Александр Подрабинек - Карательная медицина Страница 20

При аресте наш герой не воскликнет солженицынского "Я? За что?!". Он, как правило, уже знает, за что. Собрав воедино свою волю и силу, он будет аргументированно протестовать, заявлять ходатайства, требовать соблюдения законности. Конечно, это будет в дальнейшем расценено как бред сутяжничества, но ... пока он этого не подозревает. Иногда наш герой знает, что за ним придут, и поэтому морально готов к аресту. Он не требует справедливости, соблюдения законов, не суетится - он молча воспринимает происходящее, ибо понимает его закономерность. Возможно, он даже видит себя уже в СПБ, но требовать от нелюдей человеческого считает ниже своего достоинства. Конечно, его молчаливая позиция будет расценена в дальнейшем как эмоциональное оскудение, патологическая замкнутость (аутизм), но что же делать? Опытные лунцы не гоняются за симптомами, но умело извращают любой жест в нужную им сторону.

За арестом следует обыск. Он тоже может дать следствию кое-какие нужные материалы. Забрав запрещенную самиздатскую литературу, следователь видит в книжном шкафу, скажем, учебник по психиатрии. Прекрасно! Ведь интерес к психиатрии может быть одним из симптомов серьезного психического заболевания!* Или, не дай Бог, чекист вдруг наткнется на личный дневник. Это же россыпь симптомов и свидетельств тяжкой психической болезни даже для медицинского карателя средней руки! Еще многое, неведомое простым смертным, можно извлечь на обыске для нужд репрессивной психиатрии.

* "Они (т. е. больные - А.П.) вдруг начинают проявлять интерес к медицинской литературе, в частности к психиатрическим учебникам..." А.А. Портнов и Д.Д. Федотов. Психиатрия. М., изд-во "Медицина", 1971, стр. 123.

Итак, после ареста и длительного обыска нашего задержанного сажают в машину без окон и увозят в КПЗ или в тюрьму. Ну, например, в Лефортовскую тюрьму в Москве. Тюрьму эту называют "комитетской" (от КГБ). Сидят в ней обвиняемые по политическим статьям, а с тех пор как КГБ стал расследовать незаконные валютные операции, то и валютчики. Четырехэтаж-ная в форме буквы "К" Лефортовская тюрьма пользуется славой образцовой. И не зря. Большинство камер размером 2,3 х 5 м рассчитаны на троих. В каждой есть унитаз (не параша!), радиатор отопления. В тюрьме хорошая библиотека, из которой порой забывают изымать запрещенные издания, есть даже книги почти антикварные. Черный хлеб в Лефортово дают без ограничения! По одним сведениям Лефортовская тюрьма следственная, по другим - отсидочная. Верно, по-видимому, и то, и другое. Ценные преступники, иностранцы в Лефортово отсиживают срок. Обычные враги народа - только следствие. Во всяком случае Лефортовская считается лучшей из московских тюрем. Как сострил один бывший ее заключенный, "попав в эту тюрьму, не хочется из нее выходить". Правда, он имел в виду лагерь, а не волю.

Через три дня после водворения в камеру нашему задержанному предъявляют обвинение в антисоветской агитации и пропаганде или в распространении клеветнических измышлений и т.д., и он теперь именуется обвиняемым.

Его водят на допросы, очные ставки, следственные эксперименты. У него снимают отпечатки пальцев, фотографируют в фас и профиль. Следователь уговаривает его рассказать все, потому что им и так все известно. Следователь объясняет, что только чистосердечное раскаяние может смягчить его участь. Он призывает обвиняемого подумать о своих родных и близких. Предлагает садиться поудобнее и закуривать. Проявляет максимум внимания и заботы. Следователь КГБ - лучший друг обвиняемого. Те, кто попался на эту удочку, горько сожалели об этом впоследствии. Они забыли, что сегодняшний кагэбист - младший брат вчерашнего чекиста, руки которого по плечи в крови. Младшему брату не разрешается вздергивать подследственного на дыбу и вырывать щипцами ногти, но не менее настойчиво требуют "хороших результатов" расследования. Добившись от обвиняемого даже маловажных показаний, следователь перестает играть в благодушие и начинает этими показаниями шантажировать свою жертву. Он объявляет обвиняемому, что тот раскололся и теперь уже все равно. Честь запятнана, и пощады не будет. Расскажите все, и срок с семи лет строгого режима уменьшится до года ссылки - плохо ли? И ведь некоторые рассказывают. У кого хватает еще мужества, на суде отказываются от показаний, увидев, какая духовная бездна открывается перед ними. Но все равно эти сведения используются КГБ как оперативные данные.

Если игра в благодушие у следователя не выходит, приходится сразу переходить к жесткой позиции. Он шантажирует, обещает устроить "веселую жизнь" родным, грозит обвиняемому 64-й статьей и смертной казнью. И вот тут-то как раз часто решается судьба подследственного - лагерь или психбольница? Известно, что лучший способ не проговориться - не говорить совсем. Некоторые так и делают. Но следственное дело без показаний обвиняемого, без его подписей на протоколах допросов неприглядно выглядит даже в советском суде. Поэтому упорного обвиняемого соблазнительно пустить по рельсам карательной медицины. Можно смириться с отсутствием показаний, ведь это объясняется психической неполноценностью. И нужного всего лишь экспертное заключение, которое всегда готовы написать услужливые профессора Института Сербского. Вот когда решается судьба тех, кому СПБ не была уготовлена еще с самого начала.

