Сатпрем - Сказочный Ключ Страница 7

Человек - это напрасная страсть.

Тогда Бигарно, экс-закосневший и полный идиот, застыл в немом молчании на этой пристани на берегу черной речки, как тот умерший человек, с груди которого списывали лагерный номер. Это был такой Скандал - сметь формулировать подобные мудрости... В какой стране, на каком континенте или планете, в конце стольких тысячелетий смертей кровавых и нежных, возможно было такое? Этого мудреца, совершенно ракообразного и не-идиота, нужно было впихнуть в Черный Вагон, чтобы он научился жить. И наш Экс-Бигарно номер 53766, узнав об этом черном Скандале, поклялся, что больше не будет - но Больше-Никогда - номера 53767 на пустой раковине. Он взял свои манатки и навсегда ушел с этого черного Континента, покрытого касками и митрами и закостеневшего, ушел с этой долготы Небытия и Смерти, чтобы поплыть к "нечто", что еще не существовало. И к черту на кулички.

Там, вблизи неизведанного водопада, вскрикнула трясогузка. И человек посмотрел. Возможно, он пережил исчезнувшие миры?

8

Путь, которого еще нет

О, малыш, есть старая рана, которая кричит в глубине человека. Бигарно долго прижигал свою рану, на множестве широт и долгот, на множестве пристаней, но всегда было так, как если бы дыра становилась все более глубокой, а огонь все более жгучим, как безнадежное ничто. И где было это "нечто иное"?... И это ничто было таким жгучим, что оно было единственной вещью, как сплетение Да и Нет, как жизнь и смерть бок о бок, обнявшись как супруги в одном и том же теле; и было то одно, то другое. Когда становилось совсем невмоготу, он шел еще дальше, менял окружение, и это "еще дальше" было другой дырой, которая сразу же ловила его, как ничто, которое все же было. Как быть старому первому бигарно, который хотел бы стать человеком, тогда, в конце веков? Как быть старому никакому человеку, который хотел бы стать "чем-то", там, в конце... чего? Возможно, в конце своего износа. Надо было "износить" немало шкур, жестоких людей и маленьких скотов, а также несчетное количество хорошеньких людей, которые были не так уж хороши. Так что Бигарно шел и шел, благо что это было единственным, что мог делать человек на двух ногах. Углублять свою дыру, чтобы придти... куда-то. И всякий раз, на той или иной пристани, спадала какая-то маска: это ранило немного больше, это жгло немного больше, это было так, как идти наперекор всему миру: дьяволам, богам, змеям и всему содому. Это была как большая Жажда, как старая нескончаемая пустыня, которая продолжалась просто из-за того, что была жажда. Он бросался на все: хорошее, плохое. И ничто не было ни хорошим, ни плохим. Или же то и другое было переплетено, как любовники, как еще одна жажда. Остановиться означало смерть - это моментально уподобиться ракообразным. Он не хотел "преуспеть": каким бы ни был "успех", он был бы успехом старых "корок", самоуверенных и торжествующих; и он не хотел потерпеть неудачу, потому что от этого стало бы только больше на одно известковое отложение старого головоногого на взморье - эта "голова" была старым Несчастьем. Тогда чего же он хотел, этот бедный странствующий Бигарно? Того-чего-еще-нет. Очень трудно стать тем, чего нет. Это ночь, и ночь без глаз, смотрящих в будущем. "Но если я это ищу, значит оно существует!", - говорил он себе - "это уже существует, иначе я бы не искал", как первая клетка уже содержала своего старого "изношенного" голово-человека. Надо еще "износить" старого доброго малого. Где этот Путь, которого еще нет? Нет пути! его надо найти в собственной шкуре. И однажды он остановился на пристани отчаяния. Он закрыл газа, как единственный человек на краю света. Тогда старая Нежность взглянула ему в глаза.

Песнь на Краю Света

Я любил Я любил столько проходящих вещей

Я любил большой ветер и прибой и свободную птицу на своей скале Я любил этот нежный облик и эту мать как открытое море я любил я любил столько проходящих вещей

Но этот ветер поведал мне другое и этот облик улыбнулся кстати и эта птица пролетела через мое сердце недавно с недавних пор

Я любил Я любил столько невзгод и прогуливал печаль как годы

Я любил, в конце концов то, что билось в моем сердце повсюду то, что пело в моих печалях повсюду и что улыбалось во всем Я любил тебя - мое путешествие и мой большой простор и мой океан на краю печалей и путей

О, Ты, моя птица такая старая так поющая всегда я не знал я не знал что я всегда тебя любил извечно

