Брайан Глэнвилл - Олимпиец Страница 6

Рядом с Айком Ди и Томпкинс походят на двух собак возле кости: Томпкинс как бы её хозяин, а Ди — чужак, на неё посягающий. Но ничего не происходит — оба после долгого молчания соглашаются на непрочное перемирие.

Томпкинс (кричит). Айк, ты пробежал за четыре и одну!

Ди. Я горжусь тобой, Айк! Больше всего я горжусь тем, что ты — на ногах (с презрением смотрит на Джека Брогана, который в изнеможении сидит на траве, утешаемый болельщиками). У настоящего чемпиона всегда остаются силы после бега.

Айк Лоу роняет голову на грудь; усталость, неимоверное напряжение сил берут своё. Когда к нему сквозь толпу протискивается Уолдер и хочет поздравить, рука Лоу вялая и безвольная. Айк лишь что–то вежливо бормочет, не поднимая глаз.

Томпкинс (с видом собственника). Хорошо, Айк, пошли в раздевалку.

Обняв Айка за плечи, он выводит его из толпы, и они направляются к выходу.

Ди (собравшись следовать за ними, говорит окружающим). Это только начало! Через месяц он выбежит из четырёх минут! Через полгода он будет в сборной! Когда я увидел его, сразу понял, что это прирождённый милевик!

Не обращая внимания на яростный взгляд Томпкинса, его молчаливую враждебность, Ди ускоряет шаги и хватает Айка за свободную руку.

Ди. Помни! Это только начало!

Через неделю после того забега меня уволили. Не помню точно из–за чего. Кажется, поспорил с мастером, тот придрался, что я слишком часто отпрашиваюсь. В любом случае я был рад. Месяц получал пособие по безработице — вот красота: ничего не делаешь, только ходишь на старую биржу труда, берешь свои денежки и прикидываешься, будто ищешь работу. В то время с работой и вправду было туго, особенно для таких, как я, без всякой профессии.

Не скажу, что я сильно огорчался, потому что больше всего мне хотелось бегать; я тренировался каждый день, то на дорожке, то в лесопарке, с Сэмом и другими его учениками, раз или два в неделю участвовал в забегах.

Сэм был очень доволен, всё шло, как он хотел. Он часто говорил: «Ты готовишься защищать честь своей страны, почему бы ей не платить тебе? У нас вообще мало чего делают для спортсменов». Но мой старик смотрел на это иначе. Сидеть на пособии по безработице он считал чем–то позорным, постыдным, оно напоминало ему о предвоенном времени. Сейчас он работал на фабричном складе, но перед войной полтора года сидел без работы. Он был доволен, что я победил в забеге на милю, но говорил: «И что тебе это даст? Ведь бег — не футбол и не бокс. Им не проживёшь». — И мама соглашалась с ним, впрочем, как всегда.

Потом я познакомил Сэма со своей семьёй. Это была его идея, он давно хотел посмотреть, как я живу. Он начал говорить в ту секунду, как вошёл, и говорил без умолку, пока не попрощался. Мои родные никогда не встречали такого человека, они слушали его с открытыми ртами.

— У вашего сына, мистер и миссис Лоу, — сказал он, — такие способности, что он может стать одним из самых знаменитых людей в мире. Он один из тех немногих избранников, которых бог наградил неповторимым талантом. Талант можно развивать, но ничто не может его заменить. Человек, наделённый таким талантом, обязан им воспользоваться.

Отец ответил:

— Так–то так, но на что он будет жить? Он ведь не устроен. Первым делом надо думать о заработке.

Сэм. В коммунистических странах большому спортсмену нечего заботиться о заработке. Там признают его значение для общества.

Папа. Да, но у нас страна не коммунистическая.

Сэм. Потому спортсмены и должны за всё бороться. Одна из свобод гарантированных демократией, — свобода бороться.

Мама. А вы–то сами хотели бы жить в одной из этих стран?

Сэм. Как человек — нет. Как тренер — да.

Папа. Так ведь в тех странах всё идёт на пропаганду, разве нет?

Сэм. Спорт — всегда пропаганда. Великие спортсмены всегда поднимают авторитет своих стран. Когда вы думаете о Великобритании, кого вспоминаете?

Мама. Уинстона Черчиля?

Сэм. Не только: Роджера Баннистера, Фреда Перри, Стенли Мэтьюза. Кто премьер–министр Австралии? Не знаете. Зато все слышали о Кене Розуолле и Гербе Эллиоте. Финляндия — страна небольшая, малоизвестная. Но во времена Пааво Нурми Финляндия прославилась.

Папа. Да только на медали не проживёшь.

Тут Сэм Ди, одетый, как всегда, в свой серый свитер и потрёпанные джинсы, начинает пританцовывать по маленькой комнатке с дешёвой и обшарпанной мебелью, обитыми кожей стульями и кушеткой, фарфоровыми безделушками за стеклом. Его движения отражаются в старом зеркале над полками.

