Ашот Мелик-Шахназаров - Олимпионник из Артаксаты Страница 17

Именно этот вопрос задал Деметре Арсен. А Карен добавил с уверенностью:

— Ему, конечно, будет отказано, не так ли, Деметра?

— Увы, — отвечала гречанка, которая с появлением Эпикрада явно заволновалась. — Атлеты, добившиеся титула олимпионика, освобождаются от обязательной подготовки в Элиде и имеют право на участие в состязаниях, если заявляют об этом до жеребьёвки.

Ответ гречанки огорчил братьев. Эпикрад был, несомненно, первым кандидатом на победу в олимпийском турнире. Это был зрелый муж, имевшей опыт множества кулачных состязаний. Его две блестящие победы на Олимпийских играх говорили сами за себя.

Между тем элланодики провели короткое совещание, и распорядитель объявил, что олимпионик Эпикрад включается, согласно правилам Игр, в число участников состязаний. Новый претендент на победу встал в общий строй, а керикс по указанию элланодиков опустил в священную урну ещё один жребий, непарный, с изображением буквы «сигма».

Увеличение числа участников до девяти вызвало дополнительный интерес к розыгрышу жребия. Дело в том, что, согласно правилам, поединщик, вытянувший непарный жребий, получал огромное преимущество: сразу выходил в финал. Ему предстояло провести лишь одну встречу — с соперником, который уже успеет устать в предыдущих трудных поединках. В таких случаях победа, как правило, доставалась более свежему сопернику. Он провозглашался олимпиоником, хотя и получал неофициальное прозвище «эфедр», то есть атлет, вышедший в финал без боя. Такая победа ценилась не очень высоко. Но правило есть правило. К тому же то, что атлет победил будучи эфедром, вскоре забывалось, а титул олимпионика сохранялся у него навсегда.

Всё это время Дамарет с нетерпением переминался с ноги на ногу. Наконец он получил разрешение подойти к священной урне. Элланодик, принявший у него из рук вытащенный им жребий, громко возвестил: «Дельта!» И пока критянин возвращался на своё место, распорядитель вызвал следующего атлета. Им оказался Дамиск, сын Филета из Сицилии. Разумеется, имя его было произнесено на греческий манер: «Дамискос, сын Филетаса из Сицилии». Сопровождаемый традиционным возгласом глашатая, керикс вновь повёл поединщика перед трибунами, положив ему руку на голову. Затем атлет стал тянуть жребий. Ему попался «эпсилон».

А на арену вызывались всё новые и новые участники:

— Эперастос, сын Перонимаса из Олимпии!

— Патакос, сын Марионаса из Галлии!

Поединщики в ярких разноцветных гиматионах совершали круг, подходили к урне Зевса и, вытянув жребий, возвращались в строй.

— Вараздатэс, сын Анобаса из Артаксаты!

Атлет в оранжевом гиматионе сделал шаг вперёд, поднял левую руку и улыбнулся. Зрители откликнулись одобрительными возгласами. Однако там, где сидела Деметра с братьями и где находился в окружении соотечественников купец Тироц, послышались свист и улюлюканье. Деметра в растерянности оглянулась на братьев.

— Видишь ли, Деметра, — отозвался на немой вопрос гречанки Арсен, — виновата традиция. Хотя чужестранцы уже давно стали равноправными участниками Игр, организаторы состязаний всё же продолжают произносить их имена на греческий манер. Им кажется, что этим они как бы оберегают Игры от участия в них варваров. Вот почему Вараздат превратился в Вараздатэса, а его отец — в Анобаса. Но это не может нравиться землякам Вараздата.

Шум и возгласы недовольства в окружении Тироца-армена прекратились лишь после того, как Вараздат поднял обе руки ладонями вперёд, прося своих соотечественников успокоиться. И когда керикс повёл его вдоль трибун, ответом на вопросы глашатая было единодушное одобрение публики.

Деметре очень хотелось, чтобы поединщик увидел её. Впрочем, не заметить её было трудно. Она была в очень короткой золотистой эксомиде, её красивые ноги были обуты в такие же золотистые сандалии, чёрные волосы собраны вверху у затылка, шею украшало великолепное ожерелье из небесно-голубого берилла, в ушах горели такие же серьги, а оба запястья были схвачены золотыми браслетами с вкраплёнными в них голубыми камнями. Вместе с темнокожей, изящно одетой Фату они были самым ярким пятном на трибуне.

Вараздат замедлил шаг и едва заметно кивнул. Этот жест, несомненно, относился и к братьям. Но Деметра приняла его целиком на свой счёт и зарделась от удовольствия. Между тем, совершив круг, Вараздат подошёл к столику и опустил руку в священную урну.