С теми же, кому СПБ предназначалась еще до ареста, дело обстоит гораздо проще. Достаточно провести несколько допросов, чтобы все слова обвиняемого были истолкованы как проявление душевной болезни. Если же обвиняемый занял непримиримую позицию и на допросах молчит, так тем лучше это верный признак ненормальности. Следователь обязательно вызовет родных обвиняемого и спросит, не замечали ли они некоторых странностей в его поведении. Не было ли в роду психических заболеваний? Не болела ли шизофренией его бабушка? Не было ли у него в детстве сотрясения мозга? Как он живет с женой? Есть ли у него любовница? Если нет, то это подозрительно - нормален ли он? Если холост, тоже подозритель-но - почему не женится? Он вызывает соседей по квартире и сослуживцев. Расспрашивает, общителен ли обвиняемый в быту и на производстве. Как справляется с работой? Чем увлекается в свободное от работы время? С кем дружит? С кем не дружит? И т.д. в том же духе. Кстати, ему не так уж важно знать ответы. Главное, чтобы они были, а уж "ребята из Сербского" сами сообразят, как их правильно оформить.

Примерно через месяц после ареста нашего обвиняемого опять сажают в машину без окон и увозят. Разумеется, он не знает, куда. Постановление следствия о назначении экспертизы ему не показывали, иметь адвоката ему не положено. Но неизвестность длится не более получаса, покуда машина не въезжает в ворота учреждения в Кропоткинском переулке, дом 9. Это знаменитый Центральный научно-исследовательский институт судебной психиатрии им. проф. Сербского (ЦНИИСП). Здесь будет проводиться стационарная судебно-психиатрическая экспертиза.

Вообще говоря, экспертиза может быть амбулаторной. Психиатры могут поговорить (или помолчать) с обвиняемым у него в камере или в кабинете следователя. Это может длиться всего несколько минут или несколько часов. Но как-то несолидно это выглядит для нашего времени, и потому нетипично. Чаще проводится стационарная экспертиза.

Нашего арестанта поднимают на третий этаж института, в его IV отделение. Командует им Яков Лазаревич Ландау, достойный преемник полковника госбезопасности Даниила Романовича Лунца.

Институт имени Сербского, его IV отделение - одно из самых мрачных мест в нашей стране. Это учреждение стоит в одном ряду с такими знаменитыми средоточиями коммунисти-ческого террора, как Лубянская внутрянка, Лефортово и Владимирка, Воркутинские и Колымские лагеря. Здесь пересекаются дороги карательной медицины. Из института уходят на принудку, через него возвращаются на волю. Выразительный гулаговский язык сократил длинное название института до простого "Сербского". В "Сербского" отправляют на экспертизу, из "Сербского" приезжает выписная комиссия, в "Сербском" решается судьба арестантов. Смертники молятся на "Сербского", краткосрочники его боятся, невиновные его ненавидят. Имя профессора Сербского, посвятившего значительную часть своих трудов утверждению принципа нестеснения, ратовавшего за мягкое отношение к душевнобольным, стало нарицательным, грозным символом психиатрического террора в СССР.

Наш обвиняемый, попав в ЦНИИСП им. Сербского, начинает лихорадочно обдумывать тактику своего поведения. Как себя вести, что говорить, чтобы не признали невменяемым? Обычно он решает вести себя как всегда, разумно и с достоинством. Мы наверняка можем сказать, что результаты экспертизы почти не зависят от тактики поведения подэкспертного. Только новичкам и людям, малосведущим в пенитенциарной советской системе, может показаться, что в Институте Сербского вопросы решаются объективно и беспристрастно. Судебно-психиатрическая экспертиза в IV отделении всего лишь один акт длинной игры в законность, спектакля, разыгрываемого на следствии и в суде. Уставшие от однообразия, комедианты Института им. Сербского и роль-то свою играют плохо. Они уже давно не выставляют перед обвиняемым своей заинтересованности в выявлении истины. Совесть врача сменилась цинизмом чекиста. Экспертизы как таковой нет. Несколько формальных бесед с обвиняемым достаточно для представления экспертного дела на комиссию. Беседы эти проводит так называемый ведущий врач - как правило, незначительный сотрудник института. Иногда за весь срок пребывания в Сербском наш обвиняемый имеет разговор с ведущим врачом всего один-два раза. Впрочем, с некоторыми подэкспертными врачи любят поговорить, узнать последние политические новости. Среди пациентов часто встречаются люди незаурядные. Разговоры о философии, политике, искусстве дают пищу не только для экспертного дела, но и для размышлений, повышают культурный уровень врачей. Не все человеческое им чуждо, а среди подэкспертаых попадаются большие специалисты в своей области. Впрочем, это не мешает врачам подписывать ложные экспертные заключения, назначать лекарства, добывать от обвиняемых нужные КГБ сведения с помощью "растормозки".