Анат Гарари - Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой Страница 22

– Что же касается Наамы и того, что я сказала раньше, скорее всего, я себя несколько переоценила. Возможно, я придаю собственной персоне слишком большое значение: кто вообще думает о тебе в такие минуты?! Хотя недавно у меня промельк нула мысль: может, она ждала все эти годы, когда, наконец, я повзрослею?

Нири обращается к Анне:

– Вы только что подняли новую для нас тему: готовы ли вы к переменам, которые происходят в вашей жизни в целом, и к вашей новой роли бабушки в частности. По вашим словам, вы не чувствуете себя достаточно свободной или готовой, чтобы соответствовать вашему новому статусу; и объясняете это, во-первых, тем, что вы вечно заняты, а во-вторых, тем, что вы все еще не ощущаете себя достаточно взрослой. Поэтому я хочу вас спросить: здесь, в группе, вы тоже ощущаете себя самой маленькой, в чем, по-вашему, это проявляется?

Анна смотрит на Нири и не спешит с ответом, поэтому Рут приходит ей на помощь.

– Что вы имеете в виду? – спрашивает она.

– Я думаю, – говорит Нири, улыбаясь Анне, – что чувствовать себя маленькой в группе матерей, которые готовятся стать бабушками и являются, соответственно, женщинами взрослыми, а не «маленькими», это значит соблюдать некоторую дистанцию – в первую очередь эмоционально – от всего, что здесь происходит.

Голос Нири звучит очень доброжелательно, она продолжает:

– К примеру, я обратила внимание, что вы очень внимательно слушали Маргалит, но при этом я прочла на вашем лице любопытство, с которым внимают рассказам о дальних странах или незнакомых племенах; а иногда мне казалось, что вы не совсем «с нами», возможно, думаете о чем-то другом? Это вам знакомо?

Рут, опустив на пол бутылочку с минеральной водой, которую она все это время держала в руках, с интересом смотрит на Анну.

– Не знаю, – отвечает Анна, пожимая плечами. – Мне, правда, было интересно то, о чем говорила Маргалит, но откуда мне знать, с каким выражением лица я ее слушала? Да, действительно, в муках рожденная бабушка – это не про меня; и возможно, я периодически отключаюсь, сама не знаю почему, но не думаю, что это связано с тем, что я и здесь чувствую себя маленькой. А может – да?

Последние слова Анна произносит, подавшись вперед, словно отфутболивая их от себя в центр комнаты.

– Нет, не знаю. Я вообще не слишком копаюсь в своих собственных чувствах. Я сейчас не говорю о группе, – поясняет она. – Я просто живу; стараюсь радоваться как можно больше и страдать как можно меньше. Можете назвать это моей жизненной философией, если хотите. Я не зацикливаюсь на прошлом и не загадываю, что будет в будущем, а живу в конкретном настоящем и без излишних сантиментов. Может, вы это имели в виду, когда говорили о соблюдении дистанции?

– С одной стороны, – замечает Нири, – вы человек прагматичный, избегающий, как вы выразились, копаться в собственных чувствах; но при этом вы рассказываете нам, что интуитивно чувствуете, угадываете седьмым чувством то, что ваша дочь не готова выразить словами. Я думаю, что не вы одна ведете со своей дочерью такого рода немые, понятные только вам диалоги.

Нири обводит взглядом всех присутствующих.

– Давайте остановимся на этих диалогах; посмотрим, какого рода беседы вы ведете. Первый из них ради эксперимента готова предложить я, идет?

Она ждет ответа от Анны, и та молча кивает головой.

– Уже несколько лет, – продолжает Нири, – вы ведете скрытый диалог с вашей дочкой, в котором Наама «спрашивает» вас: «Ну, уже можно?» А вы «отвечаете» ей: «Нет», так как вы еще не готовы, или вы еще маленькая, или вы слишком заняты в вашей новой конторе и с младшими детьми, или летом у вас запланированы выступления с хором. Пока в один прекрасный день вы, вероятно, говорите ей: «Слушай, хватит меня спрашивать! Это твоя жизнь, тебе решать, а я буду с тобой независимо от того, что ты решишь». И Наама решает рожать.

– Это звучит совсем неплохо, – говорит, улыбаясь, Анна и закидывает ногу на ногу. – Предположим, что я начну эту вымышленную беседу. Но если вам интересно мое мнение, ситуация должна была быть иной. Она уже давно не спрашивает моего согласия, прежде чем принимает какое-либо решение. Она в лучшем случае сверяет его со моим мнением. Так что это должно было бы звучать примерно так: «Мама, если я рожу, ты согласишься быть бабушкой?» Не думаю, что несколько месяцев тому назад она заключила из моего «ответа», что я буду более свободна; но, скорее всего, просто пришла к выводу, что меня нечего ждать. Меня нужно бросить в воду, ну а я уж как-нибудь выплыву. Потому что, насколько я себя знаю, я всегда нахожусь в поисках новой цели, нового занятия. И это новое занятие я начну с нуля и не успокоюсь, пока не усвою его до конца. Исходя из этого, я никогда не буду готова, но когда это произойдет, я уверена, уйду в это вся без остатка, на сто процентов.

