Евгений Елизаров - Философия кошки Страница 5

Именно вокруг этих первых гражданских строений (между тем археологические раскопки свидетельствуют о том, что очень часто храм оказывался одним из самых первых сооружений будущего города), привлекая к человеческому жилью кошку, и станет в изобилии виться ее будущая добыча – мыши и прочие мелкие грызуны. Так, именно около храмов, вернее, впрочем, около храмовых хранилищ впервые и появляется эта маленькая пушистая хищница, которой по историческим меркам очень скоро предстоит завоевать и дом и самое сердце его хозяина.

Кстати, в еврейском фольклоре говорится, что кошка появилась именно потому, что запасам пищи в Ноевом ковчеге, а значит, и многим его обитателям, стали угрожать мыши; Ной обратился с мольбой о помощи к Богу, Тот заставил льва чихнуть – и появилась кошка. Впрочем, похожий мотив присутствует и в православии: по словам последнего оптинского старца Нектария, скончавшегося в 1928 году, кошка спасла Ноев ковчег (а значит, в конечном счете, и все человечество), поймав мышь, одержимую дьяволом и по его наущению пытавшуюся прогрызть дно. За эту заслугу все кошки после смерти отправляются в рай.

Словом, в той или иной форме наличие связи между кошкой, мышью и некими высшими силами нашего мира осознавалось во все времена.

К слову, храм как хранилище будет существовать еще очень долго: Парфенон – это ведь, кроме всего прочего, и что-то вроде тогдашнего Гохрана, то есть основного хранилища стратегического государственного запаса. Правда, в нем содержали не зерновые, а золотой резерв греческого полиса: ведь даже золотые украшения стоявшей там огромной (едва ли не с пятиэтажный блочный дом) статуи броненосной Афины делались съемными, чтобы в критический для города-государства момент их можно было бы без ущерба для покровительствующей ему богини мобилизовать для организации обороны. Кстати, и турки, поработив Грецию, использовали Парфенон все в том же качестве склада. Своему современному состоянию он обязан именно этому, ставшему трагическим, обстоятельству: в 1687 году при штурме Акрополя ядро венецианской мортиры, пробив крышу, взорвалось внутри бывшего святилища, но – к сожалению – там уже хранились боеприпасы… Да ведь и наш Петр после жестокой нарвской «конфузии» обращал в пушки не что иное, как достояние православных храмов – отлитые из отменной меди колокола; и Ленин в его борьбе церковью не в последнюю очередь имел в виду накопленные тою сокровища. И все завоеватели всех времен и народов в первую очередь грабили именно храмы, – а это значит, что в них всегда было что найти. Как известно, грабежом не погнушались и крестоносцы четвертого похода, после штурма Константинополя обобравшие даже величайшую святыню христианского мира – Софийский собор. Но все это будет потом, много позднее. Сейчас же, чтобы закончить о связи храма с кошкой, заметим, что и сегодня последней не возбраняется свободно входить в него, – привилегия, которой не удостоен даже самый верный и надежный друг человека, собака. Больше того, в дверях многих православных храмов (В Суздале, Владимире и в других русских городах) можно увидеть отверстия, проделанные специально для кошек; их содержание приветствуется – и не только за кошачьи способности в ловле мышей, но и за ту особую, едва ли выразимую словами, атмосферу и теплоту, которую создают эти загадочные зверьки уже одним своим присутствием.

Словом, кошке нужна оседлость, и только переход от охоты и скотоводства к регулярному земледелию может создать предпосылки того, чтобы она могла выбрать нас. А этот переход и есть начало цивилизации.

Но почему же все-таки человеческое жилище? Ведь для того, чтобы охотиться на мышей, вовсе не обязательно постоянно жить под одной крышей с нами. Впрочем, для того чтобы поселиться в доме, нужно, как минимум, еще и согласие его хозяев на все ее посягательства, а кто же согласится впустить к себе пусть и маленькую, но все же весьма опасную хищницу? Не впускаем же мы соболя и куницу – кстати, в материальном плане куда более ценных животных.

Между тем, найдя свое место в человеческом жилище, она мгновенно (в самом деле, что могут значить собой несколько столетий в долгой истории человечества?) занимает там совершенно особое, больше того – привилегированное положение. Это видно уже по тому, что заветная мечта всякой собаки спать рядом с человеком так и осталась неисполнимой для нее, для кошки же это практически сразу стало почти непререкаемым правом. Я разумею здесь некое всеобщее правило, а вовсе не отдельные исключения из него; правило же требует отводить собаке особое место и одновременно не слишком протестует против привычек, свойственных любой домашней кошке.

