Газета Завтра - Газета Завтра 212 (51 1997) Страница 10

А в Бресте… В Бресте - все на месте!

И в Минске держатся, как в Бресте,

И в Могилеве, и окрест -

Куда ни смотришь - всюду Брест.

Нелепость? В чем же тут нелепость?

Стоит республика, как крепость,

Как тот бессменный гарнизон,

Что обойден со всех сторон.

Со всех сторон - распад, разруха…

А тут, на бастионах духа,

Народом всем - и стар и млад -

Сябры отважные стоят.

Стоят бесстрашные славяне,

Стоят делами и словами.

И слышит мир благую весть

Про независимость и честь.

Здесь братство славят в полный голос,

Здесь не посмеет пикнуть Сорос -

Не тот расклад, не та пора,

Чтоб порулить из-за бугра.

Все по-людски здесь. Сеют, пашут,

На праздниках поют и пляшут,

И, молча головы склоня,

Стоят у Вечного огня.

В стране, как в Бресте - все на месте!

Есть место долгу, место чести.

Мы тоже встанем, но уже

За ней на этом рубеже.

ЗДРАВСТВУЙ, ОРУЖИЕ!

В Москве - 521 тысяча штук зарегистрированного оружия.

Вместо восьми оружейный магазинов в дореформенное время - сейчас в столице двадцать семь.

Любой “гражданин Российской Федерации - профессиональный охотник или владеющий гладкоствольным ружьем более пяти лет” может купить самые экзотические диковинки для пальбы по пустым бутылкам.

Зайдем в оружейный магазин возле метро “Свиблово”. Если вы не держали боевого металла со времен срочной службы в армии, если не участвовали в межнациональных конфликтах, и вообще - человек не воинственный, то на первом этаже этой торговой точки вполне можете опростоволоситься, приняв пневматические, игрушечные, по сути, пистолеты и “винтовки” за настоящие.

По узкой винтовой лестнице спуститесь в подвальное помещение.

За длинным прилавком трое плечистых “приказчиков” при галстуках и в белоснежных рубашках подадут вам “подержать” любую “пушку” из сорока марок и наименований.

Цены - доступные.

Вот винтовка “Тигр” за 5 миллионов рублей. А вот ижевская одностволка всего за 250 тысяч. Если “ижевка” одномерна, однозначна, не имеет никаких тайн в шифре, то “Тигр” - продается под псевдонимом. Настоящее имя этой убойной машины, известное среди армейских профессионалов, - СВД. То есть снайперская винтовка Драгунова калибра 7,62.

Тоже под псевдонимами “Вепрь” и “Сайга” продаются соответственно РПК - ручной пулемет Калашникова и АК-47 - знаменитый автомат того же автора. Вполне естественно для нашего времени двойной бухгалтерии. Даже танк легко переделывается на трактор, чего уж говорить о ручной “пушчонке”. Просто из “Сайги” и “Вепря” во время заводской сборки изымаются автоматические шептала. Это тот самый механизм, с помощью которого можно стрелять очередями. Знатоки боевого Калашникова не найдут в этом упрощенном и скоб для стрельбы гранатами из-под ствола. Вроде бы совсем безобидное оружие, что-то вроде оскопленного жеребца. Но лихие люди, желающие, например, пробить броню фургона с зеленой полосой, каких много теперь можно видеть на улицах Москвы (они перевозят из банка в банк большие суммы денег), купят по случаю у щедрых вояк к этому “безобидному” оружию коробку патронов с бронебойно-зажигательными пулями Б-30 и продырявят броню “денежных мешков на колесах” навылет…

Короче говоря, в Москве сосредоточена крупная группировка хорошо вооруженных людей.

Пистолеты есть у восьмидесяти пяти процентов предпринимателей. Можно сказать, что в каждой из двух торговых палаток лежит взведенный “Макаров”.

Сто процентов охранных структур имеют на вооружении автоматическое оружие - как неучтенное, так и переделанное из “охотничьих” Калашниковых.

Все бандитские группировки перенасыщены оружием.

Прибавьте сюда стволы МВД, внутренних войск, армейских частей, дислоцированных в пределах кольцевой дороги, и получится, что на каждого четвертого москвича направлен ствол. А на каждого активного оппозиционера - рота вооруженных людей. Это все оружие власти. Оружие, под прикрытием которого проводится приватизация в России - самая крупная бандитская операция на Земле. Те же люди, которые нас обокрали, ограбили, выбили из нас наши копейки, теперь начинают “борьбу с крайними политическими течениями”, с “экстремизмом”. Что может выставить в наших рядах самая отчаянная, героическая личность против этой группировки до зубов вооруженного противника? Одноствольную “ижовку”, набитую самодельной картечью? Старую облысевшую мелкокалиберку?..

