Диана Морьентес - Билет на солнце, или Сказка о потерянном времени Страница 44

— Терпи, — огрызнулся он. — Я не могу рисковать твоей жизнью.

— Отпусти, я не убегу, — обещала Наташа на полном серьезе. — Мне больно! Пожалуйста!

А Максу было уже все равно. Чувство опасности постепенно уступало место обычной злобе и раздраженности.

— Ты убегала от меня полкилометра! И тебе было наплевать, что я не хочу тебя потерять, и что я разбил ногу! Тебе все равно, что я буду чувствовать! Всегда было все равно!!!

Он о чем-то конкретном говорил, Наташа это поняла, и осознала, что он прав… Это были обиды, не имеющие отношения к сегодняшнему дню или к раненой ноге. Словно чаша терпения переполнилась, и вся его боль хлынула на Наташу — в одной фразе, настоящей. Наташа беззвучно заревела — вот и ему всю жизнь причиняет страдания… Ему — человеку, любимому с двенадцати лет… Пусть держит как угодно грубо — заслужила. Пыталась смириться и не обращать внимания на побледневшие и ноющие кисти рук. Но если бы хоть поза была удобная! Коленкам было жестко на корнях куста, вырвавшихся из холодной и, казалось, влажной почвы, а особо вредные травинки раздражали кожу до чесотки. Мысли о самоубийстве уже просто не вместились бы в Наташину голову — там было тесно из-за физического дискомфорта. Впрочем, и неудобство меркло перед нахлынувшими воспоминаниями.

— Неделю назад я пересматривала видео с Выпускного, — призналась девушка тихо. — Там есть момент, когда директор объявил, что меня выбрали королевой, и позвал на сцену. Оператор так четко поймал этот жест: вставая с дивана, я оглянулась на тебя, и ты мне чуть заметно кивнул. Я же говорю, кинематограф — сильнейшая вещь! Ты отпустил меня на сцену. Во всех смыслах. В Москву отпустил. Потому что поверил, что я вернусь… Поверь и сейчас — отпусти.

Макс отрицательно качнул головой и произнес обессилено:

— Я отпустил тебя в Москву, потому что не поверил, что ты уедешь. И чувствовал себя обманутым, когда последний вагон твоего поезда исчез за поворотом.

Несколько бесконечных мгновений Наташа пялилась на мужа с таким потрясенным видом, словно ей открыли величайшую тайну Вселенной. Насколько же неправильно она его понимала! Четыре года… Но кивнула:

— Ну, да. Сказала, что уеду, и уехала. Я никогда тебя не обманывала. Мне можно верить. Я не убегу сейчас. Отпусти запястья, больно.

И продолжала выжидательно и терпеливо прокалывать его своим взглядом. Внешне такая холодная, словно даже хозяйка положения… А внутри — несчастная, униженная, одинокая… Прошептала:

— Зачем мне жить, если ты мне не веришь?

Черт возьми, он верит. Но… Зрение все больше становится мутным от постепенного осознания существенности ее поступка.

— Наташ… — объяснял он виновато, попытавшись ослабить хватку. — Я не смогу даже подняться на ноги, не то что снова бежать за тобой… Ты себе не представляешь, как это больно… И раз уж тебе жить не хочется, я сделаю так, чтобы у тебя просто не было выбора.

Он плакал, даже не пытаясь это скрывать от нее. По-мужски хладнокровно, без эмоций, просто слезы текли по щекам. Вытереть их было нечем, и он пытался плечом. Наташа смотрела, не отвлекаясь. Необъяснимо притягивающее внимание зрелище. Дернула руку к его лицу, и Макс тут же схватил ее запястья с прежней силой. Тогда Наташа дотянулась и размазала его слезы губами.

— Не плачь больше! — прошептала она не по ситуации требовательно.

— Не доводи, — ответил он ей так же.

— Мне трудно, — объяснила она и уткнулась лбом в его плечо. — Хочется невесомости… А гравитация убивает. Каждый день. Макс! Мне слишком тяжело на этой земле! Я не могу так больше! Я хочу, чтобы это прекратилось!

Если она начала говорить о своих переживаниях — это хороший знак, значит, она выговорится и успокоится. Макс понимает ее, как никто другой. Здесь, в заброшенном месте, среди деревьев, сумерки наступают быстрее, чем в центре города; сумерки проникают в воздух, которым ты дышишь, скрывают все мелкое и оставляют главное. По дороге внизу с теплым шорохом проезжают машины, иногда слышны голоса людей, проходящих там по старенькому запыленному тротуару — чужие назойливые слова, не нужные ни тебе, ни мне. Они видят, что мы здесь, на холме, но они не смогут подойти, потому что их здесь не ждут. Потерпи немножко, скоро станет совсем темно…

— Я тебя обниму? — предложил он, но вкупе с интонацией, скорее, попросил разрешения. И неуверенно отпустил ее запястья. Решай. Когда умрешь, тебе будет все равно. Но, пока не умерла — решай.

