Сергей Синицын - Диалектика духовности Страница 30

Обратимся к первоисточнику и попытаемся проанализировать ответ писателя на определение синода. Он пишет: "Если же это есть заявление о том, что тот, кто не верит в церковь и ее догматы, не принадлежит к ней, то это само собой разумеется, - пишет он. - Не только многие, но почти все образованные люди в России разделяют такое неверие и беспрестанно выражали и выражают его и в разговорах, и в чтениях, и в брошюрах, и книгах...

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я посвятил несколько лет исследованию теоретических и практических учений церкви...

И я убедился, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения" ( Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч. T. XVII, С. 199).

Не берусь судить позиции Л. Н. Толстого, не признающего неразрывной целостности народной культуры и церкви - на это он имеет право как мыслитель, тонкий знаток и исследователь русской истории, но нельзя не видеть, что православная церковь давным-давно срослась с русской культурой. Нельзя исключить из жизни церкви живопись Рублева, Грека, других живописцев, духовную музыку Бортнянского, Рахманинова, а также языческие ритуалы, праздники, которые были приняты церковью благодаря ее высочайшей демократичности по отношению ко всем ее членам, в данном случае - русскому народу. Наверняка Л. Н. Толстой понимал это и потому отрекся не только от церкви, но и, по его же словам, от единения с народом, которое ему было так дорого.

Удивительный парадокс: писатель, изучивший множество религий на опыте собственной жизни и принявший христианство всем сердцем, душой и разумом, объявляет войну христианской церкви, не останавливаясь ни перед чем, даже разрывая узы, связывающие его со своим народом. Что происходит с Л. Н. Толстым, который ведет себя словно неискушенный театрал, вдруг обнаруживший, что у артистов на сцене бороды накладные, а персонажи ряженые. Почему гений не хочет видеть великого, благотворного влияния церкви на души простых людей? Почему он не принимает пусть театр, но театр, сеющий добро и любовь в душах зрителей и его участников? Неужели он не знал ранее, что русская православная церковь несет в себе исторические черты и характер народа? Ведь сопротивление русских людей попыткам насаждения католицизма на Руси по сути выражало не столь религиозные - христианство не могло восстать на христианство, - сколь глубоко национальные чувства, связанные с защитой своей культуры и обычаев.

Здесь следует вспомнить, что даже Петр Великий, полностью ориентирующий на Европу светское развитие российского общества, будучи дальновидным стратегом, никогда не помышлял о католической переориентации христианства на Руси, осознавая глубоко народные корни русского православия. Практичная Екатерина II приняла православие не только разумом, но и тонкой интуицией женщины, воспринимающей веру через настроения простолюдинов.

Если православная церковь и использовала в своих обрядах некоторые, по словам Л. Н. Толстого, "символы суеверия народа", то это лишний раз подчеркивает ее глубоко демократические принципы. Церковь для народа, а не народ для церкви.

Каждый может понять, что проще: объяснять ли простому народу, обладающему завидным упрямством и неповоротливостью ума сущность суеверий, передаваемых из поколения в поколение не одну сотню, а может, и тысячу лет, или воспользоваться древними, укоренившимися его привычками для приобщения к христианскому мышлению и образу жизни. Конечно, в такой ситуации мудрый воспользуется привычными образами народной старины и с большим эффектом продвинет христианскую религию в жизнь народа. Тем более что сознание простых людей гораздо более приспособлено к восприятию божественной тайны мироздания через традиционные образы, порожденные общением с непознанными, таинственными явлениями природы.

Возмущение Л. Н. Толстого проявлениями суеверия и колдовства в церковных обрядах свидетельствует о наступлении критического момента в жизни русской интеллигенции, оторванной от природных корней народности. Подобная ситуация неизбежно должна была вызвать болезненные явления гордыни мышления представителей высокодуховного класса, и выразилось это в огульном ругательстве уклада жизни простых людей, темных сторон их бытия и сознания, а также в упреках русскому православию, как "плохому" воспитателю простолюдинов.

