Анонимные Алкоголики - Доктор Боб и славные ветераны Страница 8

«Нет, я не была зла на него, но по его вине я неоднократно оказывалась в неприятном положении, — говорила Сью. — Невозможно было быть на его и на маминой стороне одновременно. Я все время оказывалась между ними.

Я помню, как один раз он попросил меня принести ему бутылку. Я не согласилась, и тогда он предложил мне деньги. В результате он дошел до суммы в 10 долларов, но я все равно отказалась. Это был момент, когда я поняла, что до этого даже не представляла, что же с ним на самом деле происходит — насколько сильно он хотел выпить.

Я думаю, он чувствовал себя виноватым из‑за происходящего, и он начал давать нам обещания, когда понял, что мы знаем о проблеме. У меня была копилка для мелких монет, и, конечно, я знала как их оттуда доставать. Я иногда открывала ее, и находила там два или три лишних доллара. Я думаю, он пытался помириться со мной таким способом».

IV. Врач, как его видели коллеги

Те, кто работали с доктором Бобом и когда он пил, и когда он выздоравливал, видели этого человека и его проблемы с разных сторон.

Начиная с конца 1920–х годов, доктор Боб довольно часто бывал в госпитале Св. Томаса, куда он был в 1934 году принят в команду добровольцев. В том же году, во время одного из своих первых визитов, он встретил Сестру Марию Игнатию. До этого она преподавала музыку, но после болезни была переведена на менее напряженную работу в приемный покой Св. Томаса, которым в то время (и по сей день) заведовали Сестры Милосердия Святого Августина.

«Доктор обычно звонил и говорил: “Сестра, могу я получить койку?” — вспоминает Сестра Игнатия. — Я всегда узнавала его голос, с таким сильным акцентом Новой Англии. Редко случалось, чтобы, придя в госпиталь, он не навестил приемный покой.

Он любил иногда использовать грубые слова. Когда он был на большом обеде, он говорил: “Прекрасно! Мы вчера сожрали целую корзину с едой”. Или он заходил в приемный покой, когда у меня было много других людей, и спрашивал о своем пациенте. Я отвечала: “Я поместила мистера Джонса в 408 палату, но там еще один пациент”. — “Еще один пациент, сестра?” — “Да, другой пациент”. — “Вы имеете в виду доходяга, сестра?” Тогда в другой раз я говорила: “Доктор, Ваш мистер Браун находится в 241 палате, и еще доходяга в 218”. Ему это очень нравилось».

У доктора Боба была также привычка называть всех сокращенными именами или прозвищами. «Он всегда называл меня Аберкромби[11], — рассказывает один из первых членов АА. — Билл Уилсон был Вилли или, в официальных случаях, вероятно, Сэр Уильям. Алкоголики в целом были «Н. П.», от «Неизвестные Пьяницы». И, по рассказам Смитти, у этой сестры также было прозвище — «Иг». Но он сомневался, что отец хоть раз решился его использовать в ее присутствии.

Как вспоминает Сестра Игнатия, их первая встреча была не особо примечательной. Она ничего не знала о проблеме Доктора Боба. «Он просто всегда отличался от других, — говорит она. — Он привносил что‑то личное, когда входил в комнату. Я не знаю, что это было, я просто чувствовала это».

Еще одним человеком, полагавшим, что Доктор Р. Х. Смит был иным, «замечательно иным» — была Бетти Б., молодая практикантка в Городском госпитале. «Мы его знали как доктора Р. Х. С., потому что было еще два других Смита в Городском госпитале», — рассказывает она.

В 1934 году Бетти даже не подозревала, что доктор Р. Х. был алкоголиком, хотя она видела, что его руки иногда дрожали, когда он переодевался, и что его глаза были покрасневшими. Только спустя годы, когда она сама вступила в программу АА, она узнала, что доктор Р. Х. Смит из Городского госпиталя и доктор Боб из АА были одним и тем же человеком.

Кое‑кто из коллег доктора Боба из Городского госпиталя не догадывался о его проблемах с выпивкой. Со временем это стало очевидным.

И все же даже практикантки были в курсе некоторых проблем с алкоголем у сотрудников клиники. Бетти слышала, что один доктор, который заведовал хирургическим отделением, был уволен по этой причине. Ей рассказали, что ему разрешили оперировать тайно, и однажды, когда она была на вызове, он среди ночи вез кого‑то на каталке в операционную.

Бетти не считала доктора Р. Х. С. ни надменным, ни снисходительным, и это в то время, когда медсестры–студентки находились на низшей ступени иерархии в госпитале, тогда как доктора были полубогами, по крайней мере по их собственной оценке.

