Прорыв - Юрий Сергеевич Аракчеев Страница 10

от друга, словно самцов от самок в стаде, чтобы не дай бог…). И я любил ее «на расстоянии» уже два года (ее имя и фамилия и сейчас звучат райской музыкой для меня…) и, увы, не целовал ни разу наяву (это было предосудительно, неприлично, и так страшно…), хотя во сне, конечно, бывало не раз… Самое удивительное, что ведь и она весьма симпатизировала мне и, как я отчетливо понимаю теперь, была готова, возможно не только к поцелуям, однако я ни на что не решался… И вот совместный вечер двух школ (по линии «совместной комсомольской работы»), я приглашаю ее на танец. И с замирающим сердцем танцуя на расстоянии, как обычно, я вдруг чувствую, что мы сближаемся, и я – о чудо! – ощущаю касание ее вполне женской груди! От едва выносимого и непривычного мига счастья у меня потемнело в глазах, я покачнулся и чуть в обморок не упал и даже отстранился испуганно… И так и не смог я преодолеть тогда беспомощности своей – неразвитости! трусости! лицемерия, внушенного мне «воспитателями»! – и… Потерял тогда свою первую любовь, чего до сих пор простить себе не могу.

И теперь воспоминание ожило внезапно. Но… Теперь я в состоянии был вместить! – и уже не потемнело в глазах от божественного прикосновения, хотя и не притупилось ничуть, и я как победитель радовался свободе своей! Да! Да! Да! Не зря, не зря работал над собой и тренировался, не зря! Победил! Все – сбывалось! Как же заморочили головы нам «мудрецы»… И я пил крупными глотками, не сдерживаясь, свободную радость общения, мне не было стыдно, я – ЖИЛ! Я раскрывался навстречу многоцветному миру без страха – и мир был расположен ко мне! Вот же – и Галя, и Лена теперь, кажется – вот же, вот! И к обеим – к Галке, конечно, но и к Лене тоже! – я теперь шел не бедненьким, не обделенным судьбой, а – богатым!

Ах, как отвечало моему свободному объятию стройное тело Лены! И Галины глаза, когда мы с ними встречались, с такой симпатией сверкали тоже… Минуты легкого опьянения, щедрой дружбы, может быть даже любви всех ко всем наступили… Миг оторванности от прошлого и будущего – прорыв?

Даже Вася неопределенно и счастливо улыбался… Да, да, не Роберт был сейчас с нами – Василий! Именно он, Василий, а никакой не «англичанин» – Василий, торжествующий в своем естестве! Ах, Вася, остановись, запомни! Услышь зов свыше, поверь ему без страха, не забывай… Он – для нас с тобой, он – для нас… Музыка звучала, и мы все дружно плыли в волнах этой музыки…

После медленного танца с Леной, после двукратной перемены партнерш – другой Лены и Тани, потому что Вася неизменно приглашал Галю, – зазвучал быстрый ритм, и Роберт уединился в лоджии с Таней, которая захотела курить, а я позволил себе пригласить принцессу.

Как просияла она, навстречу вставая! Сколько искренней – не только женской, но и просто человеческой, детской готовности было в ее глазах, в легком движении мне навстречу. Сколько приветливости, радости, и – ни намека на ревность за то, что я вот позволил себе особенно пофлиртовать с одной из фрейлин. Сколько всепрощающего человеческого доброжелательства и широты! Вестница, вестница не только юности, но – будущего! Королева! Великодушная и прекрасная…

Это был быстрый танец, и мы держались на расстоянии, но движения Гали были сама пластика и экспрессия. Мягко передвигалась она, гордо держа свою голову индианки, длинные распущенные волосы подчеркивали очарование стройной фигуры, и даже обе Лены остановились, освободили пространство посреди комнаты, безусловно отдавая пальму первенства ей, грациозной креолке, откровенно любуясь. Ах, милая Лена, первая фрейлина с открытым и ясным взглядом, с высокой грудью, так пленительно отдававшаяся моим объятиям! Ты тоже была прекрасна в своем великодушии и широте – уступив сильнейшей, ты ничуть не роняла (ты слышишь, Вася: ничуть!), не роняла своего собственного достоинства при этом. Наоборот! Вот, вот у кого нам с тобой нужно учиться, дорогой Вася, – у них!

Но – увы! Увы… Недолго длился наш счастливый прорыв! Быстро кончился первый волшебный хмель, рассудок потихоньку включался, и зашевелились в каждом из нас воспоминания о прошлом, о неудачах; сомнения, страхи подняли змеиные головы; защелкали счеты…

Еще только наблюдая – с «вольтеровской», кислой, скептической, горестной улыбкой наблюдая наш с Галей танец из лоджии как из засады, посверкивал Роберт «английскими» своими очками, и лицо его отнюдь не выражало бескорыстного созерцательного блаженства, любования, нет. Ведь Галя танцевала не с ним, не с ним…

Да, не надолго хватило великодушия и широты, не надолго. Видно было, что неуютно чувствует себя и Таня. Ведь еще с самых первых минут – когда только еще знакомились у танцплощадки, – я заметил, что именно она среди троих лидер, а потому теперь, на празднике нашем, такой естественной была для нее, увы, претензия на нечто большее, чем быть просто фрейлиной, просто равной и свободной, как все… После первых минут всеобщей безоглядной свободы, она и курить-то отправлялась теперь со значительностью, с претензией на неординарность – ведь курила среди нас шестерых только она одна! – а когда говорила за столом, то с ощутимым апломбом и ожиданием особой реакции на свои слова, а если таковой не было, то это явно задевало ее. Не случайно, пожалуй, так быстро они нашли контакт именно с «Робертом»! Уж ей-то точно не нужен был Вася, ей-то уж, конечно, подавай «англичанина». Что же касается меня, то мне она нравилась меньше всех – я терпеть не могу выпендреж, – и она, по-моему, это чувствовала…

И так видна была теперь в общей, искренней поначалу атмосфере нашего вечера, дружная неудовлетворенность двоих – Роберта и Тани, – и уж совсем явно выглядела она теперь, когда двое они, как заговорщики, уединились в лоджии и смотрели оттуда с неискренними улыбками, как из засады…

Впрочем, нет: искренними! Искренними были они, как и мы, тоже искренними! Но – по-другому…

Вот, значит, и искренность не спасает. Увы.

И наступил момент, когда уже не на быстрый и легкий танец на расстоянии, а на медленный – близкий! – мог я позволить себе пригласить принцессу. Да, Роберт, я ждал, сдерживал себя, но теперь извини. Почему же это я должен пестовать дешевый твой эгоизм, не думая ни о себе, ни о Гале? Нет ли в уступчивости такой чего-то жалкого и ничтожненького? Должен ли я быть сообщником в твоем несчастном чувстве «собственности»? Это, что ли, дружеский долг?