Сэм. Мы с вами не проживём на медали, мы знаем, что медали — ничто, но страна живёт медалями. Страна живёт героями. Она живёт примерами, которые герой подаёт молодёжи, будь то спортсмен или генерал, причём спортсмен более велик, чем генерал, потому что великий спортсмен представляет жизнь, а великий генерал представляет смерть. Победоносного генерала не только любят, но и ненавидят, а великий спортсмен вдохновляет мир.

Мистер Лоу, худой, серьёзный человек, в тёмно–зелёной кофте на пуговицах, курит трубку и глядит на Сэма в безмолвном изумлении, наполовину убеждённый. Миссис Лоу, которая выглядит на диво молодо и привлекательно, с ясным лицом и одобряющей улыбкой, убеждена полностью. Она улыбается, чуть приоткрыв рот. Айк Лоу сидит вытянув ноги, в позе избалованного младшего ребёнка, внимательно смотрит и слушает, хотя лицо не выдаёт его мыслей.

Сэм. Мы часто награждаем людей, приносящих смерть, забывая о тех, кто принёс нам жизнь. Медаль унижает спортсмена. Его успех — это достижение само по себе. (К папе). Но вы правы, сэр, спортсмен должен есть, он почти полностью зависит от того, что ест. Ему нужны крыша над головой, даже если это крыша палатки. Почему же у нас, на Западе, он должен прибегать к унизительным уловкам, чтобы обеспечить себя самым необходимым?

Миссис Лоу, улыбаясь, качает головой и цокает языком; непонятно, то ли от восхищения, то ли от сочувствующего несогласия.

Сэм (папе). Сэр, есть способы даже у нас на Западе обеспечить спортсмена всем необходимым. Я знаю их. Имею к ним доступ. Лично мне ничего этого не нужно. У меня всего хватает. И так будет всегда. Но ничего не мешает мне добиваться благ для моих бегунов, используя общество, которое использует их.

Он, конечно, имел в виду пустяк: деньги. Я часто слышал разговоры о них в клубе или среди ребят — учеников Сэма. То один что–то получил, то другой, но чаще они говорили о ком–то по слухам — к примеру, о том спринтере с севера, который на заработок купил и целиком обставил дом.

Спустя неделю после моего победного забега не милю мне позвонили и предложили участвовать в одном из соревнований, а когда я сказал, что готов, только ехать далековато, услышал: «Мы хорошо платим». Я только воскликнул «о!» и больше ничего не сказал, тогда собеседник продолжил: «Дорога, отель и всякие другие расходы — пятнадцать фунтов хватит?» Ехать–то всего от Лондона до Бирмингема, можно спокойно обернуться за день, и останется десять фунтов — неплохо. Правда, в тот раз я не поехал. Но потом, когда я впервые выступил в Уайт — Сити, мне почти каждую неделю предлагали за выступление столько же и даже больше. Когда я рассказал об этом Сэму, он переспросил: «Я не расслышал. Пятнадцать?» А потом уже в лесопарке посоветовал: «Проси двадцать». Как–то он подошёл и сказал: «На следующей неделе ты побежишь в Хитчинге. Если тебе вручат конверт, мне об этом не говори».

Иногда он спрашивал, как у меня с деньгами, и совал пару фунтов, бывало, приносил новые шиповки или трусы. Он даже подарил мне штангу. Однажды утром её с трудом припёр ко мне домой какой–то малый. Другие ребята рассказывали мне, что тоже получили от него по штанге; у него были какие–то связи с теми, кто их делал. Когда я стал благодарить его, он подмигнул и сказал: «Вот выбежишь из четырёх минут, подарю «Замок на песке». Было такое питейное заведение в лесопарке.

Не скажу, чтобы мне сильно нравились его тренировки, они мне вообще никогда не доставляли радости, но ни одна и близко не напоминала первую, когда он ехал рядом на велосипеде. Теперь он бегал с нами сам, для своего возраста был в блестящей форме и двигался так легко, что становилось за себя просто стыдно. Ему ничего не стоило пробежать перед сном десяток миль. Он свято верил в бег по холмам, называя это тренировкой сопротивляемости. Он гонял нас по какой–нибудь лощинке вверх–вниз, а потом, когда мы были внизу, командовал: «Рывок!» Тут он с нами не бежал, а пока мы носились от одного холма к другому, отмечал наше время. Нужно ведь было ещё и во время уложиться.

Иногда он водил меня на беговую дорожку, в Паддингтон или Парламент — Хилл, там у нас были в основном тренировки на скорость и рваный ритм: бегаешь по кругу, пока он не заорёт: «Пошёл!!!» — ярдов пятьдесят или сто шпаришь на полную, пока он не скомандует: «Сбросить темп!» Он не любил спортсменов, бегающих в одном ритме, называл их роботами. Он часто говорил: «Это паразиты, шакалы, они выигрывают не потому, что сильны, а из–за слабости других. Иногда они ставят рекорды, но им никогда не выиграть решающего забега. Лучше бороться и проиграть честно, чем плестись к жалкой победе».