Н. Денисов - Огненный крест Страница 9

– Вот познакомьтесь, человек из России, – говорит Ратинов.

– Катя, – называет себя она и протягивает руку. – А я уже поняла, что вы оттуда... Ну и как там?..

- Как «там»? Понимаю: вот это главное, что ждут здесь от меня. И катится разговор: политика, экономика, свобода, несвобода, очередной обман народа, или – уже назад дороги не будет...

– ... Смута, одним словом, – где-то на середине наших восклицаний и вздохов подчеркиваю свои умозаключения о «текущем моменте». – Нечто похожее на то, что происходило в двадцатые годы после революции и гражданской войны: калифствуют новые комиссары, теперь гнобится уже не историческая Россия, а отрицается весь советский период, у русских требуют какого то «покаяния». Как будто одни русские разрушали храмы, томили народ в лагерях, раскулачивали, расстреливали... Не могут простить Сталину, что этот «коварный азиат» в тридцатых совершил контрреволюцию, «зачистил» всю эту камарилью, называвшую себя «ленинской гвардией», вернул России её историю, она ведь до 16 марта тридцать четвертого года была под запретом... Сделал страну индустриальной державой, что дало силы одолеть в войне Гитлера, германский фашизм... Крови пролито немало. Но ведь это в окружении внешних и не придуманных, как нынче, внутренних врагов. Тех самых, внутренних, с барашковыми шевелюрами... Они вот в первую голову и верховодят сейчас вновь в стране, захватив все средства информации. Прибирают к рукам финансы и экономику... Что-то грядет еще... Непонятное пока, но грядет!.. Георгий Григорьевич мудрый человек. Он хоть и радовался «неожиданным свободам», когда был у меня в Тюмени в прошлом году, а на прощание сказал: «Не затягивай свой приезд к нам, чую, дальше будет труднее приехать: много непонятного пока происходит в России... Чую!»

И я ведь тоже «чую», больше живу эмоциями, доверяю интуиции. И она, интуиция, редко, дорогие соотечественники, меня под водила... Вам это странно слышать от советского?

А вам ничего не будет после возвращения в Россию за такие вольные мысли? – спрашивает Катя.

Заехали в узкую улочку в бедном районе Каракаса. Волков сигналит. В зарешеченной створке ворот возникает лицо пожилого человека.

– А-а! Здравствуйте!

– Давай, давай выходи! Ты что это без штанов? – смеётся Волков. Это наш самый старый боевой кадет Николай Филимонович Шемчук. Восемьдесят три года! – громко говорит он мне, рассчитывая и на ухо приятеля своего.

Да нет, уже восемьдесят шесть, – откликается Шемчук, хлопоча с замком на воротах. Наконец справляется со всеми этими крепостными запорами и задвижками, проходит и по молодецки легко «ныряет» на заднее сидение «мерса», крепко стискивает мою протянутую ладонь.

– Николай, когда на рыбалку поедем? – оборачивается от руля Волков.

– Да хоть сейчас...

– Ты давай-ка, Николай, расскажи нашему гостю, сколько ты большевистских голов порубил? – подмигивает мне Георгий Григорьевич. – Вот, говорил ведь мне, скачет сам Будённый с красной кавалерией, а я из пулемёта, из пулемёта...

– А-а, не сочиняй, Жорж... Да ни одной я ни отрубил.

Дальнейшее уже на пленке диктофона. Чудесную эту «машинку» намеревался купить я еще в морскую бытность свою, но не удавалось, а вот в Каракасе – первое, чем обзавёлся! К тому ж, и Волков первым делом спросил: «Что ты хочешь купить такого, чего у вас нет?» – «Ну-у, много чего у НАС нет! А вот диктофона я даже в сказочных Нидерландах не мог отыскать – достойного внутреннего кармана цивильного пиджака. Этакий бы «шпионский», миниатюрный...» – «Найдем!» – сказал хозяин «кинты», украшенной могучими соцветиями растения «императорский посох».

«Я еще, выходит, до революции учился в кадетском корпусе, – повествовал на плёнку Шемчук. – Двенадцать лет мне было. Ну когда всё началось «это», эвакуировали нас в Казань вместе с юнкерами военного училища. Татары казанские очень плохо к нам относились. Резня была жуткая... Сняли мы, мальчишки, погоны, заменили пуговицы блестящие, с орлами, на простые – черные, побежали на запад. А там немцы. В районе Орши их встретили.

