Алекс Экслер - Винни-Пух и Пятак Страница 3

Дорога к дереву у меня как-то смазалась. Помню бесконечный бурелом и пыхтенье Винни. Наконец, к вечеру добрались до места. Зверье уже расположилось походным костром и вело свои тихие, задушевные разговоры. Пчел пока не было видно, но никто не сомневался, что они начеку. Неподалеку от дуба расположилась маленькая хибарка, где Пух предложил сделать штаб-квартиру. Говорили, что там живет одинокая вдова. Поскольку Винни был занят беседами с животными и поднятием у них боевого духа перед завтрашним боем, я отправился к хижине, чтобы переговорить с хозяевами.

Что и говорить, события последних дней изрядно повлияли на мои манеры. Если буквально неделю назад я бы долго скребся под входом, тоненьким голоском упрашивая впустить меня внутрь, то сейчас просто с разбегу снес дверь, ворвался в избушку и заорал:

– Здорово, карга старая! Отряд особенного предназначения доверил твоей халупе стать нашей штаб-квартирой!

И тут в ответ раздался низкий, но очень мелодичный женский голос:

– Я ценю Ваше доверие, сеньор, но у меня принято вытирать ноги о коврик, перед тем как войти. Вы сделали это?

Я внимательно всмотрелся в говорящую и… о Боже! Это оказалась молоденькая Сова! Изящные серые перышки, стройный стан, гордый греческий нос и такие изумительно выразительные, бездонные глаза! Мама моя, хрюшка Розалия! И перед этой красотой я выставил себя неотесанной свиньей! Мне тут же захотелось провалиться на этом месте куда-нибудь в другой Лес, но я не мог не выполнить задание самого Винни-Пуха.

– Пардон, мадам, за мою горячность при посещении этого замечательного жилища. Разумеется, я вытер копытца о коврик, который лежит перед дверью.

– Второе, – сказал Сова. – В этом доме не терпят лжи. Никакого коврика там нет.

Итак, я подставился уже второй раз. Для Кабана Пятака это было просто непростительно. Надо было спасать положение.

– Видите ли, мем-саиб, – вкрадчиво сказал я. – Говоря о коврике, я, собственно, имел в виду не его физическую сущность. Для меня процесс вытирания ноги о коврик при входе в дом подразумевает отрешенность от любых непристойных мыслей, нечестивых побуждений, направленных на жилище, которое я собираюсь посетить. Не вытирая ноги о коврик физически, мы, таким образом, просто вносим в дом немного материальной грязи. Не вытирая ноги о коврик морально, мы вносим в дом ауру недоброжелательности, злонамеренности, что уж, поверьте, намного страшнее, чем обычная грязь.

– Хмм… – ухнула Сова. – Бойкости языка Вам не занимать. Но это еще не повод не кидать Вам в лицо горшок со сметаной за подобное грубое вторжение.

– Поверьте, пани! – сказал я, открыто глядя в ее бездонные глаза. – Если бы я мог предполагать, что встречу в этой чащобе столь совершенное летающее существо, я бы не был столь развязным.

– К свиньям Ваши комплименты, Пятак, – сердито сказала Сова. – Выкладывайте, что Вам нужно, и выкатывайтесь отсюда. Ко мне с минуты на минуту должны прилететь.

Ах, вот как! У нее должен был появиться гость. Причем прилететь, а не зайти или приползти. Ситуация начинала быть интересной. Разумеется, я не мог покинуть этот дом, не договорившись о ночлеге. Но и ночной гость Совы в мои планы не входил. Морально я чувствовал себя довольно уверенно, но без бодрящего действия Конопляного Меда мог и не справиться со зловещим ночным гостем.

– Милая хозяюшка, – сказал я. – Не сочтите меня за наглеца, но позвольте поинтересоваться – кто именно должен к Вам пожаловать? Может быть, с этой птицей нас связывают какие-либо дружеские взаимоотношения и мы сумеем договориться о постое буквально на одну ночь? Я не могу оставить своего шефа Винни-Пуха ночевать под дубом. Это противно офицерской чести! Если подобный прискорбный факт будет иметь место, мне останется только подорвать себя на воздушном шарике!

– Что Вы говорите! – всполошилось это милое, пушистое существо. – Вы просите о постое для самого Винни-Пуха? Это сильно меняет дело! Я думаю, что мой муж в этом случае не будет возражать.

– ВАШ МУЖ? – неимоверно удивился я. – А мне доложили, что Вы, пардон, вдова!

– А я и есть вдова, – кокетливо сказала Сова. – Мужа еще в прошлом году подстрелили пионеры и сделали из него чучело для кружка юннатов.

– Позвольте! – почти заорал я. – Как он может прилететь, если он – чучело?

– Сами Вы – чучело! – возмутилась Сова. – Мой Орел – экспонат живой природы. А сюда он прилетает за нафталином. Попробуйте простоять на шкафу всю зиму и не быть сожранным молью. Вот я его и снабжаю ценным продуктом. Кто еще этим займется? Не пионеры же! Короче, Пятак, хватит щелкать клювом, идите за Пухом, а я пока что-нибудь на стол соберу.

