Урсула Виртц - Убийство души. Инцест и терапия Страница 51

5. Терапевтические тупики

Теперь я хотела бы обратиться к теме, которая особенно табуирована в Швейцарии и Германии. «Безымянным преступлением»[145] была названа сексуальная близость между психотерапевтом и клиенткой. Я осознанно использую лингвистически однозначные формулировки «терапевт» и «клиентка», потому что существует достаточно доказательств, что эта форма сексуальной эксплуатации практикуется в подавляющем большинстве случаев мужчинами-терапевтами. Кремериус[146] указывает на то, что за 40 лет своей психоаналитической деятельности он узнал лишь об одном случае сексуального преступления со стороны женщины-аналитика, хотя оба пола представлены в немецкоязычных профессиональных обществах почти в равной мере.

Эта тема во многом подобна теме инцеста и ее также отрицают. Мы упорно цепляемся за мифы, которыми обросло святое семейство, нам очень трудно усомниться в «богах в белом», в наших врачах и психиатрах, в главных образах целительской деятельности! Со стороны самих профессионалов существует особенно большое сопротивление иметь дело с этим теневым аспектом своей профессии. В аналитических учебных заведениях о сексуальных преступлениях в терапии речь вообще не идет. В американской литературе сообщается, что профессиональные журналы поначалу даже отказывались печатать статьи на эту тему[147]. Однако в последние годы средства массовой информации усиленно обращают внимание на все виды злоупотреблений, поэтому в настоящее время в США появились многочисленные судебные иски против терапевтов, которые вели себя неэтично. Страховые компании принимают во внимание высокую частоту сексуальных злоупотреблений в терапии и при заключении договора страхования профессиональной ответственности делают оговорку, что они отклоняют претензии, связанные с сексуальной эксплуатацией. В газете «Лос-Анджелес таймс» от 14 февраля 1976 г. можно было прочитать, что по страховым данным следует считать, что около 20 % всех терапевтов в течение своей карьеры хотя бы однажды имели сексуальные отношения с клиентками.

В Германии и Швейцарии сексуальные нападения в терапии являются фактом, хотя нам и не хватает общественного осознания преступлений такого рода. Я часто терапевтически сопровождаю жертв инцеста, и поэтому я столкнулась с этой темой. Женщины, которых сексуально эксплуатировали в детстве, являются наиболее уязвимыми к тому, чтобы их снова травмировали в терапии. После второго конгресса по инцесту в Цюрихе ко мне подходили разные женщины, подвергшиеся сексуальному насилию в ходе анализа. На этом фоне понятны мои размышления о нарушениях границ в терапевтической ситуации, хотя есть и большое количество женщин, не имеющих опыта злоупотребления в семье, которых сексуально эксплуатировали в терапии. В дальнейшем я не берусь судить или играть роль морализирующего «апостола». Наше condition humaine[148] заставляет нас снова и снова отпадать от профессиональных и жизненных идеалов. Однако для меня важно, чтобы мы очень четко осознавали тот момент, когда мы не принимаем и отвергаем свою человеческую и терапевтическую ответственность. Моя цель — усилить осознание риска сексуального нарушения границ в терапии и прояснить эту динамику в контексте инцеста.

Эта тема поднимает целый ряд вопросов, не только задевающих наше профессиональное самопонимание. В связи с этим также было бы хорошо обсудить юридические аспекты и профилактические меры. Но здесь я хочу ограничиться лишь теми сторонами проблемы, которые особенно актуальны для нашей темы: сексуальная эксплуатация в терапии как вариант инцеста, как ошибочный подход к отношениям, как «смешение языков». Этим термином Ференци[149] обозначал путаницу, когда взрослый отвечает речью страсти на детскую речь о нежности.

Молодая женщина так выразила подобное переживание: «Мой аналитик был первым человеком в моей жизни, который был ласков со мной, с кем я могла быть нежной. Нежность и страсть были для меня двумя разными вещами: по нежности и теплу я тосковала, перед страстью я испытывала панический страх, а сексуальность вызывала у меня отвращение. Однако для него нежность была связана с сексуальными фантазиями и контактами, со страстью. Я тоже становилась ответственной за его страсть, раз искала близости к нему».