Криками о нашем мнимом экстремизме заглушается истинный природный экстремизм ельцинского режима, оснащенный арсеналами современного оружия и готовый к кровавому террору.

Г. СЕМЕНОВ

Александр Лысков КОРТИК

ИНОЙ РАЗ КАЖЕТСЯ: нас до отчаянья мало, и наше сопротивление режиму - упертость, нужная только нам для сохранения собственной чести. Редакция пронизана прослушивающими электронными устройствами от потолка до пола. Под видом посетителей постоянно отираются в кабинетах обходительные фээсбэшники, нас терзают бесконечные судебные процессы, швыряются камни в окна, раздаются звонки с угрозами, наносятся подлые удары сзади обрезком трубы - излюбленным орудием черни. В усталости от ежеминутного противостояния, от пребывания в бесконечной бойцовской позе затуманиваются дальний вид, цель и смысл. Но вот приходит в редакцию человек - ветеран, фронтовик из той великой войны - и говорит: “Я хочу подарить вам свой именной кортик”. И вдруг опять становится ясно, что нас тьма и тьма, за нами - все арсеналы Красной Армии, боевой дух ее воинов, наша русская слава и правда. И что старики-ветераны к нам припадают душой своей, изболевшейся как от неурядиц в стране, так и в собственной семье.

Редакция “Завтра” кровно связана с той войной, с тем сопротивлением. Проханов в себе носит пулю отца, погибшего под Сталинградом. Он продолжает ту атаку, закончившуюся небытием для его отца. Те из нас, что немного младше его, дети Победы, выращены на руках вернувшихся, выживших фронтовиков под их песни. Прижившиеся в редакции тридцатилетние прижились именно на этой военной почве. Годы не выветрили в нас дух поколения отцов, и теперь, когда и вернувшиеся с войны отцы наши померли, мы все стали духовными детьми того поколения, как когда-то осиротевшие мальчишки были сыновьями полков. Мы никогда не заявляли об этом, не формулировали, не оформляли свои взаимоотношения с советскими солдатами, никогда не напрашивались в наследники. Просто старались помнить о великом поколении. И те мужчины из этого поколения, которые дожили до наших дней, чувствуют это. И не своим кровным детям, остающимся их юридическими наследниками, а нам несут то самое ценное, которое не должно попасть в холодные чужие руки.

Вот этот офицерский кортик…

Евгений Иванович как бы долго присматривался к нам - на демонстрациях, на митингах, на вечерах встреч “Завтра”. Просто приходил в редакцию: пообщаться недлинно, ненавязчиво, понимая наше вечное “некогда”, будучи деликатным человеком. Вот и в этот день он, особенно тщательно выбритый и подтянутый, несмотря на долгую, тяжелую болезнь, терзающую его в последнее время, явно волнуясь и стесняясь, будто впервые переступая порог редакторского кабинета, прошагал к столу Проханова и сказал, что хочет подарить боевое оружие. Конечно, это предложение вызвало сначала некоторое замешательство - оружие нынче стреляет куда и когда не попадя. Его слишком много. Часто оно в гнусных руках. Но минута недоумения прошла, продолговатый футляр раскрылся и на столе сверкнули золото и сталь самого благородного офицерского оружия.

Потом была трогательная беседа, фронтовые сто граммов. А потом я пришел по приглашению Евгения Ивановича к нему домой на Таганку. Я попал в жилище военного интеллигента. На почетном месте, в простенке у окна - рамки с фотографиями родителей. Благородные русские лица. Отец - полковник (в тридцатые годы это называлось иначе). Вот и младший брат смотрит с фотографии. Он жив-здоров. Евгений Иванович встретил его однажды на демонстрации, предложил вместе пойти с левыми, но он отказался. “Как знаешь, брат. Позвонил бы хоть когда-нибудь”. “Ну, может быть…” И опять на года пропал.

Само по себе кровное родство давно уже ничего не значит. Со времен крестьянских семей, борющихся за выживанье, что сплачивало и придавало смысл кровному родству. Со времен столбовых дворян и царских династий. Кровное родство должно быть схвачено единым духом, любовью, идеей. Конечно, может быть и деловая скрепа - общий бизнес, капитал отца семейства. Но это зыбко, корыстно и тенисто. Идейная прочность семьи - самая высокая, но и самая труднодостижимая. Ибо во все времена было: “Сын - на отца, брат - на брата”… Потому люди в рассыпающихся семьях ищут родства на стороне.

Жена у Евгения Ивановича померла. Зять на дух не переносит его офицерского, фронтового благородства, с гордостью заявляет, что он бизнесмен по призванию. Торгует машинами. Недавно прогорел на много тысяч долларов - нерастаможенную “ниссу” украли с охраняемой стоянки. Но в рынке не разуверился. Опять замышляет какую-то многоходовую операцию.