Борис Рябинин - Друзья, которые всегда со мной Страница 24

Так кто же бьет фарфоровые изоляторы? Птицы садятся на них. Может, нарушаются сами от мороза, от резкой перемены температуры? Посылали рекламацию на завод, выпускающий изоляторы, к рекламации приложили осколки. Там исследовали и нашли наружные повреждения. Разбились от удара, есть следы свинца.

Свинцовая дробь? Это давало кончик какой-то ниточки.

В тот день мы так ничего и не выяснили; да, собственно, никто на это не рассчитывал. Сергей Александрович проинструктировал обходчиков, как вести себя, если снова появятся следы ног или какие-либо другие признаки присутствия чужого человека на линии и злоумышленных действий.

Как показало ближайшее будущее, инструктаж этот был совсем не лишним.

Спустя несколько дней Сергей Александрович снова звонил мне:

— Хотите узнать новости?

— Что, неужели поймали?

— Конечно!

— Уж не Чомбар ли?

— Он… с Федотовым.

Через полчаса я уже знал о случившемся во всех подробностях.

Как обычно, Федотов вышел на линию в сопровождении Чомбара. Поднес бинокль к глазам и расстроился: опять повреждение изоляторов. Хорошо, хоть не такое сильное, не дошло до отключения линии. Что за гад работает? (Сдержанный Федотов так и сказал: «гад». Да, наверное, так сказал бы всякий!)

А вокруг все как всегда. Заячьи следы на снегу; вон их сколько напетлял косой! На соснах стрекочут сороки. Что они расшумелись, болтушки? Про что судачат? Чомбар поднял голову и внимательно посмотрел на них, затем принялся нюхать снег. Федотов еще не был так искушен в поведении собаки, как, скажем, его наставник — Сергей Александрович, но понял: тревожится пес, что-то зачуял. А вот и причина: от тропки опять отделялись следы, отпечатки мужских валенок. На тропе-то не видно, а как ступил в сторону, сразу ямы. Принюхиваясь, Чомбар побежал по ним; и тут же провалился в сугроб; проваливался и тот, кто шел до них, даже вывалялся в снегу, видно, не держали ноги. «Пьяный, что ли? — недоумевал Федотов. — Как медведь, возился. Опять упал, поднялся… Эк его мотало!

И впрямь, под градусом. Или, может, не в себе?» Федотов из монтера-обходчика превращался в следопыта.

На этот раз следы повернули к лесу и… сразу пропали. Ночью мела поземка, выпал снег; на чистом месте снег сдуло, а среди деревьев он весь остался и запорошил следы. Гладко, никакого признака! Сороки опять трещали. Может, они что-то говорили? Смотри, мол, вот где, не упусти опять. Федотов проследил за их полетом, подумал-подумал и, проваливаясь выше колен, углубился в сосняк, Чомбар тащился за ним.

Они удалились от трассы метров на сто, когда Чомбар опять что-то услышал, остановился, стал втягивать ноздрями воздух, потом, держа нос по ветру, направился к громадной искривленной сосне, стоявшей у края косогора, и начал разрывать снег. Кругом лежали сугробы, а под сосной образовался высокий бугор, только у корней виднелось что-то вроде прохода или лаза, словно у медвежьей берлоги. Добравшись до него, Чомбар вдруг взъярился, принялся рычать, лаять, шерсть поднялась дыбом. «Уж не медведя ли зачуял?» — соображал Федотов и на всякий случай приготовил ружье. Но вроде медведя не должно быть близко от жилья, а зверь любит места поглуше, чтоб его никто не побеспокоил.

Каково было удивление Федотова, когда бугор зашевелился, распался и из снега выглянула голова с всклокоченными волосами и подслеповато моргающими испуганными глазами. Берлога-то и впрямь имелась, только не медвежья! Чомбар накинулся на неизвестного, и Федотову стоило большого труда унять расходившегося пса.

Наконец, кряхтя и охая, неизвестный поднялся, с трудом ворочая головой на толстой шее.

— Пьяный? — прервав в этом месте отчет Федотова, спросил Сергей Александрович.

— В дым. Да он уж проспался маленько; а как собаку увидел, вовсе протрезвел. Ух, испугался здорово, видно, доводилось встречаться прежде, запомнил. Все охал: «Ох, собака…» Но вредный: под корнями-то у него ружье было спрятано, двустволка; только я отвернулся, он за ней… ну, да Чомбар не проглядел! Как взял в оборот, так тот сразу «маму» запросил!..

После в землянке нашли зажаренного на костре и наполовину съеденного зайца и запас патронов, заряженных крупной дробью. В берлоге было тепло, имелась лежанка из сухих прошлогодних листьев, видимо, неизвестный не первый раз ночевал там.

