Джеймс Хэрриот - И все они – создания природы Страница 9

По-моему, особенно он любил сопровождать меня на вечерних вызовах, если Хелен в виде исключения разрешала ему лечь спать попозже. Он блаженствовал, уезжая за город в темноте, направляя луч фонарика на коровий сосок, пока я его зашивал.

Фермеры всегда ласковы с детьми, и даже самые угрюмые буркали: «А, так вы помощником обзавелись!», едва мы вылезали из машины.

К тому же, фермеры были счастливыми обладателями вожделенной мечты Джимми — больших сапог, подбитых гвоздями. Фермеры вообще вызывали у него неуемное восхищение — сильные, закаленные мужчины, которые почти все время проводили под открытым небом, бесстрашно расхаживали в гуще коровьего стада и небрежно хлопали по крупу могучих битюгов. Я видел, какими сияющими глазами он смотрел, как они — порой невысокие и жилистые — влезали по амбарной лестнице с огромными мешками на спине или ловко повисали на морде тяжеловесного вола, небрежно сжимая в зубах вечную сигарету, а их сапоги волоклись по полу.

Вот эти-то сапоги совершенно пленили Джимми. Крепкие, не знающие сноса, они словно символизировали для него тех, кто их носил.

Вопрос встал ребром, когда мы как-то раз вели в машине один из наших обычных разговоров. То есть вел его мой сын, засыпая меня бесчисленными вопросами, на, которые я отвечал несколько наобум, потому что думал о своих пациентах. Вопросы эти сыпались практически без остановки каждый день, следуя уже испытанному порядку.

— А какой поезд быстрее — «Голубой Питер» или «Летучий шотландец»?

— Ну-у… право, не знаю. Пожалуй, «Питер».

Затем следовал вопрос похитрее:

— А экспресс быстрее гоночного автомобиля?

— Да как сказать… Надо подумать. Наверное, гоночный автомобиль быстрее.

Джимми внезапно менял направление.

— А хозяин на той ферме очень большой, правда?

— Очень.

— Больше мистера Робинсона?

Начиналась его любимая игра в «больших людей», и я прекрасно знал, чем она кончится, но честно подавал требуемые реплики.

— Конечно.

— Больше мистера Лиминга?

— Несомненно.

— Больше мистера Керкли?

— Еще бы!

Джимми поглядел на меня искоса, и я понял, что он сейчас пустит в ход два своих козыря.

— Больше, чем газовщик?

Великан, являвшийся в Скелдейл-Хаус снимать показания газовых счетчиков, покорил воображение моего сына, и я должен был внимательно обдумать ответ.

— Ну-у… знаешь ли, мне кажется, он все-таки больше.

— А! Только… — Тут у Джимми лукаво вздернулся уголок рта. — Мистера Тэкри он тоже больше?

Это был нокаут. Кто мог быть больше мистера Тэкри, взиравшего сверку вниз на всех обитателей Дарроуби с высоты своих шести футов семи дюймов?

Я покорно пожал плечами.

— Нет. Должен сознаться, что мистер Тэкри больше.

Джимми просиял и победно кивнул. Потом начал что-то напевать, барабаня пальцами по приборной доске. Вскоре стало ясно, что он запутался и никак не может вспомнить, как там дальше. Терпение не входило в число его добродетелей: он начинал, снова путался, снова начинал, и было видно, что гневной вспышки не избежать.

После того, как мы спустились по крутому склону в деревушку и очередная порция «там-ти, там-ти» резко оборвалась, Джимми воинственно повернулся ко мне.

— Знаешь, — сердито буркнул он, — надоело мне это хуже горькой редьки!

— Ну, что же, старик, очень жаль. — Я призадумался. — Ты же, по-моему, поешь «Лиллибурлеро». — И я быстро напел мотив.

— Ага! — Джимми хлопнул себя по коленям, несколько раз во все горло пропел мелодию и пришел в такое отличное настроение, что высказал свое, видимо, довольно давнее желание:

— Папа! Ты мне сапоги не купишь?

— Сапоги? Так ты же в сапогах! — И я кивнул на резиновые сапожки, в которые Хелен всегда его обряжала перед визитом на ферму.

Он печально поглядел на них, а потом сказал:

— Я знаю. Только я хочу такие сапоги, как у фермеров.

Я растерялся. Что тут было ответить?

— Видишь ли, Джим, маленькие мальчики в таких сапогах не ходят. Вот когда ты подрастешь, то, может быть…

— Так они мне сейчас нужны, — произнес он горестно. — Мне нужны настоящие сапоги!

Я решил, что это случайный каприз, но он продолжал вести планомерную кампанию день за днем, с невыразимым отвращением глядя на резиновые сапожки, когда Хелен натягивала их ему на ноги, и скорбно опуская плечи, чтобы показать, насколько мало подобная обувь подходит такому мужчине, как он.