Ты - мое небо и мой ад и моя радость и моя печаль и то, что поет всегда-всегда И также с криком из-за того что не любил тебя всегда не знал того что узнал я недавно со скалами и прибоем и это не важно что что проходит что проходит что есть всегда

9

Загадка

Тогда старая Нежность взглянула ему в глаза. - О, малыш, ты страдаешь, не зная почему... Он открыл глаза, но никого не увидел: у него еще не было глаз завтрашнего дня. Было только дерево на краю пристани. И внезапно он почувствовал запах жимолости, как на тропинках Семафора, но запах шел не откуда-то, он обволакивал. Он посмотрел еще раз, но ничто не шелохнулось, его тело стало совершено спокойным, как ровная река, как "ничто", что текло и текло с этой рекой, возможно, извечно. - Малыш, ты как раз в самом начале... Ты в начале мира. Ты думаешь, что когда-то родился на берегу этой черной речки, родился от этой матери и от этого отца, ты думаешь, что несколько дней путешествовал в этом Черном Вагоне, но ты уже давным-давно путешествуешь по моей Реке, ты жил во множестве опустошенных людей, которые не знали, из-за чего они опустошены, ты преуспевал и гибнул во множестве руин, построенных тобой, ты молился во множестве храмов, здесь или там, и было тягостно на твоем обманутом сердце, ты скитался с острой болью обиды и протеста, но это твое сердце причиняло тебе острую боль, потому что это было "Нет" и еще раз "Нет", потому что нужно было покончить со всем этим, ты любил или желал тот или иной облик, и ты их бросал, и ты любил еще раз, потому что надо что-то любить, но твое сердце оставалось как каменная дыра, которая так сильно жаждет, ты плыл на том или ином галиоте, будучи на борту рабом и господином, и был еще сброшен в этот черный трюм, где оставался в течение долгих дней, которые были лишь ночью Ужаса, но это все еще твое сердце выбрало этот трюм, оно так хотело навсегда пробить эту Ночь и этот Ужас, и ты бежал, хороня тела и блага, всегда без Блага, в мучительном Ничто, которое было как единственное острое биение мира, и ты снова все начинал, чтобы найти то, что причиняло такую острую боль под той или иной шкурой, на этой широте и на множестве других, ты путешествовал и путешествовал через века надежды и страдания, добра и зла, никогда не находя пристанища, потому что твое сердце бесконечно как мое великое Море, и ты умирал столько раз, что твоему сердцу тяжко ото всех этих никчемных смертей, от всей этой скорби, никогда не удовлетворенной, как если бы это была Смерть, которая шла, чтобы жить, и НИКОГДА не была Жизнью. О, малыш, ты в начале Времен, ты еще гибнешь, как миллионы и миллионы перед тобой - которые были тобой. Она замолчала, и эта долгая секунда была такой недвижимой, такой острой, что она была как жемчужина Вечности на берегу первозданного Моря, такой полной, что она готова была разразиться великим прибоем любви на первозданной скале. "О, Мать... Мать Нежности", - сказал малыш, который цеплялся там, на своей скале, - "о, Мать, я так страдаю". Было еще это Молчание, в котором ощущалась жимолость, и все было недвижимым, как грандиозный вопрос без слов, как первое журчание, которое еще не журчало на этих берегах. "Я так страдаю", - повторил малыш. И это было как первый прибой страданий мира. - Малыш... И была такая большая нежность в этом Голосе на никаком языке, который сладко веял как легкий ветерок на укропном поле, как музыка, позабытая и найденная снова. - Малыш, ты наконец-то подходишь к моей первичной ране, к этой Радости, которая покрыта столькими корками, к этой Любви, которая покрыта столькими масками, к этой Жизни, которая покрыта Смертью, чтобы наконец-то найти то, что находится во чреве, и разгадать эту ранящую Загадку и побежать к моим песчаным берегам Нежности, чтобы не было больше нужды отправляться ни на Небеса смерти, ни на Олимп богов, ни к печальному Стиксу, чтобы еще раз начать все сначала. Надо разгадать эту Загадку, вылечить старую рану в твоем теле, здесь-и-сейчас, на твоей первичной голой скале, в твоей Изначальной материи, которая содержит свой конец - и свой Смысл для этой Земли. - Но... - Послушай, дитя, нет тридцати шести или 53766 материй, нет материи человека, материи птицы или вулкана, есть только одна материя. Нет тридцати шести спасений, в каком-то другом месте или на Небесах, есть только ОДНО спасение - это спасение на Земле, в Земле, в твоем теле, там, где возникла моя первая рана. И ее голос сделался степенным, как гул отдаленного Моря. - И Земля, ты понимаешь, эта Земля, сейчас, как ты, должна найти свой Смысл и свое настоящее лечение, либо умереть еще один раз.