Tiamat - Гилморн Страница 7

Какие моменты выбирал Норт, чтобы задавать этот вопрос! В эти моменты сам Гилморн вряд ли мог произнести что-то членораздельное, и солгать уж тем более не мог, а сказать «да» не позволяла гордость. И он молчал, стискивая зубы, сдерживая рвущиеся с губ стоны наслаждения.

Только намеренная грубость и яростный напор сводили его с ума, заставляя терять всю свою выдержку. Норт уже не был с ним таким осторожным и неторопливым, как сначала. Он брал его грубо и нагло, будто насиловал. Это было уже далеко не так больно, как в первый раз — должно быть, тело Гилморна привыкло к такому вторжению. Но вызываемые при этом ощущения были интенсивнее боли, они ослепляли и оглушали эльфа, так что он даже не слышал собственных отчаянных криков, когда Норт изливался в него в бешеном, диком оргазме.

После трех дней почти непрерывных постельных упражнений Гилморн чувствовал себя разбитым. У него болели не только зацелованные губы, не только стертая буквально в кровь задница, не только укусы и царапины на плечах и бедрах, но и все остальное тело, включая такие мышцы, о существовании которых он даже не подозревал. Норт был очень изобретателен на ласки и новые позы… Марафону был положен конец лишь тогда, когда Гилморн просто вырубился, после того как Норт в очередной раз слез с него. Эльф забылся тяжелым сном, несмотря на то, что эльфы вообще спят редко, и человек не мог разбудить его в течение нескольких часов. Это заставило его опомниться и дать им обоим передышку.

Когда эльф проснулся, его ожидал неприятный сюрприз. Норт решил заклеймить его как свою собственность и сделал это совершенно варварским способом. Он пробил Гилморну мочку правого уха и вставил в нее серьгу — колечко черненого серебра, украшенное зеленой эмалью. Как будто мало было этого вульгарного украшения, эльфу пришлось претерпеть еще худшее унижение. Его накрепко привязали к скамье, чтобы он не мог пошевелиться, и сделали татуировку в том месте, где заканчивается спина и начинается линия между ягодицами. Татуировщик мучил эльфа три часа, старательно и аккуратно выводя рисунок. Такую боль легко было переносить, подумаешь, всего лишь уколы иглой, но эльф едва не расплакался, глядя в зеркало на конечный результат. Это был черно-серебряный дракон с зелеными глазами. Аллегория была слишком хорошо понятна, учитывая цвет глаз Норта и его предпочтения в выборе цвета одежды. Наверное, его личная печать, или родовой герб, или что-то в этом роде. Дракон был изображен с распростертыми крыльями, а его извивающийся хвост исчезал как раз в ложбинке между белыми полушариями ягодиц эльфа. Сама картинка была выполнена с большим умением и искусством, но Эру милосердный, как же похабно она смотрелась именно на этом месте — как приглашение к сексу, как клеймо наложника, как печать низменной похотливой любви…

Потянулись однообразные дни и ночи плена. Гилморн так ничего и не узнал о своем господине, потому что Норт никогда не говорил о себе, а эльф не позволял себе проявлять интерес. Зато он много узнал о себе самом… Например, в каких позах он получает наибольшее удовольствие, какие ласки ему наиболее приятны, какие слова сильнее его заводят и как доставлять себе наслаждение с помощью рук. Уж точно, такого он никогда не узнал бы в Лихолесье.

Он узнал, что даже эльф может привыкнуть ходить обнаженным и научиться спокойно относиться к своей и чужой наготе — какой смысл одеваться, если в покоях Норта тепло, а их хозяин не терпит никаких преград, затрудняющих доступ к телу прекрасного пленника? Он узнал, что можно скучать по своему суровому любовнику-насильнику, потому что в долгие часы одиночества все равно нечем заняться, кроме чтения книг на вестроне, которых Гилморн не любил. Он узнал много новых слов для обозначения понятий, которых не было в синдарине — ругательств, пошлостей, названий половых органов и видов секса. Он узнал, что может быть злым, грубым и несдержанным на язык, когда дерзил Норту и боролся с ним в тишине его спальни, как будто неведомый неразумный демон внутри него побуждал дразнить и провоцировать человека, стараться пробить броню его всегдашней сдержанности. Впрочем, эти вспышки бунтарства не могли изменить истинного положения вещей, с которым Норт ознакомил его в один из долгой череды дней, проведенных с эльфом.

