Борис Порфирьев - Борцы Страница 59

Кризис кончился, Коверзнев стал бодрее, у него появился аппетит. Он попросил соседа позвать букиниста, и когда тот пришёл, продал ему мешок приключенческой литературы и фантастики. На эти деньги он ещё жил некоторое время, но кончились и они.

Коверзнев выздоравливал, сосед стал заглядывать к нему реже, и он опять лежал сутками один в нетопленной комнате, голодный.

В один из таких дней на имя Коверзнева пришёл денежный перевод на сто рублей. На бланке не было штампа ни редакции, ни издательства — перевод был от частного лица. Коверзнев долго ломал голову, пытаясь определить имя благодетеля, и наконец решил, что это жена. Потом ему вспомнилось, как сосед рас — спрашивал его об адресе Нины. Он всё понял и горько, как в детстве, заплакал. Плакал до тех пор, пока не уснул.

Наутро он почувствовал себя почти здоровым и долго ходил по комнате, получая болезненное удовольствие от того, что слегка кружилась голова.

Через несколько дней Коверзнев получил приглашение из редакции, в которой оставил последнюю статью. В хламиде идти туда было нельзя, и он хотел было купить пальто, но оно стоило слишком дорого, и он пожалел денег. Пальто он взял у соседа. Перед зеркалом критически оглядел себя, остался доволен; особенно ему нравилась его острая бородка.

Редактор его сразу же принял.

Сбросив пальто, поправив бант, Коверзнев вошёл в кабинет. В глубоком кресле подле стола сидел высокий чёрный мужчина. Он был косым на левый глаз и походил на иезуита в костюме английского лорда.

— Знакомьтесь, — сказал редактор, вставая.

— Коверзнев.

— Джан — Темиров.

Это имя не вызвало у Коверзнева никаких ассоциаций, а такое знакомство позволяло думать, что они играют на равных, иначе его бы просто–напросто не представили.

Коверзнев разлёгся в кресле, вытянул ноги. Закурил трубку.

Редактор принял это как должное и бесстрастно сообщил:

— Мкртич Ованесович занимается цитрусовыми, чаем, вином и табаком…

Коверзнев слушал невозмутимо.

— Мкртич Ованесович решил вложить часть капитала во… французскую борьбу…

— Пф–пф–пф, — выпустил Коверзнев клуб дыма.

— В цирк… Я рекомендовал ему вашу фигуру в качестве организатора и арбитра.

— Не пойду, — небрежно ответил Коверзнев, глядя не на редактора, а на Джан — Темирова.

— Я ожидал такого ответа, — с лёгким армянским акцентом сказал тот. — Он меня вполне устраивает…

— Пф–пф–пф.

— …устраивает… Вы не хотите размениваться на мелочи. Отлично. Арбитров сейчас полная Россия. У меня будет совершенно другое дело. Я строю цирк. Ничто сейчас не даёт такого дохода, как французская борьба. Цирк строится специально для борьбы…

Его слова были прерваны телефонным звонком.

Джан — Темиров поднялся и взял Коверзнева под руку.

— Не будем мешать.

Когда одевались, окинул взглядом коверзневское пальто. У подъезда его ждала собственная коляска. Он приказал кучеру следовать за ними, держа Коверзнева под локоть, повёл по Невскому.

— Я человек дела, поэтому сразу перехожу к делу. Мне рекомендовали вас вчера как человека умного, упорного, эрудированного и мужественного. Не веря никому на слово, я перечитал все ваши произведения и убедился, что никто в России не знает профессиональную борьбу так, как знаете её вы. Я коммерсант, а не меценат. Поэтому от цирка я жду доходов, доходов и доходов. Я не буду вмешиваться ни на йоту в ваши дела — выдавайте мне только доход. Комбинируйте как угодно, выписывайте Поддубного и Готча, заставляйте чемпионов протирать лопатками наш новый ковёр — это зрителям нравится, надевайте на парней какие угодно маски, сделайте так, чтобы небу стало жарко, затмите Чинизелли, Маршана, Саламонского, Петрова и «дядю Ваню». У вас есть авторитет среди борцов и публики. Вы спортивный Дон — Кихот, и вам будут верить. За это вы получите такие деньги, каких не получает «дядя Ваня». У меня всё подсчитано и взвешено. Я вам буду платить в три раза больше, чем Маршан платит «дяде Ване». Обещаю сразу же издать вашу книгу — я её читал; тираж утроим, получите в пять раз больше, чем вам обещали. Кроме того, вы будете редактором журнала о французской борьбе — будете получать за редакторство и печататься на его страницах.

— Я согласен, — неожиданно для себя сказал Коверзнев.

