Борис Порфирьев - Чемпионы Страница 59

Рюрик, уступив стол старшим, забирался с ногами на кровать и утыкался носом в книжку. Нина иногда просила его почитать вслух, но Мишка каждый раз говорил теперь: «Ерунда». Это же слово было написано и на лице его друга, только он не решался произнести его вслух. Когда читал отец, самыми благодарными слушателями были Рюрик с Дусей. Рюрик, видя, что отец устал, отбирал у него книгу и продолжал чтение. В десять лет он мог назвать среди прочитанных книг такие, о которых Мишка с Иваном не слыхали. Странными были их увлечения! В театре им больше всего понравился Тарас Бульба, а из репродукций, которые украшали коверзневскую мансарду, они признавали одного «Демона сидящего». Коверзнев тщётно добивался, почему они избрали именно этих двух героев, но так я не мог понять, пока Ванюшка не признался, что тот и другой нравятся ему своей комплекцией и брюками, которые напоминают спортивные. Это объяснение вызвало у Нины весёлый смех, но Коверзнев готов был плакать. Он не знал, так ли объясняет своё пристрастие к Тарасу Бульбе и Демону Мишка, но понимал одно: он во всём подражает другу.

Рюрик, прислушивавшийся к разговору, подлил масла в огонь:

— Тебе ещё причёска Тараса Бульбы нравится: похожа на «бокс».

— Да, — беспечно согласился Ванюшка.

Всё это было до того нелепым, что Коверзнев не находил слов. Чтобы не вспылить, он набил трубку и, рассыпая табак, вышел на лестницу. Он долго курил на улице, ломая голову, почему так убого мыслят мальчишки, которые на несколько лет старше Рюрика?

…Чтения, заведённые им зимой, продолжались до самой весны, и он был несказанно рад, когда увидел, как в мае, вернувшись с тренировки, два друга без подсказки принялись перечитывать «Сердца трёх» Джека Лондона. Убедившись, что Мишка уснул, он осторожно вытащил книгу из картонной папки и увидел, что на ней штамп библиотеки. Через несколько дней Коверзнев попросил в читальном зале показать ему формуляры приятелей, заранее готовя себя к тому, что ничего не увидит в них, кроме спортивных журналов, но там значились и «Вокруг света», и «Макар Следопыт», и знакомый уже им «Чёрный лебедь» Остроумова, и даже «Дубровский».

Коверзнев до того обрадовался, что истратил отложенные на табак деньги, купив роман–газету с повестью какого–то Гайдара только лишь потому, что она рассказывала о гражданской войне, и подарил её Мишке. Подарил задолго до дня рождения, просто так, безо всякого повода. Нина не упрекнула его за неожиданные расходы; наоборот, сказала сыну, что раз книга его, то он и будет читать её для них вслух.

Мишка со вздохом решился на эту жертву, но история юного красного бойца Голикова неожиданно захватила его с Ванюшкой, и он принялся за её продолжение и на следующий день, едва успев выучить уроки.

Теперь Коверзнев уже был спокойнее за старшего и не огорчался его увлечением футболом.

Ванюшка, заходя к ним домой, всякий раз заправлял рубашку под брюки. Но Коверзнев знал, что это делается только ради него и Нины. Не получая ни копейки от Макара, Ванюшка занялся столярничаньем и на деньги от продажи лопат и кухонных полочек завёл себе лыжные брюки. Теперь он в глазах мальчишек был неподражаем и даже затмевал обладателей редких в ту пору пиджачных пар. Очень точно изобразил его в своём альбоме Рюрик: широченные синие (действительно, как у Тараса Бульбы) штаны, расстёгнутая до пояса рубашка, из–под которой эффектно виднеется голубая шёлковая полоса на динамовской майке, в руках — берестяной пестерь. Занятно, что пестерь, который не от хорошей жизни заменял ему спортивный чемоданчик, тоже вызвал подражание. Вообще, при взгляде на этого парня у Коверзнева часто возникала мысль о защитной окраске насекомых. Умение с шиком носить старенькую рубашку и пестерь не только не вызывало насмешек его приятелей, но, наоборот, толкало их на подражание. Таким же защитным трюком была и выработанная Ванюшкой манера разговаривать. Свою неграмотность и грубоватый лексион он научился искусно прятать за шутовскими интонациями. А умение уместно ввернуть литературный пример заставляло завидовать даже Коверзнева, хотя вообще–то Ванюшкина речь его страшно раздражала.