«Он не игнорировал ни меня, ни кого‑либо еще из студентов, — вспоминает она. — Когда мы уступали ему дорогу у лифта или у двери, чтобы доктор мог пройти вперед, мы все знали, что Доктор Р. Х. С. подтолкнет нас, уставившись поверх своих очков, и заворчит. “Сидите, дамы!” — говорил он, если мы автоматически вскакивали, когда он входил в комнату отдыха. Самым необычным было то, что он благодарил нас после каждого совместного обхода, или когда мы помогали делать перевязки.

Пациенты его любили. Медсестры тоже», — говорит Бетти, вспоминая время, когда в своем огромном белом фартуке, она благоговейно трепетала перед врачами и боялась большинства из них. Но не доктора Р. Х. С. «Я знала, что внешне резкий и иногда сердитый, он был добрым и понимающим, даже немного застенчивым».

Он обращался ко всем практиканткам «дама», и они чувствовали себя менее неуклюжими и более взрослыми. Бетти считает, что он об этом догадывался, поэтому и выбрал такое несоответствующее слово для практиканток. Лишь некоторых избранных, старших медсестер, которых он долгое время знал и уважал, он называл «сладкая».

Бетти вспоминает, что он носил пурпурные носки в полоску под своими всегда слишком короткими хирургическими брюками. А его хирургическая шапочка вместо того, чтобы быть плотно надетой, громоздилась намного выше ушей, как колпак у лихого пекаря.

«Он держался просто еще до АА, и сестры, которые ему ассистировали, любили его за это, — говорит она. — Его хирургические способности восхищали в равной степени и сестер, и врачей, и тем не менее, он использовал меньше инструментов и других приспособлений для операций, чем другие хирурги.

С годами я научилась восхищаться и уважать некоторых врачей, — говорит Бетти, — но не любила многих из них за их высокомерие. Трудно найти врача, который был бы хорошим профессионалом, и при этом славным и скромным человеком. Это особенный тип людей, и доктор Смит был именно таким.

Когда я стала хирургической сестрой, я узнала, что большинство хирургов как настоящие примадонны — у них вспыльчивый, раздражительный характер, они швыряют инструменты. Они высокомерны и бывают грубы, особенно по отношению к практикантке.

Если что‑нибудь на операции начинало идти не так, доктор Р. Х. С. сохранял спокойствие. Он вел себя так, что все мы чувствовали себя комфортно, не было никакой спешки. Его несколько дребезжащий голос становился мягким и низким. Команды отдавались тихо. Чем хуже все шло, тем более спокойным он становился. Его настроение передавалось нам всем.

Не было ни криков, ни ругани. Он не позволял себе пошлостей и не делал непристройных замечаний, которые могли смутить студентов. Другие пытались унизить нас, и иногда были очень грубы. Доктор Смит был не таким, и мы все любили его за это. Я никогда не слышала ни одного плохого слова, сказанного о докторе Смите».

Бетти считала его добрым от природы человеком, обладавшим внутренней силой, и вспоминала, как он объяснял студентам, что боль является самым главным уравнителем, и что с пациентами необходимо обращаться с одинаковой заботой и состраданием, вне зависимости, находятся ли они в благотворительной палате, или в частной комнате.

С особенным трепетом Бетти вспоминает, как она ассистировала доктору Бобу при пункции поясницы, и затем уронила взятую пробу. Вместо того, чтобы доложить о ней, он только сказал: «Что же, нам теперь придется взять еще раз». И когда ее руководительница потребовала объяснить, почему им необходимо было повторить всю сложную и трудоемкую процедуру заново, доктор Боб ответил, что «он уронил эту чертову пробу» до того, как Бетти успела признаться, и спас ее от сурового выговора.

«Я не знаю, поверила ли руководительница этому, но она ведь не могла сказать ему, что он лжет, — рассказывает Бетти. — Я просто… в общем, я готова была целовать землю, по которой ходил этот человек».

Бетти также вспоминает, что доктор Боб мог быть резким. «Однажды, в воскресенье, во второй половине дня меня вызвали на операцию. Там были только доктор Боб, интерн, пациент под анестезией и я. Доктор Боб был неразговорчив, и мы тоже молчали.

Пациент лежал на животе. Доктор Боб, который был ректальным хирургом, считал, что им в данном случае не было необходимости что‑то особенно подготавливать.

Интерн, а он был довольно застенчивым молодым человеком, бóльшую часть времени витавшим в облаках, как бы облокотившись на пациента, удалял волосы с ректальной области с помощью гемостата. Это выглядело, словно он ощипывал лепестки у ромашки — “любит, не любит”.