Джан — Темиров остановился, посмотрел на карманные часы:

— Завтра в двенадцать подпишете контракт и получите деньги… К завтрашнему дню придумайте хлёсткое название для журнала. Сегодня двадцать первое марта — в середине апреля должен выйти его первый номер. Цирк откроется пятнадцатого мая. В течение месяца журнал должен поднять такую возню вокруг предстоящего чемпионата, чтобы ни один петербуржец не остался к нему равнодушен.

— Это мне нравится! — воскликнул Коверзнев.

Глядя одним глазом в небо, другим на Коверзнева, Джан — Темиров сказал:

— Борьба — зрелище народное. Мы исправим ошибку ведущих цирков и построим свой в рабочем районе, за Нарвскими воротами. Для чистой публики будут ложи. Сейчас я уезжаю — тороплюсь: пришёл вагон апельсинов. Завтра в двенадцать.

Он занёс ногу на подножку коляски, задумался. Потом произнёс:

— Да. Я слышал, с вас взяли подписку о невыезде и… всякие такие вещи… Когда начнёте по–настоящему работать — всё это будет ликвидировано.

По–демократически пожал руку. Минутой позже его коляска скрылась за горбом Аничкова моста.

Всё это произошло так быстро, что Коверзнев не мог опомниться.

Усмехнувшись, упрекнул себя за поспешность. Но в тот же момент попытался успокоить себя: ведь, конечно же, его идеи о честной борьбе не что иное, как никому не нужное донкихотство. Не надо забывать, что речь идёт о борьбе профессионалов, которые, по существу, являются теми же артистами, а не о борьбе спортсменов–любителей. Чемпионат — это труппа, и чтобы публика не скучала, надо труппу хорошо подобрать. Как и во всякой труппе, в ней должно быть строгое распределение ролей. Не им заведёна классификация борцов на «чемпионов», «гладиаторов», «апостолов» и «яшек». Главное, чтобы на все эти роли подобрать соответствующих артистов. Публика — дура, она не понимает борьбы.

Этот последний аргумент окончательно успокоил его. Ради чего он лез из кожи, голодал, сидел в кутузке, унижался перед редакторами, ломал копья?

Он отхлещет сейчас по щекам публику за все унижения! Он выставит на роль чемпионов самых настоящих «гладиаторов» с импонирующим сложением!

— Эврика! — воскликнул он вслух, остановился, не обращая внимания на движущуюся по Невскому толпу. Достал огрызок карандаша, подобрал обрывок газеты и, прижав его к стене, записал: «Гладиатор».

Так родилось название журнала; оно было мужественным и беспокоящим и понравилось Джан — Темирову.

Коверзнев с головой ушёл в дело; он почти не сходил с извозчика. Он гнал на Пушкарскую к Леониду Арнольдовичу Безаку — заказывал эскиз обложки для журнала. С Пушкарской надо было попасть на Суворовский — договориться об аренде или приобретении типографии. С Суворовского он мчался к Джан — Темирову согласовать текст рекламы; хозяин оказался на товарной станции (у него гнили апельсины) — Коверзнев скакал во весь опор туда. До шести вечера надо было успеть на Гороховую, № 16 — у портного Дальберга, поставщика всех борцов и артистов, взять фрак; вечером в новом фраке, с надушенной бородкой, в перчатках от «Боэ Сарда» он был в опере — разыскивал модного поэта, обещавшего для журнала стихи.

Дел у него сейчас было столько, что не оставалось времени на чтение газет. Однако сообщение о расстреле рабочих на Ленских золотых приисках заставило его забыть обо всём. Телеграмма на имя членов Государственной думы Милюкова и Гегечкори подействовала на Коверзнева ошеломляюще. Происшедшее казалось повторением девятого января.

В день получения телеграммы весь Петербург говорил о Надеждинском прииске. Коверзнев жадно прислушивался к случайно оброненным словам — старался найти объяснение случившемуся. Он сидел в «Вене», мешая ложечкой кофе, слушал. Повторяли имена Алексея Ивановича Путилова, барона Гинсбурга, знатных сановников, членов царской фамилии. Говорили, что таким людям нет смысла кормить рабочих гнилым мясом. Виноват во всём Белозеров — жестокий, жадный человек, дослужившийся от должности конторщика до должности администратора с окладом 150 тысяч в год. Рядом с ним называли имена прокурора Преображенского и следователя Хитуна. Однако всех больше ругали жандармского ротмистра Трещенкова, встретившего делегацию свинцом; откуда–то стало известно, что шесть лет назад он руководил кровавой расправой над сормовскими рабочими.

От всего этого хотелось выть… Успокаивало лишь одно: Государственная дума не оставит так это дело, виновники будут наказаны. Но воспоминание о 9 Января заставило Коверзнева подумать, что до виновников не так–то легко добраться.