А изъяснялся теперь Ванюшка примерно так:

— Вышел я это на ворота один на один с вратарём и ну, думаю, настоящая квинтэссенция получается. А защитник–то ихний нагнал меня и раз по ногам. Кувыркнулся я через голову, так что цирковой акробат позавидовал бы моему кульбиту, и лежу. И такая у меня в глазах тоска, что у того Герасима, который утопил беззащитного щеночка под кличкой Муму. Ну, думаю, довольно даже неприемлемый сюжетик получается…

К счастью, Мишка, очевидно, не мог перенять этого паясничанья. Однако его дружба с Ванюшкой по–прежнему доставляла Коверзневу немало тяжёлых минут. Это огорчение возросло ещё больше после того, как сын заявил, что вместе со своим другом собирается устроиться на работу. Уход Ванюшки среди учебного года на завод удивил Коверзнева, но заглянувшая к ним Дуся объяснила, что дала на это согласие, так как Макар стал «лишенцем» и потерял возможность заниматься коммерцией. Дуся плакала, уткнувшись в Нинины колени, и жаловалась на старика, который ни копейки не давал на хозяйство.

С большим трудом Коверзнев и Нина уговорили Мишку остаться в школе, пообещав ему, что после окончания девятилетки он будет волен распоряжаться своей судьбой, как ему заблагорассудится, хотя они хотели бы видеть его в вузе.

Сын согласился, но по выражению его лица, когда он расспрашивал друга о работе, было видно, что он мечтает о заводе. Ванюшка отвечал небрежно, пожимая плечами: специальность модельщика, на которого он учился, казалась ему лёгкой после того, как он привык столярничать дома. И вообще он был доволен своей судьбой и только жаловался на мать, которая, как одержимая, ищет припрятанные Макаром деньги.

Узнав о том, что Ванюшка, подобно сиделке, ухаживает за стариком, которого разбил паралич, Коверзнев удивился своей слепоте: за ухарскими повадками он проглядел чуткое сердце мальчика. Казалось невероятным, что парнишка исполняет обязанности санитара, как должное, и даже жертвует ради них своими тренировками; не каждый смог бы ответить добром на побои и жадность.

И совсем по–другому вела себя Дуся. Она приставала к старику, который лишился речи, заставляла его знаками объяснить, где у него схоронены деньги. Она даже совала ему карандаш с бумагой, но Макар только загадочно усмехался в ответ.

Дуся прибегала к Нине и сквозь слёзы уговаривала её:

— Нина Георгиевна, золотая, подействуйте на Ванюшку: Макар его сейчас любит, может, ему расскажет, где клад.

Нина отказывалась.

— Подействуйте, — спрашивала Дуся и вдруг срывалась: — Понравишься — полюбят, не понравишься — срубят… Не по сердцу кому–то пришёлся мой старик, вот его и взяли к ногтю, — и, совсем как Макар, добавила: — Я, конешно, извиняюсь.

— Но ты же сама, Дусенька, говорила, что он у тебя нэпман?

— Мало ли что я говорила сдуру, — огрызалась Дуся и отправлялась домой, чтобы выворачивать половицы в поисках денег.

Коверзнев, слушая Дусю, думал: «А ведь, наверное, она приняла бы меня за сумасшедшего, если бы узнала, как я смеялся над поглощённым морем чемоданом».

А Ванюшка вздыхал и шуткой пытался скрыть свой стыд за мать.

— Не знаю, чего и случилось с ней. По мне бы: эти деньги — тьфу! Довольно–таки глупая фабула — в наше время изображать пушкинского скупого рыцаря. Я ей: проживём, а она ни в какую, — и, виновато улыбнувшись, говорил: — Пойду–ка я посижу со стариком, а то она его и покормить не догадается.

— А на тренировку? — огорчённо спрашивал Мишка.

Приятель, махнув рукой, уходил.

Макар так и умер, не сказав жене, где у него спрятаны деньги.

Ванюшка как–то сообщил, что мать, не встретив в нём помощника, собственноручно перекопала всю землю в дровянике и в подполье и, не найдя ничего, напилась.

Через некоторое время Дуся устроилась официанткой в ресторан и почти перестала бывать дома.

Ванюшка решил отдавать половину получки Коверзневым и ежедневно обедал у них, как это было в детстве. Когда начались дожди, в мансарде возобновились чтения вслух. И так как Рюрик все вечера проводил в художественной студии Дворца пионеров, а Коверзнев прихварывал, чтецами стали Мишка с Ванюшкой… Иногда приходили письма от дяди Никиты, который начал бороться в цирках, но эти чемпионаты не вызывали у приятелей интереса. Коверзнев обижался и ревниво доказывал, что цирковая борьба, несмотря на предрешённость её исхода, очень важна для пропаганды спорта.

— Вы же спортсмены и понимаете, насколько демонстрация техники интереснее для зрителя, чем серьёзная схватка. Когда борцы борются «в бур», они могут целый час проходить в стойке и не сделать ни одного приёма. Более скучного зрелища не может быть! А цирковая борьба — это каскад захватывающих приёмов! Причём ведь люди–то типа дяди Никиты действительно обладают колоссальной силой, великолепно знают технику и непрестанно тренируются. Нет, что ни говорите, а лучшей агитации за спорт невозможно придумать! — восклицал он.