У меня все эти события уже колоколом сбрендивали в голове, поэтому я не стал спорить, отправился к дубу и сказал Пуху, что он может отправляться в штаб-квартиру. Сам же пошел обходить посты, но это заняло довольно много времени, потому что зверье никак не могло понять поставленной перед ним задачи, а я был уже не в состоянии чего-либо объяснять.

***

Рабинович легко шел по осенней Москве, осторожно прислушиваясь к своим внутренним ощущениям. Хотя ощущать, собственно, было нечего. В желудке у бывшего физика-ядерщика уже почти неделю проживали только одни пищевые бактерии, которые дохли целыми полками и батальонами из-за невозможности исполнять свои прямые, профессиональные обязанности. Он уже давно ни на что не надеялся, потому что, почитай, целый год нигде не работал, перебиваясь случайными заработками. Собственно, делать он ничего не умел, кроме проектирования чернобыльских АЭС различного типа и разработки новых способов подсчета элементарных, и не очень, частиц. Но кому сейчас были нужны эти его умения? К тому же, Рабинович даже в это деловое время ухитрился сохранить в себе отношение к жизни восторженного мальчика из благополучной еврейской семьи, что весьма негативным образом сказывалось на продолжительности его трудового стажа в одном месте. Он уже почти отчаялся найти приличную работу, поэтому без особых надежд шел сейчас устраиваться в фирму «Парасько и сыновья», о которой прочитал в рекламном объявлении.

Фирма располагалась в невысоком особнячке, построенном в центре Москвы. Снаружи дом выглядел несколько странновато, потому что был покрашен в ослепительно белый цвет, покрыт черепичной крышей, а на окнах висели разноцветные наличники. У резной дубовой двери звонка не было, но висел небольшой колокол, к язычку которого была подвешена веревка серого цвета с кисточкой на конце.

Рабинович осторожно брякнул в колокол раз, другой, но никто не открывал. Он уже собрался уходить, как вдруг дверь приоткрылась и оттуда высунулась заспанная будка неимоверных размеров.

– Че так тихо брякаешь, солдатик? – спросила будка. – Надо изо всей дури колотить! Здесь хрен кто услышит твои интеллигентские позвякивания. Давай, заходи в горницу, не стой тут дуб-дубом.

Рабинович осторожно вошел внутрь помещения и забормотал:

– Мне, видите ли, Мусий Опанасович Парасько на сегодня назначил, и я, понимаете ли…

– Да брось ты тушеваться, паря! Назначил, значит примет. Мусий Опанасович всех принимает, кому назначил. Скушно ему здесь. Будем знакомы: Григорий я. Охранник местный, – и парень сунул Рабиновичу ладонь размером с лопату.

Рабинович осторожно пожал ее и сказал:

– Очень приятно. Моисей Израилевич.

– А! – коротко сказал охранник. – Ну, ничего, ничего. Ты давай, посиди здесь чуток, а я доложу Мусию Опанасовичу.

Охранник ушел, а Рабинович стал с интересом рассматривать помещение. Прежде всего его поразил пол. Он был дощатый. Именно дощатый, а не паркетный. Но доски были чисто выскоблены и покрыты светлыми холщовыми дорожками. Стены тоже были обшиты деревом, а на них висели белые рушники с вышитыми красными петухами.

Григорий вернулся и сказал:

– Давай, паря, шуруй к Мусию. Он тебя ждет. Только вон эти натяни, – он кивнул в угол, где лежала груда сапог. – Они без сапог не любят. Желаю, говорят, думать, что я дома. И еще возьми вот это, – Григорий сунул в руки Рабиновичу здоровенную бутыль с каким-то мутным напитком.

Рабинович растерянно взял бутыль и подумал, что у него уже начались голодные галлюцинации.

– Короче, делаешь так, – инструктировал Григорий Рабиновича. – Идешь в тот коридор, подходишь к двустворчатой двери. Только не вздумай свои интеллигентские штучки выделывать – типа там скрестись, покашливать и все такое прочее. Подходишь, ногой изо всей дури вдаряешь по створке, дверь распахивается, после чего влетаешь в комнату и орешь изо всей силы: «Мусий! Здорово, кум! А я тебе горилки принес!». Понял, дитя природы?

– Понял, – неуверенно сказал Рабинович. – Иду в коридор, вдаряю, влетаю и ору.

– Молодец, – сказал охранник. – Шуруй. С Богом.

Рабинович растерянно брел по коридору, пока не увидел ту самую дверь, о которой говорил охранник. Он неуверенно отвел назад ногу и попытался вдарить по створке. Но подвели две вещи: голодное существование и один из законов Ньютона, который гласит, что действие равно противодействию. Так что крепкая створка двери устояла, а Рабинович был подло отброшен назад и грохнулся спиной на доски. Хорошо еще, что не разбил драгоценную бутыль. Вторая попытка прошла с аналогичным успехом, как вдруг створка неожиданно отворилась и на пороге возник человек удивительного облика: высокий, очень плотный, с оселедцем на голове и длинными усами, одетый в просторную белую косоворотку и огромные малиновые шаровары, заправленные в мягкие сапоги.