Татьяна Сорокина - Мыколка

Сорокина Татьяна Александровна

Мыколка

День, как обычно, обещал был знойным. Даже сейчас, рано утром, когда все хозяйки уже подоили своих буренок и пытались выгнать их на улицу, на дворе уже было сухо. А от низко стоявшего на горизонте кроваво-красного светила пыхало теплом.

— Мыколка, Мыколка, да проснись же ты чертушка! — раздавался в крайней полуразвалившейся избушке старческий голос.

Внутри этого убогого жилища, старая сгорбленная кривая бабка тормошила на полу грубую дерюгу, под которой кто-то спал.

Ее усилия принесли свои плоды. Под дерюгой раздалось шевеление, и на свет появилась взлохмаченная голова молодого парня, был он ужасно грязен. Из носа текли сопли, небрежно размазанные над верхней губой. Под глазом светился здоровенный синяк.

Он широко улыбнулся и пролепетал

— Баба, ужо пора?

— Да пора, пора уже Мыколушка, вона коровки то с дворов выходят. Давай поднимайся.

Парень откинул дерюгу и решительно встал. Когда он выпрямился во весь свой немалый рост, то оказалось, что он почти в два раза выше своей бабки.

Одет он был в драные предраные порты, и длинную холщовую рубаху, перевязанную веревкой.

— Баба, ням, — ням, — жалобно протянул он, обращаясь к старухе.

Та заворчала, — ням, ням, сказал бы хоть раз по-человечески, эх, дурашка ты моя, сиротинушка неприкаянная.

Но, тем не менее, достала корчагу с квасом и кусок черного хлеба.

Парень в один глоток выпил ядреный кислый квас и в два глотка съел хлеб, после чего надеждой посмотрел на бабку.

— Чо смотришь, ничего милок нетути больше. Давай-ко лапти обувай, кнут свой возьми, не как вчерась. И смотри седни Марья Кторова тебе узелок собирает, не забудь, голова пустая.

Мыколка радостно закивал головой, сопли снова полились из носа, и бабка вытерла их грязной тряпицей, еще больше размазав их по лицу.

Но юношу эти проблемы не волновали. Подвязав лапти, он накинул холщовую торбочку через плечо и, взяв в руки кнут, вышел во двор. Двор представлял собой жалкое зрелище. Все заросло бурьяном, в котором сиротливо виднелись остатки телеги, и конской упряжи. Гнилая соха, валялась под поваленным тыном. Но для него это было в порядке вещей и нисколько не волновало.

Выйдя на улицу, он вытащил из торбы небольшой рожок и заиграл заунывную мелодию, И тот же час коровы, стоявшие у домов, неторопливо двинулись в его сторону.

— Ты смотри, — как обычно сказала старая Степанида, своей соседке Маланье, — дурак дураком, а коровы за ним, как привязанные идут.

— Да, уж грех жаловаться, — ответила Маланья, — пасет хорошо, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

Мыколка подошел к дому Кторовых и терпеливо ждал, когда ему хозяйка вынесет чего-нибудь поесть. Действительно, хозяйка не задержалась. Она вынесла небольшой сверток и положила его в торбу Мыколке.

— Не потеряй, горе ты наше, — ласково сказала она, — после полудни поснидай, а водицы из ручья попьешь. Тебе корчагу с квасом дать, все равно, что выкинуть.

Парень закивал головой, и вновь заиграв на рожке, отправился по пыльной дороге к околице.

У околицы он остановился и внимательно посмотрел на коров. Считал он конечно не умел, но тем не менее еще ни разу ни одну корову не оставил в лесу. Каким образом он их запоминал, была загадка для всей деревни, но сейчас это принимали уже, как должное.

Убедившись, что коровы все, он умело щелкнул кнутом, и коровье стадо прибавило хода, стараясь на ходу ущипнуть остатки травы вдоль дороги.

Путь на пастбище занял около получаса. Все коровы рассыпались по заливному лугу, где отросла сочная отава. А он улегся на небольшом холмике, на котором рос огромный дуб. Вид с этого холмика на пасущихся коров был отличный. В тени под раскидистым деревом было прохладно. С дубом в деревне было связано немало слухов. Говорили, что он здесь рос еще до Мамая, а если, найдется храбрец что спилит этот дуб, то проклятие падет на него и его потомков до седьмого колена.

Деревенский поп решительно боролся с эдаким суеверием, но почему-то сам к дубу не приближался и разговоров о его уничтожении не заводил.

Местный помещик Илья Игнатьевич Вершинин, однако, гордился, что на его землях есть такая редкость и не раз во время охоты привозил сюда своих гостей, чтобы показать дуб, который был свидетелем сражения Дмитрия Донского с Мамаем.

А для деревенского дурачка это было просто очень удобное место для того, чтобы завалиться поспать еще на три-четыре часа, что он не преминул сделать.

Когда он проснулся, то солнце уже прилично повернуло на запад, и начало снижаться над горизонтом. Как раз пора была перекусить.

Он развернул тряпицу, в которой Кторова дала ему еду. Там лежало две небольших луковицы, ржаная лепешка, и в отдельной тряпице немного творога.

