Анат Гарари - Рождение бабушки. Когда дочка становится мамой Страница 6

– Это правда, – откликается Това, – но с другой стороны, благодаря развитию биологии находят еще и еще данные, которые надо проверить. С одной стороны, я рада, что дочка делает все возможные анализы. Если есть такая возможность, то как же этим не воспользоваться? Но с другой стороны, это прибавляет забот. Я тоже с удивлением заметила, что переживаю за ее беременность больше, чем волновалась за свои. Но, может, это еще связано и с возрастом: когда я была моложе, я ко многому относилась иначе.

Орна снимает очки, протирает их краем рукава и произносит:

– Я иногда думаю о том, как она перенесет боль. Она мне все время твердит: «Мама, я – не ты! Я попрошу эпидуральную анестезию и не буду мучиться». Но когда я это слышу, то вместо того, чтобы успокоиться, я покрываюсь гусиной кожей! Я боюсь этой анестезии! От нее бывают страшные осложнения! Я настолько сопереживаю вместе с ней все, что происходит, что иногда мне хочется поменяться с ней местами, чтобы избавить ее от этого!

– Что вы имеете в виду, когда говорите «сопереживаю»? – спрашивает ее Нири.

Орна опять надевает очки.

– Мужчина не может знать, что такое роды. Ни ее муж, ни ее отец! Но я-то это прошла! Можно читать книги, смотреть фильмы – все это не то! Я помню свои роды до мельчайших подробностей, и я бы рожала вместо нее, если бы только могла!

– Орна готова рожать вместо Яэль, но она, естественно, не может этого сделать, – Нири обводит взглядом сидящих в комнате мам, на миг останавливаясь на каждой из них. – И все остальные, которые рассказывали здесь о своих опасениях и переживаниях, ничем не могут помочь ни себе, ни своим дочкам. Если я правильно поняла, вы чувствуете себя беспомощными по отношению к дочерям.

– Я хочу вам сказать, что быть матерью – это значит всегда, беспрерывно волноваться за своих детей, – Мики оставляет без внимания последнее замечание Нири. – Тем более, если ваша дочь ждет ребенка. Я тоже переживала за свою дочку намного больше, чем волновалась за себя, когда была в положении. Ведь я ее мама, и это ответственность совсем другого рода. Когда я сама была беременна первый раз, я вела себя обычно, как будто ничего не изменилось. Ее же я опекала, словно тяжелобольную: «Ты достаточно кушала, спала?» Мики держит у уха невидимый телефон.

– Каждый день я звонила ей, проверяя, что она ела: «Поешь мяса, возьми овощи!» А два раза в неделю я привозила ей еду, чтобы поела домашнего, еще горяченького. За собой я так не следила ни когда была беременна ею, ни второй раз, когда родился ее брат. К примеру, когда твой ребенок упал и ударился, ты сразу бросаешься к нему, чтобы пожалеть, обнять, а когда упадешь сама, сразу встаешь и продолжаешь идти, как будто ничего не случилось. И я считаю, что все начинается с беременности. Я вам говорю, – она протягивает руку, призывая всех ко вниманию, – связь матери с ребенком начинается, когда он еще зародыш. То же самое я говорю и своей дочке. Как только женщина чувствует шевеление плода, она начинает волноваться за него и не прекращает уже никогда. Я все время говорила ей: «Вот ты увидишь: как только почувствуешь, что он двигается, сразу ощутишь себя мамой».

Анна открывает рот, но Мики делает ей знак, чтобы подождала, и продолжает:

– Когда она была маленькой, я помню, как наблюдала за движением ее руки или ноги, и просто чувствовала, что они знакомы мне изнутри. Я помнила это ощущение, когда она била меня изнутри. Иногда я по-прежнему чувствую, что она все еще у меня в животе.

Она улыбается, но голос ее дрожит:

– А когда она родилась… Я никогда не забуду этого момента, какое это было счастье, – и добавляет, все еще сияя улыбкой, – и какое облегчение!

Матери одобрительно кивают, а Мики, вдруг посерьезнев, повышает голос:

– Но при этом я считаю, что роды являются травмой как для матери, так и для ребенка и что это еще больше сближает их. Я никогда не забуду этот миг, когда ее вытащили. Как я смотрела на нее; она кричала, а я мысленно говорила ей: «Ну, привет! Я твоя мама, я дала тебе жизнь! Это я кормила тебя овощами и мороженым целых девять месяцев! И это я пела тебе песни».

Мики опять смеется.

– Но если серьезно, из-за того, что я вынашивала ее внутри себя, кормила ее всем тем, что ела сама; из-за того, что она дышала воздухом, который давала ей я, и, в конце концов, пришла в этот мир из меня, где бы она ни была, мы связаны навсегда: я всегда буду волноваться за нее и оберегать ее. И то же самое происходит с ней с тех пор, как у нее появился ребенок, – Мики обращается к Нири. – Он для нее теперь важнее всего: она будет умирать от усталости, но сделает все, что необходимо, и только после этого пойдет спать.