Речь идет о глубоком непонимании того, чего ищет клиентка. Ей нужен человек, который встречает ее с материнским пониманием и предоставляет себя в ее распоряжение как «объект», с которым возможен новый жизненный опыт и может быть выстроена структура. Вместо «возвышающего присутствия» предлагается сексуальность, вместо эмпатии к потребности клиентки в подлинной человеческой взаимосвязи удовлетворяются собственные потребности.

Стоит задаться вопросом об архетипической динамике при таких нарушениях границ. В каком архетипическом поле протекает такая утрата границ? Как можно объяснить то, что женщины, которых сексуально насиловал собственный отец, уже будучи взрослыми женщинами, поразительно часто снова оказываются в отношениях эксплуатации в терапии, снова с человеком, которому они доверяют и от которого зависят? Каковы последствия этого предательства для психической жизни этих женщин? Как они справляются с ретравматизацией? Какие терапевтические стратегии особенно важны при работе с клиентками, которых сексуально эксплуатировал их предыдущий терапевт? С какими трудностями и собственными чувствами мы при этом встречаемся?

Я считаю, что на эти вопросы можно ответить адекватно, только если мы рассмотрим символический характер сексуальных желаний в анализе. Речь идет о чем-то большем, чем переносе неразрешенных конфликтов детства и отцовских проекций на аналитика. Энергия, которая констеллируется между психотерапевтом и клиенткой, превосходит все сугубо личное. За поиском личного отца стоит также поиск архетипического отца, тоска по соединению с чем-то, что исцеляет.

«Долгое время я делала из него бога. Я полагаю, что тогдашняя иллюзия, что он божественен, была мне очень нужна, потому что ни при каких обстоятельствах он не должен был быть таким, как мой отец».

Это потребность в целостности, тоска стать, в конце концов, человеком, которым она была рождена. Эта надежда кажется нам в анализе возможностью. Проецируя на аналитика, мы верим, что нашли своего душепопечителя, «психопомпа», который восстановит нашу связь с самой глубинной нашей сутью, чтобы мы смогли наконец-то найти в себе свой дом.

«Еще в детстве Бог всегда представлялся мне бесполым существом — существом, которое утешает, дает любовь, тепло и чувство защищенности, может понять. Своего рода неземной обителью, потому что для меня не было на земле ничего подобного». Те аналитики, которые охотно ощущают себя мудрыми старцами, подвергаются особому риску впадения в инфляцию и переживания себя божественными.

Именно это архетипическое измерение может стать удачей или саморазрушением для терапевта и клиентки, если аналитик не осознает своей ответственности и проживает на индивидуальном уровне то, что является трансперсональным.

Возможно, для понимания будет полезно бросить беглый взгляд на истоки нашей профессии. Психотерапевтическая профессия имеет много общего с мощными образами врача и священника, глубоко укорененными в нашем западном сознании. И в клятве Гиппократа, созданной более чем 2200 лет назад, говорится о запрете на сексуальные контакты между врачом и пациентом.

«Я клянусь, призывая в свидетели Аполлона-врача, Асклепия и Гигею, и Панацею, и всех богов и богинь, исполнять эту клятву и это обязательство в меру моих сил и разумения… В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы и блага больных, будучи далек от всех неправедных и пагубных намерений, особенно от вожделения к телам мужчин и женщин, как свободных, так и рабов!.. Если я буду следовать этой клятве и не преступлю ее, да будет мне успех в жизни и в моем искусстве и дарована вечная слава среди людей; если я нарушу ее и солгу, да будет мне обратное».

Необходимость воздержания в сфере психотерапии исходит из особого характера аналитической ситуации. В классическом психоанализе терапевтическая позиция была связана с правилом абстиненции, которое может быть описано как фрейдовское «требование нейтральности, анонимности, хирургического зеркала». Такое отношение к людям, очень рано эмоционально травмированным, без сомнения, контрпродуктивно и является ретравматизацией, потому что пострадавшие воспринимают нейтральное отношение аналитика как враждебное. Кроме того, это правило абстиненции постоянно нарушается. Фрейд пытался объяснить нарушение абстиненции с помощью понятия контрпереноса, и даже в дальнейших психоаналитических исследованиях сексуальная близость между аналитиком и клиенткой часто описывается как неудача на уровне переноса и контрпереноса[150].