Михаил Ремер - Тайны митрополита Страница 10

– Невидаль, – и так и сяк разглядывая заготовку, кивнул головой старец. – А мокрые чего?

– Да просушу еще. Без воды оно такой и не смастерить, – и так и сяк ворочая обувку, давая возможность как следует разглядеть ее, продолжал учитель труда. – Печку бы еще, – раздосадованно вздохнул Николай Сергеевич. – Оно бы и дыму меньше, и тепла больше, и валенки сушить – ловчее. А так на огне. Того и гляди спалишь.

– Мальцов, смотри, умаешь.

– Крепки мальцы, – ухмыльнулся в ответ пенсионер. – Кузнеца детки.

– А я тебе вот что говорю, – видя, что не понимает его собеседник, насупился святой отец. – Ты мне шумом своим всю братию мучишь! Ночь на дворе уже, а поутру вновь молитвам смиренным предаться должно. А кто сам себе пост принял ночь эту в служении посвятить, и тем помеха ты с мастеровыми своими.

– Прости, отче, – спохватился вдруг пенсионер; за работой-то он и не заметил, что ночь на дворе глубокая, – твоя правда; увлеклись.

– Бог простит, – кивнул в ответ тот. – А тебе и подавно. Ты не забывай только; не один ты здесь.

– Благодарю, отче, – снова поклонился Булыцкий.

На том и закончили. Пацанов решил Булыцкий не отпускать, чтобы ночью, не дай Бог, не случилось чего. Уложив всех на топчанах, сам, устроившись поудобней, принялся так и сяк ворочать заготовки, так, чтобы и просыхали равномерно, и не перегрелись. За делом этим и не заметил, как уснул.

Разбудил Булыцкого гул – не гул какой-то. Вроде как переговаривался кто-то напряженно. «Валенки!» – спохватившись, подскочил он, и тут же сообразил, что спит, укрытый рогожкой, на топчане, а на полу уже сосредоточенно возятся, раскатывая новую заготовку, пацанята.

– А? Вы? – еще толком не сообразив, что происходит, встряхнул головой Николай Сергеевич.

– Прости, Никола, – прогудел Гойко. – Без тебя вот решили еще попробовать, а то все, как сосунки немощные, под присмотром твоим.

Ничего не ответил учитель, только улыбнулся да на всякий случай заготовку, что мальцы подготовили, проверил; та очень даже ничего оказалась. Ребята на славу постарались!

– Вы тогда вот чего, – окончательно придя в себя, отвечал Булыцкий. – Я эти пока сушить буду, – кивнул он на уже готовую пару, – да приглядывать, чтобы вкривь у вас что не вышло. Вот только побольше шерсти надо бы, да скалку другую. Побольше. Ладно хоть заготовил заранее. А то опять – мальцу только впору и выйдут. Эти-то, вон, глядите, и без того малы. А ведь все равно усядут еще; еще меньше станут.

– Уразумели, Никола, – потерев еще не поросший волосом подбородок, отозвался Гойко.

– Ну так и Бог в помощь.

На том и порешили. Булыцкий снова подсел к очагу и принялся и так и сяк вертеть заготовки, следя, чтобы языки пламени ненароком не лизнули драгоценную обувку, а ребята под руководством Гойко – медленно восстанавливать процесс. В этот раз, понятное дело, медленней; видно было, что ребятенки ох как стараются! Иной раз – чересчур даже. Впрочем, Булыцкий, вспоминая свой школьный цех, и не лез совсем, предоставив ребятам право самим разбираться, отвечая на вопросы да, если совсем не так что, подсказывать, что да как.

Так и день пролетел весь: в заботах. Прерывались, только чтобы пообедать, да на молитвы, да если Сергий наведывался да вопрошать начинал, мол, что да как. Видно было, что и настоятеля занял процесс. Настолько, что позволил двоим схимникам труд на себя принять да «во славу Божию» присоединиться к «артели». Тут, правда, конфуз другой вышел: и впятером насилу умещались парни в келье. И это при том, что непосредственно валенки изготавливали трое! А один сушкой занимался, а еще один – шерсти подготовкой. Решили, правда, и это: келью одного из схимников заняли, и теперь работа кипела в двух хибарках. Николай Сергеевич же, чтобы не носиться туда-сюда и, не дай Бог, простуду не подхватить, ушел к «новичкам», предоставив Гойко самому руководить процессом.

