Так поговорим же о любви - Николай Павлович Новоселов Страница 5

Чтобы всем помыться тетя Маша договорилась с односельчанином, у которого и банька попросторнее и вода рядом. Он дал согласие, но запросил дров. С дядей Веной перетаскали полполенницы, чтобы не отказал в следующий раз. И после первой же бани тетя Маша перестирала наше бельишко и простыни.

Есть ли мера веса благодарности, и какой мерой оценить черствость и жестоковыйность, бездушие? Прошел февраль, середина марта. Но весна задерживается со своим приходом, валит снег, завывают бураны. В этот день особенно была непогодь, ветер валил с ног, бросая пригоршни снега в лицо, задувая за шиворот старенького осеннего пальтишки. Тряпочные рукавички, что сшила тетя Маша, не греют. После занятий, отправив братьев домой, отправился в лагерную столовую, от дома более километра.

Туда, по ветру, добрался быстро. Захожу. Когда ни приду бидончик уже наполнен первым блюдом, а когда и вторым; и даже жиринки попадаются. Бидончик не тронут. На скрип двери вышла пьяненькая повариха:

–– Сынок, вы на довольствии в лагере не числитесь, начальство запретило вам давать. Если я тебе дам, меня выгонят с работы. Бери бидончик и шагай.

С пустым бидончиком, против ветра –долгой мне дорога показалась. От унижения глаза застилали слезы. А может пустой желудок плакал, может из-за ветра, что в лицо бил? Возле дома утер лицо снегом. Когда зашел, сразу обратил внимание –баяна дяди Вены нет. Забрал. Дома не топлено, в незаклеенные окна, в щели задувает ветер и на подоконнике небольшой слой снега. Толя принес дров, нащипал лучину, а разжечь печь не смог. Три пары голодных глаз на меня уставились. Поставил пустой бидончик на пол, он жалобно звякнул; пошел сорвал с крыши сарая кусочек рубероида, разжег печь.

–-Не дали? –спросил Вася.

–– Давайте-ка, братишки, сварим картошку в «мундирах».

–– А у нас соли нет.

–– Давайте поищем.

Облазили пустую столешницу, нашли немного соли. Но после месяца, что мы нормально питались, не очень нам вкусной картошка показалась. Под вечер из окна видели как дядя Вена закрыл мастерскую и пошел домой, не глядя на наши окна. Чуть позже и тетя Маша прошла, и тоже не заглянула.

Под вечер разыгралась метель пуще прежнего. Слышно было как в бору ухают, падая, сосны, вывороченные ветром, как падают крупные сучья на дорогу. Топили печку беспрерывно, но в комнате холодно, все выдувало через окна. Так и простояли остаток дня и вечер вокруг печки, прижавшись к ней.

За полночь утих ветер, к утру совсем успокоилось, выглянуло солнце. Встал до света, растопил печку, поставил варить картошку, чтобы хотя бы свеженькую поесть; и старой, вчерашней половина осталось. Толик тоже встал, выбежал в сенцы, принес фитиль и стал его чинить, завязывая узлами немногочисленные дырочки. Без ветра в комнате стало быстро тепло. Братья проснулись, но из под одеяла не вылазили.

–-Хватит спать, засони, картошка сварилась, давайте к столу.

Поднялись и не очень охотно пошли к столу.

–– Давайте, для начала, мордашки ополосните.

За столом Толик спросил:

–-Коля, ты же с отцом ставил фитили, помнишь сколько много рыбы привезли.

–– Так мы их ставили заранее, когда ехали за лесом, на обратном пути снимали. И их было шесть, а здесь один. И в фитили надо что-то ложить съестное, иначе карась не пойдет.

–– Положим картошки. Погода нехолодная, подождем немного.

Дома наложили картошки в фитиль, взяли монтажку, лунку во льду долбить и отправились вдвоем. По лесовозной дороге до озера добрались быстро, от поселка полтора километра. Из дома захватили две палки, чтобы в воде растянуть фитиль. Озеро начиналось прямо от дороги; шофера, трактористы утром долбили лунки, ставили фитили, а на обратном пути снимали их, и всегда были с рыбой. Февраль был для зимы теплый, да и март не очень холодный, лед стал « ноздреватый» и я сразу на это обратил внимание; больше, правда, насторожило то, что не было на льду никаких следов.

–– Не ухнем, Толик?

–– Давай недалеко.

Но только зашли на лед, он под нами просел и мы по пояс в воде. Выбрались на дорогу и бегом домой. Пока выбирались из воды, хватаясь за прибрежные камыши, одежонка вымокла до нитки, на морозе застыла и мешала нам не то что бежать ,идти. Добрались до дома, и к печке,– хорошо что братья её поддерживали, топили. Попробовали снять одежонку –не получается. Дрожжа, прижавшись к печке, ждали когда оттает одежда, чтобы её скинуть. Своим ледянным панцирем она облегла тело и оттаивать не хотела. С полчаса мы освобождались, наконец скинули и « нырнули» под одеяло. Дрожжь била немилосердно, младшие сбегали и взяли сухих дров из поленницы соседей, подбрасывали в печку не жалея. И мы с братом окунулись в беспамятство.

Очнулся от прикосновения « холодных» ладошек на лбу. Фельдшерица.

–– Очнулся, горемыка. Я уже поставила вам по уколу, вы сейчас снова уснете и будете спать до утра. Но вначале идите к столу, покушайте, я принесла немного супа. Давайте вставайте. Братишки ждут.

Голова « приятно» кружится, жарко до невозможности, а кушать хочется. С помощью доброго человека поднялись и, придерживаясь за неё и за друг друга добрались до стола. Когда по желудку разлилось долгожданное тепло мы уронили голову на стол, и тут же, сидя, уснули. Разложив нас, закутав, пообещав братишкам, что утром обязательно придет, женщина ушла.

Утром, в полубреду, я слышал как тетя Маша оправдывалась перед братьями:

–– У нас , ребятишки, вас кормить нечем, вот мы и не приходили к вам. Сходила я к лагерному начальству, так меня к нему не пустили, и он ко мне не вышел. Все твердят, что надо вас оформлять в детский дом, а кто за это возмется? В Барнаул ехать, ночевать там. Автобус-то ходит два раза в неделю. Я рассказала своему начальству, директор лесхоза переговорил с лагерным начальством, еще неделю будут вам выделять кушать. Теперь уж сама буду ходить, или Надю посылать.

Четыре дня пролежали с братом в бреду, без сознания. Врач, тетя Катя, дядя Вена с женой, Надя не оставляли нас ни на минуту, попеременно меняя друг друга, бегая за врачом, когда им казалось, что нам стало хуже. Васю, тем не менее, отправили в школу. На пятый день очнулись одновременно. Тетя Катя, врач, накормила нас, и наказав Наде чтобы нам кушать более не давала, ушла домой. И когда мы хотели подняться, чтобы еще поесть, Надя насильно уложила нас: « Не велено».