Дурачок быстро съел все, что лежало на тряпице, громко чавкая и кашляя от жадности. Потом он с сожалением посмотрел на пустую тряпку, осторожно собрал с нее все крошки и кинул в рот. Но тут одна их самых крупных крошек упала в щель между корнями дуба. Он запустил туда палец, но достать крошку не смог. Тогда он обломил ветку и попытался выковырять эту крошку. Ветку от листьев он не догадался очистить, и она почти не пролезала в щель. Тогда он встал и пошел в кусты, туда, где у деревенских был спрятан общинный топор, которым вырубали жерди для стогов.

Вновь усевшись у корней, он начал расширять щель, вырезая кончиком топора кусочки коры и древесины. Периодически он пытался достать пальцем заветную крошку, но пока ничего не получалось. Неожиданно топор скрежетнул по чему-то. Мыколка нажал еще раз и из корня дуба вывалился черный блестящий камушек.

Удивленный парень сразу забыл о хлебной крошке и стал пристально разглядывать находку. Камешек был правильной округлой формы, с едва намечающимися гранями, в его глубине, казалось, мерцают оранжевые искорки.

Оставшееся до конца пастьбы время, дурачок любовался своей находкой.

Но время торопило, и он сунул камешек в свою торбу, и быстро собрав в стадо лежащих и жующих жвачку коров, отправился с ними в деревню.

Когда он подходил к околице, там было непривычно многолюдно, сегодня он опоздал с приходом почти на полчаса, и это встревожило баб, привыкших, что пастух приходит всегда вовремя. Но радость, оттого, что с их Пеструхами и Белянками ничего не случилось, пересилило тревогу, поэтому Мыколке никто ничего не сказал. Только несколько босоногих мальчишек, сопровождаемые своими младшими, вообще голожопыми братьями и сестрами, громко кричали свою обычную дразнилку, на которую, как обычно Мыколка не отвечал.

Дома, его встретила заплаканная бабка.

— Баба, не плакай, нет плакай, — заговорил Мыколка, глупо ухмыляясь, и заплакал вместе с ней.

— Ох, горе ты мое, Мыколка, — вздохнула бабка, — осень уже на дворе, что будем делать, ума не приложу. Рожь мы не сеяли, в батраки тебя не берут из-за малоумия. Лето кое-как прожили, а что зимой делать будем? Единственное что на ум пришло, возьмем мы с тобой суму и по миру пойдем, может, дотянем до весны, ежели бог даст. А нет, так приберет Господь, и похоронят нас где-нибудь.

— Приберет, приберет, приберет! — начал повторять понравившееся слово Мыколка.

— Никшни! — крикнула бабка, — не накликай беду дурак

Мыколка испуганно замолк и уселся на лавку, выудив, откуда-то обгрызенную деревянную ложку.

— Ладно, вздохнула бабка, — поснидаем, что Господь послал, и поставила на стол горшок с кашей.

Вечером, Мыколка лежал на развернутом, на земляном полу тряпье и пытался рассмотреть в темноте свою находку. Бабка уже храпела на печке, едва теплой после топки остатками хвороста. Он крутил камень и смотрел на игру искорок в нем. Они сходились, сливаясь, вновь расходились, потом на одной грани появилась одна большая искра, и он решительно нажал пальцем на нее. И это прикосновение изменило его жизнь.

На Земле, впервые за последние десять тысяч лет вновь прошло колебание эфира.

Сообщение: К Искину АР-345, Модуль ХХ02 — вошел в контакт с аборигеном, попытка создать контакт не удалась. Нарушены мозговые нейронные связи реципиента. Ожидаю распоряжений.

Искин разведывательного бота АР-345 модулю ХХ02, немедленно передать схему нарушенных связей реципиента на мои коннекторы, исключить возможность потери модуля реципиентом. Приступить к фазе 09, не дожидаясь, согласия аборигена.

Утром бабка, встала, как обычно еще в темноте.

— О-хо-хо, — скрипела она, — болят старые косточки. Ох, надо бы лопуха приложить, может, хоть колено ныть перестанет.

Она присела на лавку и горестно посмотрела на спящего, на полу, внука. Во сне тот разметался и скинул рогожу. Бабка смотрела на могучее тело юноши и думала свою обычную думу.

— Ну, вот почему Господь ума ему не дал, за что такая напасть на Лазаревых нашла. Когда семнадцать лет назад ее невестка родила первенца, семья была не в пример больше чем сейчас, живы были и ее родители, и все дети. И вот появился первый внук. Но потом, когда он пошел только в два года, и не заговорил в три, в деревне пошел слух, что Коленька — дурачок… Наверно это как-то повлияло на невестку, потому, что она больше не беременела много лет. А ее сын повадился пить горькую. И хотя с оброком они справлялись, но семья стала нищать. В прошлом году же свалились сразу все несчастья, ее сын — отец Мыколки провалился под лед на извозе и вскорости умер. А его жена, забеременев, под тридцать пять лет, умерла в родах весной вместе с рожденным ребенком. Вот и остались горевать бабка с внуком дурачком. Такие невеселые мысли бродили в голове у бабки Глафиры, когда она начала расталкивать еще спящего Мыколу.