На золотой фасолине, которую вытянул поединщик, значилась «альфа» — первая буква алфавита. Вскоре стал известен и соперник Вараздата. Им оказался Филон из столичного города Константинополя, именовавшегося ранее Византием и давшего впоследствии название всей Восточной Римской империи.

Поединщиков поставили рядом. Черноволосый византиец был несколько выше Вараздата и поэтому казался тоньше, если можно так сказать об атлете, вес которого близок к четырём талантам[16].

Жребий определил судьбу большинства поединщиков, когда распорядитель пригласил к столу с урной Зевса олимпионика Эпикрада. Афинянин властным движением руки достал свой жребий и передал его распорядителю.

— Сигма! — воскликнул элланодик.

Публика на трибунах, затаившая на мгновение дыхание, вдруг разом зашумела. Состязания по кулачному бою грозили превратиться в фарс. Фаворит турнира двукратный олимпионик Эпикрад вытащил «сигму» — непарный жребий, опущенный в священную урну словно специально для него. Это означало, что афинянин освобождается от всех боёв и сразу выходит в финал. Одна победа отделяла, таким образом, Эпикрада от исключительной возможности стать трижды олимпиоником. Правда, это была бы победа эфедра. Достойна ли такая победа его, Эпикрада?

Зрители, среди которых было много афинян, а также друзья и близкие Эпикрада бурно выражали свою радость. Однако большая часть публики протестовала против такого оборота дела. Им претило это архаичное правило, дававшее незаслуженное преимущество одному из поединщиков. Вопрос о пересмотре этого положения не раз поднимался в Верховном совете Олимпии, но каждый раз оно оставалось без изменений. Жрецы, номофилаки и элланодики не считали нужным изменять условия олимпийских состязаний, зафиксированные в законах Ликурга. Ими устроители Олимпийских игр руководствовались уже почти двенадцать столетий. Правда, в то время, когда были приняты законы, кулачный бой не входил в программу Игр. Законы жеребьёвки касались бега на стадий. Но позже, с введением в программу Игр 23-й Олимпиады кулачных состязаний, их положения были распространены и на кулачные поединки.

Распорядитель потребовал тишины, подняв руку, и коротко бросил:

— Таков жребий!

Но публика продолжала неистовствовать. И тогда афинянин поднял вверх правую руку и, едва дождавшись тишины, гневно произнёс, чеканя каждое слово:

— Я, олимпионик Эпикрад, сын Крокона из Афин, участвовал бесстрашно почти во всех кулачных состязаниях, проводимых за последние две Олимпиады в Ахайе. В Олимпии глашатаи дважды трубили мне славу и дважды возлагали на моё чело венки из ветвей священной маслины. В Дельфах я потерял ухо. В Платэе мне разбили надбровные дуги, о переломах носа я не говорю — так часто это случалось. В прошлом году в Коринфе я рухнул на песок спустя несколько мгновений после того, как мой соперник признал своё поражение. И всякий раз Крокон, мой отец, вместе с моими земляками был готов унести меня с арены раненым или мёртвым. Я всегда побеждал в честном бою. И если боги решили сделать так, чтобы я бился сразу в финале, значит, такова их воля.

Обведя взглядом притихшие трибуны, Эпикрад продолжал:

— У входа в храм Зевса стоят две статуи, отлитые Афинами в честь моих побед. Об этом говорят надписи на них. Но посмотрите на эти великолепные зевсоподобные изваяния! Разве они похожи на меня, Эпикрада из Афин? Нет, конечно. Потому что лишь третья победа на Играх даёт олимпионику право на портретное сходство. Я молил об этом всех богов Эллады, принёс не одну жертву богине Нике, и вот мои мольбы услышаны. Всемогущий Зевс облегчил мою задачу, предназначив мне непарный жребий. Моя мечта исполняется, и я, подобно легендарному поединщику Диагору, смогу вскоре выставить на обозрение свою портретную статую в полный рост.

Произнеся эти слова, Эпикрад расправил плечи и гордо оглядел трибуны. По умолкнувшим было рядам вновь прокатился гул. Он нарастал и наконец, заклокотав, достиг апогея. Зрители явно разделились на два лагеря. Одни рукоплесканиями и криками приветствовали смелую речь Эпикрада, другие освистывали её, считая похвальбу недостойной олимпионика. К тому же третья победа ещё не была Эпикрадовой, её предстояло добыть. И, наверное, поэтому Эпикрад сделал шаг вперёд и гневно бросил в сторону бушующих трибун:

— Это обо мне сказал моей матери педотриб Янис: «Если тебе скажут, что твой сын умер, можешь поверить этому. Но не верь человеку, который станет утверждать, что он был побеждён на олимпийских состязаниях!»