Брэнди Энглер - Мужчины на моей кушетке Страница 4

Когда Дэвид ушел, я провела предварительную оценку. Мне казалось, что, несмотря на браваду, его реакции были отягощены застенчивостью, страхами и склонностью к соперничеству.

Для меня препятствием к терапии Дэвида было то, что этот стиль личных контактов стал частью его индивидуальности, а когда патология пациента становится важной стороной его личности, ему очень трудно вносить в нее какие-то изменения.

Я оценивала свои шансы усилить в нем способность к инсайту как невысокие, но видела одну возможную лазейку: теперь ему было мало просто распутства – обычного источника гордыни. Он сознавал, что хочет ощущать любовь, – просто он не вполне понимал, что это такое. Я хотела помочь Дэвиду прийти к этому пониманию, так что мне нужно было взять паузу и поразмыслить о  моих собственных отношениях с любовью .

В то время я считала, что очень хорошо знакома с этим понятием. У меня разворачивался непрекращающийся грандиозный роман с любовью. Да, я любила мужчин, но по-настоящему моя верность принадлежала самой любви . С годами я развила в себе способность культивировать эйфорию романтической любви. Этот навык я всячески оттачивала и вполне успешно привлекала к себе мужчин – не благодаря своей внешности или уму, но потому, что они тоже хотят чувствовать себя опьяненными любовью.

Я могла создать ощущение любви в любой момент и практически к любому человеку. А уже оказавшись в этом состоянии, я легко верила, что ни у одного мужчины не может возникнуть в отношении меня недобрых намерений. Ведь я полуосознанно проецировала определенную ауру невинности, которая обычно возбуждала в мужчине инстинкты защитника и кормильца. Наша с Дэвидом встреча один на один была сродни встрече Дон Жуана и Поллианны [5] .

Когда мы с Дэвидом встретились снова, я вернулась к его вопросу, так и оставшемуся без ответа.

– Итак, – сказала я, – вас интересует, способны ли вы любить?..

– Думаю, да.

– Вы продолжали размышлять о том, почему вас это интересует?

– Может быть, потому, что я саботирую все отношения, изменяя своим подругам с женщинами, к которым не хочу привязываться; с женщинами, в которых я ни за что не смог бы влюбиться. Это странно?

– А вы считаете, что это странно?

– Странно то, что, пусть я даже равнодушен к ним, я все равно сравниваю их со своей подругой.

– В сексуальном плане?

– Не совсем. Я воображаю, как бы я жил с каждой из них.

Я не ожидала такого ответа, и Дэвид предвосхитил мой следующий вопрос:

– На самом деле я очень хочу остепениться и жениться. Теперь я достиг финансовой стабильности, и все мои друзья женятся, покупают большие дома в Вестчестере и Джерси. Мне просто нужна самая горячая цыпочка и самый большой дом.

В перерыве между сеансами я немного размышляла о состязательной природе Дэвида. Поскольку он сказал, что его не всегда возбуждают женщины, чьи номера он коллекционирует ( мужчин вообще не обязательно возбуждают женщины, которых они обхаживают, а порой и совсем наоборот ), я подозревала, что эти совместные с друзьями вылазки по барам и коллекционирование телефонов осуществляются не ради самих женщин, а как проявление натуры игрока . Иными словами, волокитство Дэвида имело социальный импульс, если рассматривать его в контексте отношений с другими мужчинами.

Дэвид подтвердил мою интуитивную догадку, когда рассказал мне, что рос в амбициозной, ориентированной на результат семье и у него было несколько братьев – это как раз такая обстановка, которая воспитывает либо склонных к тревожности перфекционистов, либо людей, которые со временем ломаются под давлением, впадая в депрессию.

Дэвид был человеком целеустремленным. В футбольной команде своего колледжа он играл за квотербека. Ныне он управлял успешным хеджевым фондом [6] , отличаясь в работе той же агрессивностью и стратегическим мышлением. Он работал на Уолл-стрит не покладая рук по 80 часов в неделю. Я знавала людей, занятых в этом бизнесе. Некоторые из них «спускали пар» с помощью кокаина и проституток. Дэвид не был похож на такой тип, но мне нужно было в этом убедиться.

– Мне не нравится платить за секс, – ответил он. – Мне просто нравится добиваться женщин-недотрог.