Мики наклоняется к сумке и вынимает оттуда пачку сигарет, но, вспомнив, что курить в комнате запрещено, тут же кладет ее назад. Анна спешит воспользоваться паузой и сразу берет слово:

– По-моему, это абсолютно естественно, когда мать заботится о детях всю свою жизнь. Я тоже думаю о Нааме и о том, что ей скоро рожать, но не с точки зрения, какая она бедненькая и как бы ей помочь. Я как раз очень рада за нее, потому что считаю, что роды – это первая вершина, которую ты покоряешь как мать. После этого испытания ты превращаешься из девочки в женщину. Это потрясающее событие, которое доступно только женщинам, и мне жаль тех, кто этого не пережил. Я рожала четыре раза и каждый раз чувствовала, будто я касаюсь бога, будто я сама богиня!

Анна вытягивает руки в стороны, изображая то ли распятье, то ли парящую птицу.

– Честно говоря, я ей даже завидую, – улыбается она.

– Вот уж чего не могу себе представить, так это, как можно думать о предстоящих родах и при этом завидовать! – Това аж привстала от недоумения.

– Для меня лично роды – это жуткие страдания, и когда я представляю, что ей предстоит перенести, мне становится страшно. Я согласна с Мики, что легче перенести свою боль, чем когда болит у твоего ребенка. В первые месяцы после рождения у нее часто болел животик, и я начинала плакать вместе с ней, глядя как она сучит ножками от боли. При этом я сама себя уговаривала, что, возможно, она страдает намного меньше, чем мне кажется. Вот и теперь, когда я представляю себе муки, которые Ширли должна будет пройти, мне становится тяжело дышать, но на этот раз я точно знаю, что это действительно страшно больно. Невыносимо больно! И если честно, мне нечем ей помочь, – с отчаяньем в голосе добавляет она.

– Когда Яэль была маленькой и боялась темноты, я брала ее к себе в кровать и прижимала к себе, – опять вступает в беседу Орна. – Но на этот раз, если, не дай бог, возникнут какие-то осложнения во время родов, я не смогу ей помочь! Она машинально снимает очки и так же, как несколько минут тому назад, нервно протирает их краешком рукава.

– Вам надо было видеть, как я себя вела, когда она была в родильном отделении! – громко обращается ко всем Мики. Затем ее взгляд останавливается на Элле.

– Вы запомнили, кто из нас уже бабушка, а кто – нет? Интересно, помню ли я… Рут, Маргалит… Я кого-то забыла?

Элла поворачивается в ее сторону, высвобождая одну руку из-под шали:

– И я тоже бабушка.

Рут, не поднимаясь со стула, отвешивает поклон в ее сторону.

– Мы здесь в меньшинстве, но это временно, – смеется она. Элла отвечает ей легким наклоном головы. Замечание Рут она принимает как знак того, что принята в группу наравне со всеми.

– Да, – прерывает их Мики, – вам надо было видеть меня в больнице. Я рычала на всех, кто только находился возле меня. Я не могла совладать с собой. Меня раздирала ее боль, а она – ей было больно, да – но она не кричала, она держала себя в руках.

Мики остается сидеть на стуле, но напряженно наклоняется вперед.

– Она страшно мучилась до того, как ей сделали эпидуральную анестезию, всего за пять часов до того как она родила. Значит, тринадцать часов до этого она страдала и умоляла: «Мамочка, помоги!» Счастье, что моя подруга была с нею там внутри, а не я. Потому что нечего делать, нечем помочь! Но даже если бы и было чем, я бы не смогла: я бы стояла возле нее и плакала. Я и так сидела по ту сторону дверей и рыдала так, что сестры подходили ко мне, пытаясь успокоить. Мне было так тяжело! Я почти не заходила к ней, потому что знала, что не смогу справиться с собой и начну опять плакать. И она начнет, глядя на меня. Я просто не могла вынести ее страданий, и моя беспомощность меня убивала!

– Мики в больнице, и ее дочь умоляет о помощи, – заключает Нири. – Это картина, которая, возможно, пугает вас больше всего: дочь нуждается в вашей помощи, а мать – не только не в состоянии ей помочь, но и сама расклеивается.

Мики, привстав от возбуждения, вступает, не дожидаясь паузы:

– Только подумайте, что́ каждый из нас независимо от возраста кричит в момент испуга, какое первое слово вырывается у нас непроизвольно? Мамочка!

– Правильно, – громко произносит Това. – Так какая же я мать, если моя дочь будет просить о помощи, а я – и я в этом совершенно уверена – буду хотеть только одного: как можно скорее сбежать оттуда? Я просто обязана преодолеть страх и быть там ради нее. Я даже боюсь представить этот день; откуда у меня появятся силы стоять там и слушать, как она стонет?! У меня есть подруга, которая была на родах ее дочки прямо там, внутри. Я прихожу в ужас только от одной мысли, что она была рядом с ней все эти часы.