Но, как бы ни возмущался Л. Н. Толстой делами, творящимися в стенах русской православной церкви, как бы ни пытался умом гиганта-мыслителя осудить все промахи ее идеологии и обрядов, он никогда не смог бы объяснить одну простую вещь: почему русские люди поднимались из окопов умирать за царя и за русскую веру, полную, по его словам, "самых грубых суеверий и колдовства"?

Теперь о более конкретных проблемах, связанных с личным отношением Л. Н. Толстого к христианству.

"То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о Боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо. Бога же - духа, Бога - любовь, единого Бога - начало всего не только не отвергаю, но ничего не признаю действительно существующим, кроме Бога, и весь смысл жизни вижу только в исполнении воли Бога, выраженной в христианском учении".

Попытаемся осмыслить, что значит у Л. Н. Толстого "отвергать непонятное"? Другими словами это звучит так: я в этом не разобрался, поэтому отрицаю как невозможное. Далее вся критика православия строится на основе "я не разобрался" или "не вижу смысла". Но можно ли было судить о вещах, составляющих фундамент стабильности общества, с позиции "я не разобрался, но судить буду"?

Наверное, не суть важно, каким образом на Землю пришел Христос, а главное в том, что он передал людям глобальную Инструкцию жизни на конкретный исторический период. Ну, а если не заниматься опровержением или доказательством каких-либо обрядовых сторон или действий священнослужителей, а посмотреть на главное - хуже или лучше становятся люди, посещающие православный храм? Чего больше в их душах и делах - любви или зла?

Публицистика Л. Н. Толстого наносила тяжкий удар не по православной церкви, а в первую очередь по стабилизирующим основам общества. Донести же до простых людей, не читающих мудрых трудов, информацию на уровне компиляционной пропаганды было делом техники классовой борьбы революционеров-идеологов. Не случайно В. И. Ленин так высоко оценил заслуги Л. Н. Толстого перед Россией, назвав его зеркалом русской революции.

Писатель называет учение Христа простым и легким. Но так ли это? Легко ли было простому человеку познать все тонкости Евангелия на уровне своего развития, если и сегодня мы с трудом начинаем о чем-то догадываться. Не случайно Христос говорил, что народу все дается в притчах, и часто заканчивал свои проповеди словами: "имеющий уши слышит". Если народ не готов воспринять учение разумом, то он должен быть сопричастен христианству сердцем, и именно такая задача стояла и, очевидно, стоит сегодня перед православной церковью.

Если говорить по существу, всегда ли правильно и однозначно сам Л. Н. Толстой осмысливал и толковал учение Христа?

Вот, например, один из фрагментов размышлений писателя: "Ужасно, главное то, что люди, которым это выгодно, обманывают не только взрослых, но, имея на это власть, и детей, тех самых, про которых Христос говорил, что горе тому, кто их обманывает".

Совершенно очевидно, что Христос высказывает гораздо более глубокую мысль, подразумевая под детьми ("малых сих") людей с низким развитием духовности, а не возрастную категорию.

В ответе на определение синода Л. Н. Толстой писал: "Верю, что для преуспеяния в любви есть только одно средство: молитва - не молитва общественная в храме, прямо запрещенная Христом (Мф. 6:5-13), а молитва, образец которой дан Христом, - уединенная, состоящая в восстановлении и укреплении в своем сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога".

Если мы обратимся к текстам Евангелия, то увидим, что Христос говорит о лицемерах - людях, дела которых не соответствуют словам, произносимым публично, но можно ли к числу таковых отнести основную массу прихожан православной церкви - простых русских людей, мало приспособленных к лицемерию по своей природе.

Далее, слова Христа о молитве в уединении обращены к его ученикам, т.е. к людям, обладающим яркой, индивидуальной духовностью, и к народу никакого отношения не имеют.

Если вы внимательно прочтете тексты Евангелия от Матфея (6:5-13), то вряд ли найдете прямое запрещение Христа молиться в храме. Да и могло ли такое быть, когда он сам наводил в нем порядок, называя домом своего Отца.