— Уж не он ли и стрелял по изоляторам? — теперь уже я, не утерпев, перебил Сергея Александровича.

— Он.

— Зачем он это делал?

— А кто его знает. Развлекался, паразит, или, может, нарочно хотел навредить. Говорят, охотник, пьяница… Знаете, кто он был? — Сергей Александрович сделал многозначительную паузу. — Ни за что не догадаетесь. Ваш браконьер…

— Ну да?

— Абсолютно верно.

— Все еще бродит?!

— Бродил. Теперь, наверное, долго не придется.

— А сообщников у него нет?

— Выясняют.

В голове у меня пронеслось все, что я узнал об этом человеке: классово чуждый «элемент» кулацкого происхождения, «осколок разбитого вдребезги»… Что бы он стал делать, окажись, к примеру, в прифронтовой полосе?

— Лесной хищник… — вырвалось у меня.

Вспомнились Семь Братьев и он, пригвожденный к земле моими собаками.

— Только ли лесной? То, что он делал на трассе высоковольтной линии, выходит за рамки браконьерства…

…Корреспонденция, таким образом, получилась. И преотличная, и даже с неожиданным концом.

Попытка вывести из строя «огненное кольцо» не увенчалась успехом, грандиозная Уральская энергетическая система продолжала действовать бесперебойно, снабжая миллиардами киловатт-часов электроэнергии уральские фабрики, заводы, рудники, шахты.

Не знаю, можно ли это было назвать диверсией; но попытка навредить, напакостить, как сказал Федотов, бесспорно, имела место. Конечно, она была заранее обречена на неудачу; тем не менее все мои друзья испытывали гордость от того, что тут не обошлось без Чомбара. А я, перебирая мысленно все перипетии этого происшествия, спрашивал себя: не в такое же ли огненное кольцо — кольцо всеобщей ненависти и презрения — попадает на нашей земле всякий, преступивший ее законы или пришедший из-за рубежа с недобрыми целями? Меня интересовала дальнейшая судьба проходимца, который дважды встретился на моем пути и трижды на путях наших друзей-собак, но больше я о нем не слышал.

Вскоре после этого случая Сергей Александрович получил повестку из военкомата — дошел его черед. Он уехал, не успев даже забежать в клуб, лишь на прощание позвонил мне по телефону.

Охотники за «кукушками»

История трех «У»

Люди, постоянно имеющие дело с животными, убеждены, что те не только перенимают привычки хозяев, усваивают их образ жизни, но даже заимствуют характер.

Три «У» могли служить живым подтверждением этого.

Три «У» — три овчарки: Урал, Урман и Угрюм, а тремя «У» прозвали их в батальоне.

При такой схожести кличек и одной породе (и даже окрас у них был одинаковый — «волчий» или зонарно-серый, с ничтожной разницей в оттенке), пожалуй, не существовало трех собак, столь не похожих друг на друга. Урал — уравновешенный, спокойный, с некоторым предрасположением к меланхолии; Урман отличался несколько замкнутым характером, временами был даже диковат, с приступами лютой злобы (в такие моменты — берегись); что же касается Угрюма… Право, только в насмешку или очень веселый шутник, любящий позабавить других, мог назвать его Угрюмом, от слова «угрюмый»!

Мне вспоминается Урман, «подарочный пес», переданный Игорем Роговым на границу. Нет, это был другой Урман; тот Урман так и окончил дни на границе; а этот приехал из Новосибирска.

Он принадлежал какому-то научному работнику, мрачноватому дяде, вечно погруженному в свои логарифмы и державшему собаку не столько из привязанности к живым существам, сколько ради удовлетворения тщеславия: «я», «мой»; и пес вырос такой же, молчаливый и как бы вечно погруженный в себя. Когда волна эвакуации докатилась до Сибири и жить стало тесно, хозяин решил, что теперь можно обойтись и без собаки. Расстались они довольно спокойно.

Урман — дремучая тайга, нелюдимость; таков и был Урман-пес.

Странно, конечно: ученый — и вдруг непроходимая дремучесть, но мы ведь говорим о складе натуры…

Урал… конечно же, он родился на Урале! Однако привел его москвич-мальчик; нет, не коренной москвич, а тоже родившийся на Урале. Незадолго до войны отца перевели в столицу, в октябрьские критические дни он ушел в народное ополчение и не вернулся, сына с матерью эвакуировали в глубокий тыл, для собаки места не нашлось, и мальчуган перед отъездом с согласия близких сдал своего любимого Урала… Сколько горьких слез было пролито! Пес вырос в семье с хорошим распорядком жизни, в здоровой моральной атмосфере, и теперь вожатый хвалил Урала, не мог нахвалиться. Что же до легкой меланхолии, то она, вероятно, появляется (в какой-то мере) у каждой собаки, вынужденной переменить хозяев.