— В чужом присутствии ты будешь всегда называть меня «господин» и будешь молчать до тех пор, пока я к тебе не обращусь. Если ты нарушишь это правило, я тебя выпорю, а потом отымею рукояткой плети.

Гилморн вздрогнул — воображение его никогда не подводило.

— Я понял. Но почему ты не требуешь этого, когда мы одни?

— Мне не нужны такие дешевые атрибуты моего положения. Я и так знаю, что ты находишься в полной моей власти, как бы ты ни распускал свой длинный язык.

— Значит, наедине ты позволяешь рабам проявлять неуважение?

— Можешь сколько угодно играть в непокорность, — усмехнулся Норт. — Но когда ты в постели стонешь и извиваешься подо мной, ни у кого из нас нет сомнений, кто здесь господин.

Эльф покраснел и не нашелся, что ответить.

Глава 4

Гилморн лежал на кровати и пытался сосредоточиться на книге, которую держал в руках. Однако это казалось невозможным, буквы решительно отказывались складываться в слова, поскольку мысли его были заняты совсем другим. Он невольно прислушивался к шагам Норта в соседней комнате. Через несколько минут его хозяин закончит с делами и придет в спальню, и до того как лечь спать, он конечно же захочет, как он выражается, «покувыркаться по кровати со своим маленьким эльфом». При этой мысли Гилморну немедленно стало жарко.

Ожидание становилось просто невыносимым. Гилморн пытался убедить самого себя, что он всего лишь хочет как можно скорее пройти через ежевечерний ритуал удовлетворения ненасытной похоти смертного и на ближайшие несколько часов избавиться от его внимания. Гордость не позволяла ему признаться себе в том, что причиной его нетерпения было самое банальное и вульгарное желание.

В соседней комнате послышались голоса. Норт приветствовал гостя громко и с искренней радостью. Гилморн не стал прислушиваться к разговору и углубился в книгу, пока через некоторое время человек не позвал его:

— Эй, Гил, зайди-ка сюда.

Эльф отложил книгу, накинул тунику и вышел в другую комнату, остановившись у дверей и опустив глаза к полу, как приличествовало в его положении.

— Дорогой Артагир, позволь представить тебе моего гостя, — церемонно и слегка насмешливо произнес Норт. — Это Гилморн, лихолесский эльф, подданный короля Трандуила. Он был настолько любезен, что согласился составить мне компанию и скрасить мое одиночество. Гилморн, а это Артагир, мой давний друг и боевой товарищ, герольд владыки Мордора.

Гилморн был вынужден поднять голову и взглянуть на того, кого представил ему Норт.

Он увидел худощавого молодого человека, почти юношу, примерно одного роста с ним самим, изящно и со вкусом одетого в черное с серым. Его лицо, обрамленное короткими — до плеч — прямыми волосами цвета платины, можно было бы назвать красивым, если бы не слишком мягкая линия губ и подбородка, придававшая ему неуловимо женственный вид. Щеку его белой полосой пересекал старый шрам.

Гилморн был шокирован, поняв со свойственной эльфам проницательностью, что Артагира и Норта связывает нечто большее, чем дружба. Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы прочесть язык взглядов и телодвижений обоих смертных, и то, что он видел, неоспоримо свидетельствовало об интимных узах. Эти двое были любовниками. Словно в подтверждение догадки Гилморна, рука Норта легла на колено молодого гостя — и было очевидно, что друг его не находит прикосновение неприятным.

Неудивительно, сказал самому себе эльф. Вряд ли Норт до встречи с Гилморном мог обходиться без партнера, при его-то темпераменте! Его поразил не факт наличия у Норта любовника, а то, что молодой Артагир вступил c ним в связь явно по доброй воле и с охотой. Возможно, среди офицеров Мордора такие отношения между мужчинами считались нормальными, и два человека со сходной страстью к чувственным наслаждениям могли находить в них одинаковое удовольствие.

«Может быть, если бы я не был эльфом, общество Норта было бы мне более приятно», — подумал Гилморн.

Похоже было, что Норт питает склонность к определенному типу мужчин. Грациозный, стройный и тонкий в поясе, Артагир напоминал своим ростом и телосложением эльфа. У него тоже были светлые волосы и светлые глаза, не голубые, как у Гилморна, а серебристо-серые.

— Морадан, он просто великолепен! — произнес Артагир приятным сильным голосом, отставляя бокал с вином и вставая с кресла.

— Сними одежду, Гил, — приказал Норт.

Щеки эльфа вспыхнули, но он повиновался немедленно.