Г. Попов - Русская народно-бытовая медицина Страница 22

Про очень интересный случай, относящейся к последнему холерному году, рассказывает тот же Шабара. Совершенно случайно ему пришлось очутиться в положении, сходном с тем, в какое попал убитый в г. Хвалынске врач Молчанов[84]. Шабара избег опасности, только благодари своему чутью, верной оценке своего положения и хорошему понимание своего брата-мужика.

«– Много тогда, – рассказывает Щабара, – умирало народу от этой самой холеры. Пришлось мне идти, по своему делу в Залесье, и пока я проживал три дня в Казареве, умерло от холеры в этой деревне пять человек. Какой-то дурак и пусти молву, будто, он видел, как я портил в колодцах воду. До прихода, Шабары, говорят, пили из колодцев и не помирали, а теперь помирать стали: надо, дескать, поучить его. Дело было около Ильина дня, время стояло, страсть, какое жаркое. В полдень хоть на улицу на выходи, солнце, как огнем, обжигало. Я с вечера сказал хозяевам, что пойду от них до солнышка, чтобы по холодку дойти до Волхова, поспеть к отходящему от деревни Дубовиков пароходу. Из дома пошел я не деревней, а задворками, для того, чтобы через ближний лесок скорее дойти до прямой дороги. Вовремя добрался до реки, вовремя переехал к пароходной пристани. Сижу на пароходе. Просвистал третий свисток, вижу, на том берегу, откуда я переехал, куча народа. Кричать, шумят, машут руками на пароход, а колья, косы так и сверкают на солнце. Я уж догадался, в чем дело. Три человека, с косами, кинулись на лодку и поехали было наперерез отваливавшему от пристани пароходу, но пароход опередил их. Я своими ушами слышал, как они кричали: убить Шабару надо! Народ чужестранный сидел тут, на палубе. Я и виду не подал, что эти слова касаются до меня, а шкипер-то смекнул, да смолчал. Уж после я узнал, что эти дураки, как не удалось им надо мной потешиться, воротились в деревню и положили: вычерпать по сорока ведер воды из каждого колодца, вылить ее на зарезанного над, колодцем петуха, принесенного из того дома, где я ночевал. Однако и после того у них умерли два человека». Характеризуя врачебно-знахарскую деятельность Шабары, наш сотрудник говорит: «некоторые душевные болезни он излечивает превосходно, за детские болезни берется редко. Его заговоры от кровотечения, разного рода болей, укушения змей с употреблением перевязок, втираний и тому подобных средств, всегда удачны».

Судя по сообщениям наших сотрудников, крестьяне редко лечатся у знахарей от всех или от большинства болезней и гораздо чаще от известной группы их: истерии, эпилепсии, помешательства, импотенции, «волоса», детских, женских и разного рода затяжных болезней. Все это такие болезни, причиной которых, по понятиям мужика, являются порча, подшут, сглаз и которых быстро и скоро, как то надобно мужику, не в состоянии вылечить врач. На степень приверженности к знахарству всего больше влияет возраст, причем люди зрелого возраста и старики склоняются больше в пользу знахарей, молодое же поколение тяготеет чаще к врачам, наличность или отсутстствие грамотности и большая или меньшая доступность врачебной помощи. В местах, расположенных вблизи и около врачебных пунктов, предпочтительно лечатся у врачей, в местах же отдаленных и глухих по преимуществу у знахарей[85]. Немаловажную роль, судя по некоторым сообщениям, играет также пол, так как женщины иногда являются более ярыми адептками знахарства, чем мужчины. Это обстоятельство получает тем большее значение, что веря в знахарей сами, женщины тащат к ним и своих детей.

Суммируя все полученные на этот счет заявления, можно было бы сделать вывод, что, в общем, крестьяне почти в одинаковой степени лечатся и у врачей, и у знахарей: сначала сходят к врачу или фельдшеру и, если лекарство не помогает, идут к знахарю, или, наоборот, обращаются к врачу или фельдшеру, предварительно побывав у знахаря. Заявлений, в которых изображается полное предпочтение знахарей врачам и совершенное отрицание научной медицины, значительное меньшинство, хотя, с другой стороны, не особенно велико и количество заявлений, чтобы знахарство, в той или другой форме, не признавалось совсем, а признавалась лишь одна научная медицина, в лице ее представителей, земских врачей[86].

