только одному человеку — Севе Фрязину — он был в этом деле большой мастер) с удовольствием уплетали все, включая редактора и интеллигентных девушек из отдела культуры. После этого случая Лёню дружно выбрали председателем месткома, что чрезвычайно его устроило, так как теперь он мог взимать дань с колхозов как бы на законном основании — в порядке шефской помощи редакции молодежной газеты.

Позже, когда Лёня Поскребыш уже ушел из газеты, его место в отделе и соответственно должность предместкома перешла к Васе Шкуратову. Поначалу Васе было далековато до предшественника, он стеснялся заниматься заготовкой продуктов для редакции и, если ему это поручали, звонил исключительно в свой бывший район, где он всех знал, и говорил: «Да вы понимаете, тут такое дело, скоро День печати, мне тут поручили, надо бы для сотрудников хоть по паре курей это… по себестоимости…» «Нет вопросов! — отвечали из района. — Куда подвезти?» Постепенно и Вася стал привыкать и уже без особых терзаний звонил знакомым председателям. Но если для Лёни эта сторона работы была как бы главной, а писал он не ахти как, то для Васи, наоборот, главным было все-таки творчество — писал он много и с упоением, выказывая при этом редкое для журналиста знание предмета, так что скоро его материалы стали отмечать на летучках и вывешивать на «Доску лучших». Вася делал вид, что смущается, но в душе был чрезвычайно рад утереть нос кое-кому в редакции.

Следом за Васей сидели за длинным полированным столом две подруги — Ася Асатурова и Майя Мережко, те самые интеллигентные девушки из отдела культуры. Внешне они были прямая противоположность друг другу. Ася — крупного сложения, с красивым умным лицом и гладко зачесанными назад черными волосами. Майя — маленькая, худая, не красивая, но страшно обаятельная и подвижная, с рыжей, кудрявой головой и огромными серыми глазами. При этом они были совершенно одинаковые болтушки, хохотушки и трусихи. Болтать они могли дни напролет, хохотали по всякому поводу, а боялись всего на свете, но больше всего — не выполнить вовремя редакционное задание или ляпнуть ошибку в материале.

Ася еще студенткой иняза приходила в отдел культуры «Южного комсомольца», где ей давали задание посмотреть какой-нибудь новый фильм или спектакль местного театра и написать рецензию. Первая же Асина рецензия оказалась настолько умной и профессиональной, что ей тут же выдали удостоверение внештатного корреспондента и просили наведываться почаще, а когда подошло время распределения, тогдашний редактор, понимавший кое-какой толк в культуре, договорился с ректором университета, и Асю распределили в газету. Было это давно, лет уже десять назад, и все эти годы Ася Асатурова проработала в отделе культуры, пересидела двух заведующих и лет пять назад сама стала заведующей. После этого ей уже редко удавалось писать рецензии, а надо было заниматься массой других вещей — работой сельских клубов, пропагандой музыкальной культуры и деятельностью творческих союзов (особенно много хлопот доставляла местная писательская организация, вечно сотрясаемая внутренними распрями), а также таким малопонятным делом, как эстетическое воспитание молодых читателей. Ася писала большие, очень серьезные материалы, выдававшие сильный ум и обширную эрудицию автора. Но с каждым своим материалом она мучилась так, как будто это была ее первая статья в газету. Всякий раз, садясь писать, она ненавидела себя и белые листы бумаги, и тему, и своих героев. Писала ночами, засыпала над листами где-нибудь часа в два ночи, потом бросала все, ставила будильник на шесть утра и снова садилась и писала. В конце концов всегда получался добротный, умный материал, но всегда ей казалось, что плохо, бездарно, что все не так. Ася была излишне требовательна к себе и наделена чрезмерным чувством ответственности.