В конце концов как-то вечером, уложив его спать, мы обсудили положение.

— Подбитых сапог его размера вообще, наверное, не бывает, — сказал я.

Хелен покачала головой.

— Думаю, что нет. Но на всякий случай я погляжу.

Вскоре выяснилось, что Джимми был отнюдь не единственным малышом, мечтавшим о таких сапогах: неделю спустя моя жена вернулась домой, порозовевшая от оживления, и показала мне пару крохотных фермерских сапог — никогда в жизни мне не доводилось видеть ничего подобного.

Я невольно расхохотался: такие миниатюрные и такие настоящие, верные в каждой детальке они были! Толстые подошвы на гвоздях, солидные голенища и вертикальный ряд металлических дырочек для шнурков.

Джимми, увидев их, не засмеялся. Он взял их в руки с благоговением, а когда надел, в его манере держаться произошла разительная перемена. Бойкий коренастый мальчуган, он расхаживал в своих плисовых гетрах и новых сапожках, точно все тут принадлежало ему. Он притоптывал, стучал каблуками, плечи расправил, как мог шире, а в его «э-э-эй» слышались властные ноты.

Озорником я Джимми не назвал бы, и уж, конечно, в нем не было ни жестокости, ни страсти к бессмысленным разрушениям, однако сидел в нем бесенок, как, по-моему, и положено мальчишкам. Ему нравилось поступать по-своему, и он любил меня дразнить, хотя, вероятно, сам того не сознавал.

Если я говорил: — «Этого не трогай!», он старался держаться от указанного предмета подальше, но позже слегка проводил по нему кончиками пальцев. Назвать его непослушным в подобном случае было все-таки нельзя, и тем не менее он доказывал себе и нам свою независимость.

Так, он не упускал случая воспользоваться моментом, если я оказывался в стесненном положении. Вот, например, в тот день, когда мистер Гарретт привел свою овчарку. Пес сильно хромал. Я водворил его на стол, и тут в окне, выходившем в залитый солнцем сад, возникла круглая головенка.

Я ничего против не имел: Джимми часто наблюдал, как я работал с мелкими животными, и мне даже показалось немного странным, что он не прибежал в операционную.

Далеко не всегда легко установить, почему собака охромела, но на этот раз я обнаружил причину почти мгновенно. Когда мои пальцы слегка сжали внешнюю подушечку левой лапы, пес дернулся, а на черной поверхности проступила капелька лимфы.

— У него тут сидит какая-то заноза, мистер Гарретт, — сказал я. — Возможно, колючка. Сейчас я сделаю местную анестезию и доберусь до нее.

Я начал наполнять шприц, и вдруг заметил в углу окна коленку. «Нет, Джимми, конечно, не станет карабкаться по глицинии!» — успокоил я себя, подавляя раздражение. Забава эта была опасной, и я строго-настрого запретил ему лазить по стеблям этого красивого растения, обвившего дом со стороны сада. Хотя у земли стебли были толщиной в ногу взрослого мужчины, выше, поднимаясь к окошку ванной и дальше к черепичной крыше, они становились совсем тонкими.

Ну, конечно, он себе ничего такого не позволит! И я сделал укол в лапу. Современные анестезирующие средства действуют стремительно, и уже на второй минуте пес не ощутил ни малейшей боли, когда я сжал пострадавшую лапу.

— Поднимите его ногу и крепко ее держите, — распорядился я, беря скальпель.

Мистер Гарретт кивнул и озабоченно поджал губы. Он вообще был человеком серьезным, и явно глубоко переживал за своего четвероногого друга. Едва я занес скальпель над роковой капелькой, его глаза тревожно прищурились.

А я радостно сосредоточился. Если я обнаружу и уберу занозу, пес сразу же забудет про недавние страдания. Такие операции я проделывал несчетное число раз, и при всей своей легкости они приносили большое удовлетворение.

Кончиком лезвия я сделал крохотный разрез в плотной ткани подушечки, и… из окна на меня упала тень. Я поднял глаза. Джимми! В другом углу окна. Только теперь — его мордашка, ухмыляющаяся за стеклом по пути к крыше.

Поросенок! Влез-таки на глицинию, когда я только и могу, что метнуть в него свирепый взгляд. Я углубил надрез, нажал, но из ранки ничего не появилось. Мне не хотелось ее расширять, однако другого выхода не оставалось. Я провел скальпелем под прямым углом к первому надрезу, и тут уголком глаза заметил две маленькие ноги, болтающиеся у верхнего края окна. Я попытался заняться своим делом, но ноги покачивались и брыкались, совершенно очевидно в пику мне. Наконец они скрылись из виду, что могло означать лишь одно: Джимми не спускался, а карабкался выше по все более ненадежным стеблям. Я углубил разрез и осушил его тампоном.