Кстати, о спальном месте. В инстинктах, как кажется, всякого стайного существа заложено стремление занять спальное место как можно ближе к вожаку, ведь это значит занять позицию на самой вершине общей иерархии стаи. Отсюда вытекает многое, включая и самое главное для животного – очередность подхода к пище. Но ведь кошки никогда не сбиваются в стаи. Ярко выраженные индивидуалистки, они лишь иногда собираются на какие-то таинственные, цель которых не выяснена и по сию пору, собрания (П.Лейхаузен). А значит, некоторые стайные инстинкты если и свойственны им, то лишь в очень ограниченной мере.

Не всякая толпа – коллектив, не всякая совместность проживания говорит и о наличии сплоченной некими едиными правилами общежития стаи; последняя существует только там, где есть хотя бы какая-то общая для всех цель, где возникает необходимость хотя бы в какой-то координации совместных действий, а значит, и в распределении индивидуальных ролей. Поэтому часто встречающиеся колонии городских бездомных кошек – это еще совсем не стаи. Кошка не терпит подчинения решительно никакой организации и впервые соглашается с распределением ролей только у нас, в человеческом доме; при этом распределение, которое признается ею (и, как кажется, не слишком оспаривается нами) таково, что все обязанности возлагаются на его хозяев, права же обязаны доставаться только ей.

Как эта таинственная пришелица сумела добиться таких удивительных привилегий?

Природа со временем открывает нам все свои тайны, но здесь – явная недосказанность, как видно, здесь она сама испытывает нас, подобно древнему Сфинксу, задает какую-то великую загадку.

Может быть, ответ содержится именно в этой только что бегло очерченной связи. Ведь тот факт, что кошка впервые появляется именно рядом с храмом, не может не порождать вокруг нее мистическую завесу. Та тайна, которая всегда окружает само святилище, в известной степени обязана передаваться и ей, и аура храма, бросая свой отсвет на нее, должна была делать из кошки существо каких-то иных, далеких от земной суетности измерений. А вот окутанное ею существо уже трудно (если не сказать опасно) не впустить к себе. Да и к тому же, воплощение чего-то надмирного, оно само может стать (пусть и не очень надежной, но все же…) защитой дома, неким предстателем и заступником его домочадцев у высших сил природы. Словом, уже в Древнем Египте кошка почиталась не просто полезным, но и священным животным, «добрым гением жилища», маленькой хранительницей домашнего очага. Поэтому вовсе неудивительно, что когда кошка умирала, в приютившей ее семье объявлялся траур, все домочадцы в знак глубокой печали сбривали брови и скорбели о понесенной утрате.

Впрочем, в Египте кошка вообще заняла особое ни с чем не сравнимое место. Один из текстов гимна, посвященного ей (шестой век до нашей эры, теряющийся в тумане столетий царь Леонид со своими спартанцами заступит пути персидским полчищам в Фермопильском ущелье еще только через сто с лишним лет) – гласит: «О, священная кошка! Твоя голова – голова бога Солнца. Твой нос – нос Тота, господина трижды более великого, чем Гермополис. Твои уши – уши Озириса, который слышит голоса всех тех, кто его упоминает. Твой рот – рот бога Амму, господина жизни, который тебя предохраняет от грязи. Твое сердце – сердце Фата». (Кстати, далекие отголоски этих древних гимнических песнопений, которые в незапамятные времена звучали в храмах нильских долин, распознаются и на бескрайних русских равнинах. В близком нам с самого детства имени Котофея, героя многих национальных сказок, отчетливо различаются два самостоятельных корня: «кот», этимология которого вполне прозрачна и не требует, как кажется, никаких пояснений, и «фей», восходящий к греческому «theos» – бог. Это ли не свидетельство божественной сущности той, чья судьба и чье назначение стали предметом предпринимаемого здесь рассмотрения?)

Из-за своей загадочности, по преимуществу ночного образа жизни, светящихся во тьме зелено-золотых глаз, редкостной плодовитости и женственности она почиталась как священное животное. Это игривое грациозное существо было посвящено богине Луны Баст или, в другом написании, Бастет, которая по совместительству была еще и богиней радости и веселья, плодородия и деторождения (а еще огня, удовольствия, благожелательности, сексуальных обрядов, музыки, танца, защиты от болезней и злых духов, интуиции, врачевания, брака и всех животных, в особенности кошек). Баст изображалась в виде женщины с кошачьей головой, в левой руке у нее было зеркало (или корзина), а в правой – музыкальный инструмент систрум; при этом ее одежды, как правило, были зеленого цвета.