Но когда они отвечали на проявленный им интерес, Дэвиду не хватало эмпатии – или социального интеллекта, – чтобы осознать, что́ может чувствовать его «дичь»: возбуждение от встречи с красивым, обеспеченным мужчиной; заманчивость хороших перспектив, возможно – удачного брака; надежда на то, что он всерьез заинтересовался ею; и, возможно, некоторая тревога, вызванная обостренным осознанием неравного соотношения мужчин и женщин в большом городе. Я хотела помочь Дэвиду проникнуть в мир возможных чувств женщин, которые были объектом его охоты. Я придвинула свое кресло поближе и наклонилась к нему, чтобы акцентировать связь между нами.

– А что, если женщина, с которой вы разговариваете, симулирует искренний интерес к вам? – предположила я.

Дэвид ухмыльнулся, явно настроенный скептически. Я продолжила:

– Что, если она видит в вас только гигантский значок доллара и мечтает о том, чтобы, манипулируя вами, заставить вас оплачивать ее покупки и путешествия? Что, если все ваше взаимодействие в баре – это притворство, в котором вы оба играете свои роли?

Дэвид молча обдумывал мои предположения, а я наблюдала, как ответ начинает медленно проявляться в выражении его лица.

Неуверенность.

Он никогда не задумывался над тем, что женщина, демонстрирующая интерес, может вовсе не хотеть его. Ему необходимо было быть желанным, и, если он ощущал это желание со стороны женщины, оно просто не могло быть подделкой. Его эго рассчитывало на это.

– Для вас важно, чтобы женщина действительно вас желала, – проговорила я, мягко объясняя то, что он сейчас осознал, но о чем прежде не задумывался.

Язык тела Дэвида начал меняться, когда тревога и стыд поднялись из глубин его существа. Он закрыл одной рукой грудь, подняв ладонь к подбородку, нахмурил брови, одна ступня выбивала по полу отрывистую дробь. Я наблюдала, как его эго постепенно «сдувается» . Ценность ежевечерних эскапад, прежде имевших для него огромное значение, внезапно оказалась поражена сомнением. Я проделала брешь в его эго, и на какое-то мгновение в мою душу закралась надежда, что теперь мы сможем заняться настоящей терапией.

Я уселась поудобнее в кресле и ненадолго отвела взгляд, чтобы ослабить напряжение. Когда я снова посмотрела на Дэвида, тень поражения пробежала по его лицу. Шах и мат! Однако чувства торжества у меня не было.

Атмосфера в комнате потяжелела от новой энергии – эмоций, его и моих. Я ощутила теплую волну сострадания, поднимающуюся во мне. Довольно долго никто из нас не произносил ни слова. Тогда я в первый раз ощутила эмпатию к Дэвиду.

– Что в эту минуту происходит внутри вас? – мягко спросила я, чувствуя и себя несколько уязвимой.

– Ничего, – отрезал он. – Мне нужно идти. У меня встреча через полчаса.

Дэвид резко вскочил с места. Атмосфера стала ощутимо холоднее. Я понимала, что мне следует попытаться удержать его, но все это случилось слишком быстро, и я почувствовала обиду.

Я совершила ошибку. Меня учили, что, когда клиент изъявляет желание уйти до конца сеанса, это классический признак того, что он от чего-то бежит и что крайне важно заняться этой проблемой в тот же момент. Я не была уверена, что он вернется.

К счастью, Дэвид все же вернулся на следующей неделе. Но он пришел на двадцать минут позже назначенного времени и не стал объясняться – еще один классический признак сопротивления . Я была рада, что он объявился, но его опоздание вполне могло означать, что он хотел сократить продолжительность сеанса, чтобы не дать увидеть себя на более глубоком уровне.

Кроме того, прежнее нахальство Дэвида вылезло на поверхность в полную силу. Садясь на диван, он заметил:

– Вы сегодня отлично выглядите, док. Знаете, вы ведь действительно очень сексуальны. Если бы я увидел вас вне стен этого кабинета, я бы попытался вас разговорить.

На этот раз я не была ни польщена, ни оскорблена. Возврат Дэвида к сексуализированному поведению был вполне прозрачен. Он эротизировал свою тревожность и отступил в безопасную зону. В этом не было ничего необычного: Дэвид явно чувствовал себя уязвимым, и это объясняло его реверсию [7] . Теперь мы с ним снова вернулись на исходные позиции.

Я не хотела, чтобы он меня сексуализировал. Единственное, что мне всегда было нужно от клиентов, – это уважение. И одобрение. Я хотела, чтобы мои интерпретации и методы воспринимали как хитроумные и проницательные, мудрые и полезные. На самом деле я ощущала приток уверенности всякий раз, как пациент говорил: «Именно так все и есть!» или «Моя жизнь изменилась к лучшему!»