Майя Мережко появилась в газете как раз в тот год, когда Ася стала заведующей, ее и посадили на освободившуюся в отделе ставку корреспондента. Майя Мережко была то, что называется «молодой специалист» — только что окончила факультет журналистики Ленинградского университета, о котором бесконечно вспоминала и рассказывала всякие истории. С Ленинградом у Майи была связана одна неразделенная любовь и одна хоть и разделенная, но все равно несчастная, про которую она постоянно рассказывала, найдя в Асе благодарного и все Понимающего слушателя. В отличие от Аси Майя писала легко, взахлеб и помногу, при этом она имела обыкновение влюбляться в каждого нового своего героя, кем бы он ни был. Если на гастроли в Благополученск приезжал, например, театр им. Моссовета, Майя, вся дрожа от волнения, шла беседовать с Георгием Тараторкиным и, само собой, тут же в него влюблялась. В другой раз гастролировал ансамбль «Песняры», и тут уже бедной Майе приходилось влюбляться в самого Владимира Мулявина. Влюблялась она платонически, в творческом смысле, хотя пару раз случалось и по-насто-ящему, но, правда, быстро проходило. Вернувшись с очередного задания, она слонялась по редакции и вместо того, чтобы садиться и писать, рассказывала в отделах и в коридоре какие-то детали и черточки, восхищаясь героем своего будущего материала, так что, когда доходило, наконец, до листа бумаги, выяснялось, что писать уже нечего — Майя полностью выговорилась. В таких случаях она начинала выдумывать и писала в общем всегда больше о себе, нежели о своем герое, — о том, как она, журналист Майя Мережко, впервые его увидела, и что она, Майя Мережко, подумала и почувствовала, и что потом оказалось в действительности… Впрочем, писала она хорошо, главное — искренне, но все же не хватало пока чего-то, а чего — она и сама не знала, и никто не знал, даже умная Ася.

Майе не хватало самостоятельности и жизненного опыта, и кончилось тем, что редактор именно ее назначил и. о. заведующей в отдел воспитания учащейся молодежи, детей и подростков — вместо ушедшей в декрет Раи Шеремет. Майя плакала и ни за что не хотела уходить из отдела культуры, но пришлось, и теперь, едва сдав в секретариат свои октябрят-ско-пионерские странички, она тут же шла к Асе — покурить и посплетничать о безжалостном редакторе.

Борзыкин посмотрел на Майю долгим, задумчивым взглядом и сказал:

— Сделаешь отклик студента — ленинского стипендиата.

— Ну Владилен Иванович! Я же только что в праздничный номер делала ленинского стипендиата! — заныла Майя. — Вы думаете, у нас их сколько? Я того еле нашла.

— Ничего страшного, можешь его же и повторить, в праздник все равно никто газету не читает, — резонно заметил Борзыкин и перевел свой задумчивый, но сразу смягчившийся взгляд на Асю.

Ася была единственным человеком в редакции, кого Борзыкин побаивался: она была слишком умная и при этом имела дурацкую привычку говорить в глаза все, что думает, так что рядом с ней Борзыкин всегда чувствовал себя немножко неуютно и никогда не знал, чего от нее ожидать в следующую минуту.

— Какие есть предложения? — спросил он совсем не строгим, а даже как будто ласковым голосом.

— Ну не знаю… Может быть, Кормильцева взять?

— А что? Может, и Кормильцева, — согласился Борзыкин. — Его ж в Союз приняли?

— Пока нет, но вот должны.

Редактор покачал головой, выражая искреннее сожаление.

— Тогда надо еще подумать, ведь событие не рядовое, событие, можно сказать, государственной важности, так лучше б, конечно, чтобы член Союза.

— Ой, да фигня это все, какая разница! Просто Кормильцев всегда пожалуйста — на любую тему откликается. А из серьезных писателей (Ася произнесла это слово так, как принято было говорить между собой — с ударением на последнем слоге) вряд ли кто. Не станет же Суходолов трепать свое имя по поводу… — тут Майя толкнула ее под столом ногой, Ася запнулась и нехотя замолчала.

Борзыкин тоже помолчал, повздыхал, сказал неопределенно: