Союз Сталина. Политэкономия истории - Василий Васильевич Галин Страница 22

развлечений», на которую возлагалась организация досуга военнослужащих на фронте. 30 ноября парламент обсудил вопрос о дополнительной выдаче солдатам спиртных напитков[407]. Вскоре в крупных гарнизонах и на железнодорожных станциях пришлось в срочном порядке открывать военные вытрезвители. 29 февраля 1940 г. Даладье подписал декрет об отмене налогов на игральные карты, предназначенные для действующей армии. Спустя некоторое время было принято решение закупить для армии 10 тыс. футбольных мячей[408].

Не спеша подтягивались английские войска — первые две дивизии прибыли на фронт лишь в начале октября[409], а первый военнослужащий британского экспедиционного корпуса будет убит лишь 9 декабря 1939 г.[410]. «Неповоротливость Англии» биограф Черчилля М. Гилберт объяснял тем, что ей «было трудно настроиться на войну…, (но главное) к гарантиям Польше в Англии никогда не относились с большой симпатией. Между странами не было традиционной дружбы, Польша считалась одним из тех диктаторских режимов, которые проявляют лишь присущие авторитарному господству ограниченность и притеснения, но без театрального волшебства и гипнотического воздействия власти»[411].

Проблема заключалась в том, что «Странная война» не могла продолжаться вечно. В правящих кругах Лондона уже возникла «фантастическая идея» заменить Гитлера с его «гитлеризмом», на «нацизм» Геринга и уже с ним заключить мир[412]. У французов, в свою очередь, ходила идея, что у Гитлера будто «существует план организовать, после взятия Варшавы, марионеточное польское правительство, заключить с ним соглашение и предложить на этой базе мир Франции и Англии»[413]. Чемберлен, выступая «в парламенте и, подчеркивая решимость Англии вести «войну до конца», в то же время дал понять, что если бы Гитлер выдвинул какие-либо новые, более приемлемые предложения, британское правительство готово было бы их рассмотреть»[414].

С захватом Германией Польши «Странная война» окончательно заходила в тупик, Лондон и Париж не стремились воевать, но одновременно, на глазах всей мировой общественности, не могли и заключить мира с агрессором…

Финский выход

Выход из положения представился в конце 1939 г., когда Сталин обратился к финскому правительству, с предложением обменяться приграничными территориями, в целях обеспечения безопасности Ленинграда. Хельсинки склонялись к принятию этого предложения[415], однако вдруг неожиданно резко изменили свою позицию, что поставило обе страны на грань войны.

Лондон 24 ноября поспешил заверить СССР, что не станет вмешиваться в случае советско-финского конфликта. 29 ноября заместитель министра иностранных дел Великобритании Батлер заверял Майского, что «британская политика далеко не столь макиавеллистична…, британское правительство вовсе не задается целью везде работать против СССР»[416]. Майский не очень поверил подобным речам. Наоборот, указывал он, «хронически застарелая ненависть к СССР с начала войны приобрела особые остроту и напряженность. Объяснялось это тем, что крах летних переговоров с СССР явился вместе с тем крахом всей политики Чемберлена, которая в основном сводилась к тому, чтобы столкнуть Германию с СССР», «британское правительство никогда не прекращало своей двойной игры. Ибо «дружески» протягивая Советскому правительству правую руку, в то же самое время левой рукой сеяло семена антисоветских интриг во всех концах мира»[417].

Лондон остался верен своей традиционной политике и на этот раз: обещая Москве невмешательство, он одновременно потребовал от Финляндии занять твёрдую позицию и не поддаваться нажиму Москвы[418]. Именно в «дружеских английских советах» крылась причина внезапного изменения настроения финнов.

Французы старались не отстать, но действовали более прямолинейно. С началом Зимней войны Париж послал в Финляндию свою военную миссию во главе с Ганевалем, а в штаб Маннергейма личного представителя Гамелена — ген. Клеман-Гранкура. По словам члена французской военной миссии капитана П. Стелена, главная задача французских представителей заключалась в том, чтобы «всеми силами удерживать Финляндию в состоянии войны»[419].

Правительства Англии и Франции, мирно спавшие пока Германия громила Польшу, вдруг развернули бурную деятельность. Были задержаны несколько советских пароходов и арестованы счета и ценности советского торгпредства в Париже. «Парижская пресса развязала против советского вторжения оголтелую кампанию, а действия французского правительства производили отчетливое впечатление, — приходил к выводу Карлей, — что ему больше нравится чернить большевиков, чем сражаться с «германским колоссом»»[420]. «Некоторые круги усматривали врага скорее в Сталине, чем в Гитлере, — подтверждал Ш. де Голль — Они были больше озабочены тем, как нанести удар России: оказанием ли помощи Финляндии, бомбардировкой ли Баку или высадкой в Стамбуле, чем вопросом о том, каким образом справиться с Германией. Многие открыто восхищались Муссолини»[421].

В «эти месяцы французские газеты, за небольшим исключением, стали открыто называть русских «врагом номер один», — подтверждал А. Симон, — Германия была разжалована на второе место. Помню, один из членов британского парламента сказал мне как-то на митинге в Париже: «Читаешь французскую прессу, и создается впечатление, будто Франция воюет с Россией, а с немцами она разве что находится в натянутых отношениях»… Чтобы спасти свой кабинет, Даладье чуть не довел дело до войны Франции с Советской Россией. Он тайно отправлял в Финляндию самолеты и танки[422], отсутствие которых очень сильно сказалось вскоре на французском фронте»[423].

Позиция официального Лондона объяснялась тем, что «Форин офис, — отмечал М. Карлей, — считал большевиков если не злейшими врагами, то чем-то вроде этого. Британская пресса почти единодушно и яростно осуждала советское нападение на Финляндию»[424]. В декабре Советский Союз был исключен из Лиги Наций и оказался практически в полной изоляции.

Американский посол в СССР Штейнгардт в те дни неистовствовал: «Соединенные Штаты должны выразить негодование по поводу советской агрессии в Финляндии, а именно: разорвать дипломатические отношения, изгнать всех советских граждан из США, закрыть американские порты «и, возможно, Панамский канал» для всех советских судов, наложить эмбарго на весь экспорт в Советский Союз, а также применять «и иные шаги подобной жесткости». «Эти люди не понимают политических жестов, морали, этики — ничего, — восклицал Штейнгардт, — Они понимают только язык действий, наказания и силы»[425].

Американская пресса раскручивала свой традиционный «блокбастер», на этот раз, будто СССР сбрасывал в Финляндии бомбы на женщин и детей[426]. И «в начале декабря 1939 г. США выделили Финляндии кредит в 10 млн. долл. Затем — еще 20 млн. долл. США направили в Финляндию 250 орудий и другое вооружение. Одновременно были прекращены поставки авиационного оборудования, а так же молибдена и алюминия в СССР»[427].

Париж и Лондон уже готовили англо-французский корпус для отправки в Финляндию. Но неожиданно 22 февраля 1940 г. СССР и Финляндия независимо друг от друга предложили Англии выступить посредником в заключение мира[428]. Английское правительство отказалось, поскольку было