— Давай, может быть, ногу твоей рубашкой перевяжем? — предложила девушка.

— Промыть бы надо для начала, — возразил Максим. — Все в порядке, не волнуйся. Иди сюда.

Наташа тут же переползла ему на колени, прижавшись к груди и повиснув на плечах.

— Почему ты мне не веришь? — простонала она. — Этот мир не для меня, я это чувствую… Я все равно умру…

— Мы все умрем. Расслабься, — посоветовал он ей на ушко, крепко-крепко обхватив ее маленькое хрупкое тельце. — Не держись, расслабься. Отдохни. Не бойся, ты в надежных руках…

Максим хотел бы еще много чего ей сказать — приободрить, поддержать, утешить — но не мог подобрать хотя бы пару слов для адекватного словосочетания. А Наташе и не нужны были слова — зачем; часто ли они бывают правдой? Его руки — вот это важно.

В земле и в воздухе, словно на телефонной линии, возникли помехи; они не были заметны, просто интуитивно угадывались, потом нарастали, набирали силу и мощь и через несколько секунд превратились в глухой грохот — Максим за своими физическими и моральными переживаниями не сразу распознал в этих звуках приближающийся поезд. Притормаживая к вокзалу, вагоны со свистом проползали за его спиной, и тяжелая вибрация убеждала, что все позади. Как будто этот поезд был последним. Как будто теперь Ее уже ничто не убьет. Как будто ничего страшнее, чем сейчас, он уже не испытает.

Она тоже не может рисковать его жизнью. Так что придется терпеть. За один час жизнь человека иногда меняется до неузнаваемости. «Кто я?» — шумело фоном в ее пустой голове. Этот вопрос Максим Викторович задает школьникам на половом воспитании. Он требует десять ответов. Знает ли учитель, что бывают моменты, когда на этот вопрос нет ни одного? Кто я, если нет веса, нет слез, нет мыслей? Нет ничего. Только Ты. И твои кровавые следы — красная дорожка на светлых острых булыжниках железнодорожной насыпи. И твои монотонные успокаивающие покачивания. Пусть темнеет, и время пусть проходит мимо, не задерживаясь возле одинокой парочки на неприметном заросшем склоне. Я тебе — свою свободу, ты мне — свой покой. Я буду жить до тех пор, пока тебе это нужно…Нет, хоть один — но ответ есть всегда. Я — это ты. С седьмого класса на своей собственной планете…

Больно — ты это слово вспомнишь не раз.

Закрыв глаза, лицо подставляешь ветру.

Сквозь время летят обрывки знакомых фраз.

Ты почти в забытьи, но вечно помнишь об этом.

Руки в стороны — с обрыва летишь, как птица.

Открываешь глаза — опять на краю стоишь.

Это ветер тебе никак не дает разбиться.

Он решил за тебя. Возвращайся домой, малыш.

Сидя на кровати, Максим смазывал рану на стопе сильнозаживляющим кремом. Ему наложили семь швов, и выглядели они устрашающе. Казалось, впервые после целой сотни лет Макс может дышать спокойно, и даже жгучий крем сейчас не причинял боли. Вчера на мосту ему казалось, что единственный выход — это, действительно, лишь портал на тот свет, но сегодня — вуаля! — все позади. Наташа сегодня весь день ведет себя, как посторонняя, но Максима это совсем не тревожит — она не отшивает его, не грубит, напротив, как с любым посторонним человеком, держится вежливо, воспитанно. Максим знает, друг познается в беде, и она это точно оценит.

— Знаешь, мне хочется побыть одной, — делилась с ним Наташа своими размышлениями. — В смысле, не сейчас, в комнате, а просто побыть ОДНОЙ. Хочется найти место, где не было бы никого из знакомых. Где не надо было бы отвечать на телефонные звонки, где не было бы Интернета… Где-нибудь подальше отсюда. Мне нужно немножко покоя, немножко отдыха… Как в спальном корпусе санатория. Несколько недель одиночества. Может быть, заняться собой, сходить к косметологу. Или дни напролет проводить в библиотеке… Мне впервые в жизни так плохо… Мне впервые в жизни так нужна ТИШИНА!

Тишина… В общем, он, Максим, ей мешает. Макс взглянул любимой девушке в глаза, и на его лице появился легкий намек на обиду.

— Ты можешь поехать в Италию одна, — предложил он разочарованно, завинтив крышечку тюбика. — Вряд ли из нашего свадебного путешествия что-то получится, если тебе хочется одиночества! — но, подавив в себе остатки эгоизма, добавил: — Может, тебе это поможет.

— Ты это серьезно? — уточнила она вполголоса.

Макс не смог выдавить из себя ни звука. Поэтому просто кивнул.