Мы только сунемся к передовым окопам, солдаты стреляют, кричат: цурюк – назад! Потом мы вышли на офицера. Я объясняю офицеру, что пробираюсь в Киев, где у меня родители, родственники. Друзья вот со мной. Пожалел нас офицер, усадил в поезд и даже дал сопровождающих – двух солдат. Так добрались до Киева. А там уже никого из родных. Пристали мы к отступающей на юг Белой армии. Мне выдали обрезанную винтовку. Шагал вместе со всеми по степи, по грязи, питался из скудного солдатского котелка, как и все солдаты. Заставляли еще нести караульную службу. Старые служивые, хитрецы, всё назначали меня на пост в самое плохое время: с двух до четырех утра... Дошли до Крыма, а там, известное дело, вместе со всей отступившей армией Врангеля ушли на кораблях в турецкий Галлиполи, а потом и в Югославию попал. Тоже вместе со всеми...»

А потом Волков скажет мне: «Это самый простой из нас кадет. Трудяга. Раньше, когда работал, брался за любое дело – с лопатой, ломом, топором... Первая жена у Николая Филимоновича была русская. Умерла. Сошелся с венесуэлкой, родила ребенка. Она его много моложе, ухаживает за стариком...»

– Так все же поедем на рыбалку, Николай? – опять не то в шутку, не то всерьёз тормошит человека Волков.

– Обязательно...

С неожиданным для себя изумлением узнаю, что у Шемчука, единственного из русских венесуэльцев, нет своей машины. А без неё, как я уже убедился, просто как без рук в огромном городе, где нет – в нашем советском представлении – общественного транспорта. Есть только частный. Вот и заботятся друзья о своем, много их старше, однокашнике, русском императорском кадете. И я думаю о том, как все же милосердно живут эти люди, проявляют не показное внимание и участие друг к другу.

Вечером оказались «на кофе» у Марины и Николая Слёзкиных. Николай Михайлович кадет, казначей русской общины в Каракасе. И я уже просвещен о нём самыми лестными эпитета ми. И – характеристикой: настоящий бухгалтер, всё у него учтено, лишнего боливара или доллара не потратит из общинной кассы. И на этом «посту» он уже многие годы!

Кофе оказалось с нагрузкой: водкой и отличными малосольными огурцами.

К радости хозяев распалился я в удивлении:

– О, откуда? Как? В тропиках малосольные огурцы! Совсем по-сибирски! И укропчик, укропчик...

– Сама солила! – погордилась хозяйка. – Вот только с укропом у нас плохо. Покупаем завозной из США.

Под хруст огурчиков с северо-американскими пряностями и тропическим рассолом, об иных закусках промолчу, уютно смотрелся видеофильм о последнем кадетском съезде, который на этот очередной раз собрал разбросанных по странам, по планете уцелевших выпускников русских кадетских корпусов – в Нью-Йорке. Как всегда в эти годы, парад принимала «старшая сестра» кадет княжна Вера Константиновна Романова, дочь того самого Великого Князя Константина Константиновича, который на «излёте» царской России заведовал всеми военно-учебными заведения ми. Был он еще тонким лирическим поэтом, подписывал свои строки скромными инициалами «К.Р.», что, впрочем, истинным ценителям и знатокам поэзии объяснять не надо.

Несколько печально и в тоже же время духоподъёмно видеть на любительской пленке – строй почтенных пожилых людей, прошедших за свои эмигрантские скитания «Крым и рым», строй бывших мальчишек в погонах, что мечтали, окончив корпуса в приютившей их Сербии, служить России, но судьба распорядилась с ними по-иному... Грустно. Трогательно. Музыка. Знамена полков. Один из старых кадет прокатывает по фронту построения инвалидную коляску княжны Веры. Старший по званию отдаёт ей рапорт. Фанфары. Команды. Четкие действия строя. Торжественный марш-прохождение. Невольно вздрагиваешь, когда звучат известные дворянские имена и фамилии Багратион, Сперанский, Хитрово, Шереметев, Оболенский, Лермонтов.

Торжественную часть праздника венчает церковная служба православных иерархов Русской Зарубежной церкви.

Возвращаемся к огурчикам и рюмкам. Возглашаем тост «за Россию!». Николай Михайлович говорит, что сионисты и в этот раз пытались помешать русскому кадетскому съезду, заветному их празднику. В гостинице, куда съехались старые кадеты из Австралии, Европы, Латинской Америки, Канады, сионисты устроили своё сборище, едва ль не штурмом, внаглую заняли все номера гостиницы и долго их не хотели освобождать. «Ничего, справились с ними наши ребята, выпроводили вон!»

Слёзкины живут на втором этаже частного четырехэтажного дома. Давно приобрели здесь просторную квартиру, с балкончика которой можно дотянуться до веток прочно укоренившихся в каменистом грунте деревьев, а в кабинете хозяина подивиться множеству книг на полках и в застекленных шкафах. На почетном месте – между книг – портрет Николая Второго. Подлинник кисти Сурикова. В золоченой раме герб Российской империи. Тут же, в другой застекленной рамочке, сохранённые погоны кадета Крымского корпуса.