– Так что же получается, – смеясь, замечает Клодин, – что Наама определила, чему вы посвятите себя в ближайшие годы?

– Возможно. Или она просто поняла, что я здесь ни при чем. Я всегда говорила Нааме, что у нас у каждой своя жизнь и каждая выбирает для себя, как ее прожить. Этот диалог, в принципе, должен состояться между Наамой и ее мужем, а я уж пристроюсь. Хотя сейчас, когда я об этом думаю, я вообще пришла к заключению, что в нашем случае Наама в первую очередь должна решить все для себя сама. Потому что и у нее, как у меня, есть эта черта – всегда искать что-то новое, ставить перед собой новые задачи, не успокаиваться на достигнутом. Может, ей было тяжело самой поменять свой образ жизни – гораздо легче свалить все на меня… Вы понимаете? – обращается она к группе.

Рут пытается понять и уточняет:

– Значит, по-твоему, она видит в тебе ту свою сторону, с которой ей тяжело мириться, и поэтому «перекладывает все на тебя»?

– Совершенно верно! Она, можно сказать, использовала меня. Но мне это не мешает, зато теперь она по-настоящему созрела.

– Слушайте, все это представление с диалогами тут абсолютно не по делу! – Раздраженно прерывает их Мики, поднимая руку, будто пытаясь их остановить. – Что за психологическая галиматья?! Вы берете совершенно простые вещи и делаете из них черт знает что – какой-то салат! Как будто самое главное здесь: готова – не готова, созрела – не созрела?

Она попеременно протягивает то одну руку, то другую.

– Что за болтовня?!

– Эй, Мики, успокойтесь! – одергивает ее Орна. – Вы можете говорить все, что думаете, но выбирайте слова!

– Мне это не мешает, – равнодушно отзывается Анна, – она может говорить все, что она хочет.

– Это не «что», а «как»! – взволнованно настаивает Орна, ее длинные серебряные серьги раскачиваются в такт словам.

– Да я от ваших разговоров чуть не взвыла! – упрямо продолжает Мики.

– А мне, наоборот, очень понравилась идея диалогов, – спокойно реагирует на последнее замечание Рут. – По-моему, нет человека, который не разговаривает мысленно сам с собой. Кроме того, я думаю, что это очень близко к тому, чем мы занимаемся здесь, в группе: мы тоже беседуем одна с другой, слушаем других и прислушиваемся к самим себе; пытаемся разобраться в своих мыслях, сформулировать их и соединить воедино чувства, мысли и поступки. Для этого мы здесь и собрались, чтобы наконец-то сосредоточиться на проблемах, которые нас тревожат и вне группы, но по разным причинам мы относим их к разряду второстепенных и не придаем им нужного значения.

– Тут, по крайней мере, мы разговариваем друг с дружкой, а не сами с собой и слышим, а не стараемся угадать, что каждая из нас думает, как это происходит у Анны, – смеясь, подытоживает Клодин.

– Что касается диалогов, – говорит Нири, – я думаю, что и у нас в группе они продолжают существовать в обеих своих формах: есть слова, произнести которые не составляет особого труда, например, выражая поддержку и сочувствие; а есть вещи, говорить о которых тяжело, и поэтому о них умалчивают или прибегают к намекам. Это обычно касается негативных чувств или личного мнения, которое отличается от мнения большинства. Вот и вопрос, как и что говорить, вы в открытую обсудили только сейчас, на четвертой встрече, а до этого осторожно нащупывали его, обходя острые углы и боясь приблизиться вплотную. Мне даже интересно, что заставило вас сделать это именно сегодня.

Все молчат. Орна, прочищая горло, смотрит на Маргалит, которая нервно передвигает стул. Рут не выдерживает первой:

– По-моему, то, что мы повысили голос и осмелились высказаться в открытую, – это признак сближения. Это значит, что мы чувствуем себя здесь более комфортно, свободно, как у себя дома, а значит, можно позволить себе высказать и менее приятные вещи.

– Я в любом месте предпочитаю быть сама собой и говорить то, что думаю, – спокойно произносит Мики. – Вы уже меня немного знаете, я не умею сдерживаться. Даже если мне это на какое-то время удается, все равно, все знают, что я думаю. Так что нет смысла молчать.