Окидывая взглядом средства и приёмы знахарей и исключая чисто лекарственную терапию, с современной точки зрения, мы можем признать имеющими значение только те из них, в основе которых лежат внушение и применение массажа. Достойно удивления, что эти два метода лечения сделались достоянием научной медицины лишь в самое последнее время, тогда как в медицине народной они практиковались и существовали целые столетия. Поразительно также то, что методы эти пришли к нам с запада, когда столь давно были у нас, можно сказать, под руками: таковы результаты пренебрежительного отношения и недостатка изучения народа.

Что же касается остальных знахарских средств и приемов, по большей части суеверных, то нельзя не признать обстоятельство, на которое мы указали раньше, – что в громадном большинстве случаев они находятся в строгой и иногда поразительной зависимости от тех воззрений на болезни, какие имеет о них народ: терапия знахарей построена на народной теории о болезнях и есть только следствие и вывод из нее. Логика народа здесь не делает ошибки и, если вывод неверен, то единственно потому, что неверна та посылка, на основании которой он сделан.

В приёмах этих, далее, поражает их ритуальная разработанность. Нам кажется, что это обстоятельство имеет существенное и немаловажное значение: все то, что существует не в виде лишь общей, неопределенной идеи и представления, а выражается в тщательно выполняемых и сохраняемых мелочах, то всегда бывает внедрено и связано с жизнью, как отдельного лица, так и целого народа самым тесным и органическим образом и не скоро, и не легко может быть утрачено. Одно то, что эти мелочи существуют и не забываются, говорит за жизненность явления. В случаях же, когда народное верование начинает утрачивать свою силу и значение, оно, прежде всего, освобождается от этих мелочей и потом только, по мере постепенной утраты их, остается, так сказать, один остов верования, свободный от всяких внешних форм.

Обращает на себя внимание также распространенность и общность многих из этих приёмов в таких несходных по условиям и отдаленных друг от друга громадными расстояниями местностях, каковы, напр., Вологодская и Саратовская, Псковская и Орловская или Вятская гг. Трудно допустить, чтобы явления эти были совершенно случайны, а не имели бы одной общей причины и не были бы связаны между собою какими-то невидимыми нитями. Эта, причина и это связующее звено заключается в мировоззрении народа, какое остается одинаковыми, как у вологодского и саратовского, так и псковского, орловского и вятского мужика.

Необыкновенная стойкость этого мировоззрения составляет третью и его основную черту.

Теряясь своим началом в отдаленнейших временах, оно прошло неизменным через века истории и, в своих существенных чертах, остается и до наших дней все таким же, каким было много сотен лет тому назад.

Говорят иногда о быстрой эволюции народных представлений и понятий. Бесспорно, известная степень такой эволюции существует, но едва ли она не касается только самых внешних и поверхностных форм и проявлений народной жизни. Все же то, что связано с жизнью и бытом народа, в его практическом значении, более тесно, то изменяется в высшей степени медленно и удерживается народом необыкновенно стойко. Поразительным является факт, что группы русских людей, заброшенных назад тому несколько веков в отдаленнейшие места нашего отечества, имеют почти тождественные верования с жителями губернии центральных[87]. Удивительно не то, что эти верования сохранились в таких глухих и отдаленных углах, но то, что они не изменились и не отклонились от своего первоисточника, по своему происхождению общего для тех и других мест, в этих последних губерниях, несмотря на влияние земской медицины, школы, проведение железных дорог и пр. Это обстоятельство, напротив, указывает, до какой степени слабо проникают в наш народ век культурные начинания, в том виде, как они применяются к народной жизни и до какой степени народ наш в своей массе является недвижным.

Вот почему нам кажется, что знахарство не ость выдохшаяся, мертвая формула, а оно глубже, чем это кажется с первого взгляда, проникает в жизнь народа и коренится в народном мировоззрении и вот почему, с нашей стороны, едва ли будет ошибкой допустить, что и топографическая область распространения знахарства в той или иной его форме не уже, а шире той, которая определяется нашими сообщениями и выводами.

Как совмещается в народе приверженность его к знахарству с потребностью в научной медицине и каковы отношения народа к представителям этой, последней, к земским врачам, вопрос этот составляет предмета рассмотрения следующей главы.