Дорин Тови - Кошки в мае

Дорин Тови

Кошки в мае

Глава первая

А ВЫ ВИДЕЛИ ЕГО ПО ТЕЛЕВИЗОРУ?

Естественно, нельзя было выдумать ничего глупее, чем написать о наших кошках. Чуть имена их появились в воскресных газетах, как они распоясались еще больше.

Прежде, когда прохожие останавливались поговорить с нами через садовую калитку, кошки, как правило, тут же исчезали. Особенно если решали, что разговор пойдет о них.

«Пора поймать ту мышь», — буркала Шеба и решительным шагом удалялась в глубину сада, как только люди выражали намерение поглядеть поближе на сиамскую кошечку с голубыми отметинами. «Гулять Иду», — орал Соломон и поспешно ретировался в лес, едва кто-нибудь ахал, какой он большой, и спрашивал, не кусается ли он. «И Назад Никогда Не Вернусь», — добавлял он, если его непростительно оскорбляли вопросом, не мать ли он Ше6ы, а это случалось довольно часто — он такой крупный и с темно-коричневыми отметинами, она такая маленькая и серебристая. И когда они уходили, я шла за Соломоном в лес. Обычно он сидел под сосной в тоске, на какую способны только сиамы, размышляя, то ли уйти жить к лисицам, то ли завербоваться в Иностранный легион (сообщал он, вздыхая, когда я перекидывала его через плечо и уносила домой).

Слава все это изменила. Стоило кому-то остановиться поговорить с нами — пусть просто угольщик справлялся, к задней двери ему подъехать или как, — и в ту же секунду они возникали неведомо откуда.

Шеба проносилась по дорожке в облаке пыли, задыхаясь, тормозила на ограде и застенчиво спрашивала: читали ли это люди про нее? Соломон небрежно огибал угол дома, слегка покачиваясь на длинных ногах, и заверял желающих послушать, что все это он написал собственнолапно.

Откуда что взялось, не понимаю! Кроме тех случаев, когда я запирала дверь перед его носом и он, сидя на ограде и страдальчески глядя на прохожих голубыми глазами, объяснял, что его выгнали из дома, или запирала его в гараже, где он вопил во весь голос, каждое предложение в той книге создавалось под аккомпанемент прыжков Соломона, изображавшего кузнечика-переростка, и его жалоб, что стук машинки действует ему на нервы.

И всякий раз, садясь за машинку, я ощущала себя преступницей. Иногда даже, когда он лежал врастяжку на коврике и отблески огня играли на его глянцевом кремовом пузе, а большая темная голова блаженно покоилась на голубом пузичке Шебы, я тихонько пробиралась наверх в свободную комнату и там отстукивала несколько строчек, лишь бы не потревожить его. Соломон, глухой как пень, пока гулял в лесу, а я металась по дороге, во всю силу легких выводя «толливолливолиии» (единственный зов, на который он откликался, видимо считая верхом сиамского остроумия, что прохожие косились на меня как-то странно и убыстряли шаг), — Соломон, повторяю, звук машинки уловил бы и за милю.

Одна соседка, давно привыкшая к тому, что наши кошки с воплями заглядывают к ней в окна посмотреть, чем она занимается, а то и проходят процессией через ее коттедж от парадной двери до задней, как-то пережила жуткое потрясение, — подняв глаза от портативной машинки мужа, на которой выстукивала что-то одним пальцем, она увидела, что за окном на подоконнике Соломон прыгает вверх-вниз, вверх-вниз точно бешеный. Она тут же в панике позвонила мне и сообщила, что он полностью свихнулся. (Спрашивать, кто «он», нужды не было: вся деревня ждала этой минуты с момента его рождения.) Я приду за ним или ей вызвать ветеринара?

Она долго отказывалась верить, что он просто таким образом реагирует на стук пишущей машинки. Если так, сказала она, то почему бы ему просто не уйти? Почему он прыгает на Ее подоконнике как цирковая блоха? Вот именно — почему? Типичное для него поведение, и все. Я могла бесшумно прокрасться в свободную комнату или на кухню, а то и с машинкой в руке ускользнуть в сарай — и через одну-две минуты являлся Соломон, глядел на меня с горькой укоризной и всякий раз, когда я ударяла по клавише, взмывал на несколько футов в воздух.

Даже когда я с омерзением закрывала машинку, он продолжал прыгать. Пошевелишь ногой — и он взлетал но вертикали как ракета. Возьмешь в руки каминные щипцы — он, проделав полное сальто и осмотрительно приземлившись на бюро, кричал: кто-то Покушается На Него. Как-то, когда я только что убрала машинку, священник неожиданно окликнул его сзади, когда он пил из цветочной вазы на столике в прихожей, — и бедняга Сол с перепугу чуть не ударился о потолок. Чтобы преодолеть эту идиосинкразию, нам пришлось обзавестись новейшей бесшумной пишмашинкой, а если кто-то упрекнет нас в глупом потакании животным, отвечу, что купили мы ее не ради Соломона, а потому лишь, что и наши с Чарльзом нервы совсем сдали и мы уже прыгали как кузнечики.

К тому времени, когда книга вышла, Соломон забыл про машинку — он, но не мы. Когда нас попросили привезти кошек в Лондон на званый вечер с сиамскими кошками, мы позеленели и сразу наотрез отказались. «У Соломона шалят нервы, — объяснили мы, — и наши тоже — и очень». — «Тогда привезите Шебу», — предложили нам.

Но и это было невозможно. В чем мы убедились на горьком опыте: когда дружок Шебы укусил ее за хвост и нам спешно пришлось везти ее к ветеринару, Соломон, оставшись в одиночестве-то на полчаса, сразу водворился на подоконник в прихожей, чтобы вся деревня видела, до чего мы с ним не считаемся, и выл так, что чуть крыша не обрушилась.

А потому мы отправились на вечер без них, что и привело к самым роковым последствиям, ибо там мы познакомились с кошками, которые умели себя вести. Обворожительная старая сиамка Сьюки, судя по шрамам, была в свое время порядочной безобразницей, что подтверждалось и рваным ухом, но теперь она сидела в своей корзинке величаво, как сама королева Виктория, и мирно смотрела на происходящее сквозь тонкие прутья.

Два юных гладеньких силпойнта из Челси, Бартоломью и Маргарита, попивали херес и были так похожи на Соломона, что у меня сердце оборвалось при мысли, что он сейчас либо терзает дорожку на лестнице, либо басом профундо извещает всю деревню, какие мы бездушные — уехали, а его бросили. Но самым внушительным был Тиг, который прибыл на вечер прямо из телестудии. Тиг тоже очень походил на Соломона, но (хотя вид у его хозяйки был умученный, а шляпа нахлобучена набок в нормальном стиле сиамовладельцев) излучал невозмутимое спокойствие. Когда она достала его плошку с землей, прося извинения — он ведь был очень занят, а переполнение мочевого пузыря ему вредно, — он посмотрел на нее с брезгливым презрением. «Мочевого пузыря у меня нет», — сказал он и отошел поздороваться с репортерами и фотографами, словно всю жизнь только и водил такие знакомства. И всякий раз, когда мы смотрели на его хозяйку, лицо у нее становилось все тревожнее, и она по-прежнему следовала за ним с плошкой, но до конца вечера Тиг отказывался воспользоваться этим удобством с самообладанием, сделавшим бы честь самому закаленному общественному деятелю. 

Домой я ехала в поезде зеленая от зависти. Все эти кошки светские до мозга костей... Надменный отказ Тига от плошки с землей... И сам Тиг — лощеный, уравновешенный, невозмутимый... и выступает по телевидению... Я с тихой тоской спросила Чарльза, что, по его мнению, произойдет, если нашу парочку когда-нибудь пригласят выступить на голубом экране.

«Наверное, все было бы отлично, — пробормотал Чарльз, блаженно развалившись на сиденье: ему в эту минуту все — включая и сиамских кошек — рисовалось сквозь розовую дымку, подсвеченную шампанским. — Возможно, мы (читай — я) напрасно опасаемся брать их с собой. Наши кошки, — сказал он, ласково поглаживая подголовник вместо голубого задика Шебы и засыпая, — произведут на телевидении настоящий фурор».

Вот почему, когда на другой день позвонили из студии Би-би-си, дескать, они знают про вечер и про книгу, так, может, Соломон и Шеба выступят в вечерней программе, мы, не задумываясь, дали согласие.

Зря, конечно. Я поняла это сразу, едва положила трубку и увидела, что Соломон наблюдает за мной с порога восточным мрачно-подозрительным взглядом. Он всегда смотрел на меня так, когда я говорила по телефону, — вероятно, просто из любопытства, чего это я болтаю сама с собой, а то и из убеждения, что я свихнулась, и стоит подождать, не выкину ли я чего-нибудь интересного. Тем не менее, когда я увидела, как он сидит там словно злодей китаец из фильма о преступном мире лондонских доков, у меня по телу пробежала нервная дрожь.

Дрожь эта оказалась пророческой. Едва Чарльз, готовый отправиться в путь, вошел с кошачьими корзинками в одну дверь, как Соломон, тут же отказавшись от амплуа восточного злодея, прижал уши и решительным шагом вышел в другую. Когда мы наконец отыскали его, он лежал, прижавшись к полу под кроватью и орал, что никуда не поедет, что сейчас зима, а мы знаем, зимой он никуда пи ногой. Потом сволокли Шебу с гардероба, куда она забралась не из страха, а просто хотела, чтобы Чарльз и за ней погонялся, и к этому времени стало абсолютно ясно, чем обернется наше выступление по телевидению — полнейшим бедламом.