Ох, как тот обрадовался! А что: смышленый парнишка. Булыцкий уже и сам поприметил это и теперь прикидывал, что надо бы его поближе к себе держать да наукам обучать. Бригадир ведь, ну никак не меньше! А ведь еще раньше подметил пенсионер, что, если в городе еще как-то выделяются в специализации отдельные смышленые да бойкие, то в деревушках, по большей части своей, все, как один; что надо, то и делают, руководимые старшим в семье. А вот начали мальцы в футбол гонять, так разом и понятно стало – кто во что горазд. Кто – вожак, а кто – просто ловкач, да все одно – вести его за собою надо бы. Начал Булыцкий ремесла новые продвигать, и тут – пожалуйста. Вот уже и мечта забрезжила дерзкая: озадачиться вопросами взращивания лидеров сызмальства самого. Ведь недаром сам все ступени прошел, от октябренка до комсомола. Эх, как жалел, когда упразднили систему эту! А теперь – пожалуйста! Самому теперь возможность представилась создать нечто подобное!

Работа кипела вовсю, что и времени не замечали бег. Уже и шерсть, заготовленную надолго впрок, всю укатали, а на специальных кольях красовались, просушиваясь над очагом, шесть пар неказистых обувок. Была и седьмая, да ее, к немалому огорчению ребятни, спалили ненароком, пока сушили.

За работой семь дней и пролетели. А пока возились – мороз снова ударил, сковав землю да ледяными бельмами залепив собравшиеся лужи. Солнце наконец вывалилось из-за туч, а свежий ветер разметал остатки хмари да бесконечных туманов; оттого и воздух прозрачным стал. До одури, до звона.

– Примерь, отче. – Булыцкий протянул одну из пар готовых валенок зашедшему в гости Сергию. Перекрестившись, тот осторожно принял дар, и так и сяк вертя его, разглядывая со всех сторон.

– Чудны, – наконец довольно подытожил тот. – Да только чуть посырее станет, так и не обуешь.

– Твоя правда, – согласился Булыцкий. – Да не на оттепель обувка-то. На зиму лютую. Заместо сапожков-то.

– Тесны, – примерил валенки старец.

– А ты попробуй, может, разносятся, – огорчился Николай Сергеевич. – Не силен размер подбирать, – развел он руками.

– Угодные ты Богу дела творишь, – улыбнулся в ответ Сергий. – Мученику подобно. Не ошибаются те лишь, кто не делает ничего, а, раз так, то тебе и вовсе кручиниться не о чем, Никола, – улыбнулся старец. – Твои деяния уже вон душ сколько спасли. А еще спасут сколько, только Богу и ведомо.

– Благодарю, отче, – склонился Булыцкий.

– Слыхивал, про печь все грезишь, да все не ладится у тебя, – сменил тему настоятель. Тут Киприану спасибо. Помог. Подсказал слова, какие надо бы говорить Сергию, да и сам чего-то напел, с Сергием с глазу на глаз общаясь. Так, что и оттаял тот, да сменил гнев на милость, да позволил печью заниматься.

– Твоя правда, Сергий, – кивнул головой пенсионер. – Да вот кирпич нужен, а без него беда! Разве из каменьев попробовать, да и то невесть что получается. Вон, смотри, развалилась, – огорченно кивнул он на груду камней; все, что осталось от последнего эксперимента.

– Так не укупишь ведь. Дорог! Вон кремль белокаменный во что обошелся-то! Одним камнетесам сколько уплатили! Так еще и дотащи каменья эти!

– Да мне бы хоть обычных-то каменьев собрать! Ну хоть на одну-то печурку! Мало, что ли, разбросано?! Их бы только поискать!

– Так и Бог тебе в помощь, Никола.

– Людей дай, Сергий. Я вон мальцов упросил, чтобы каменья собирали, да в склады складывали, так сюда перевезти и осталось-то. Да слабы отроки-то! А еще – глину! Оно, как ни крути, а камни-то так просто не уложишь в гору-то.

– Любо тебе, Никола, от молитв смиренных паству отвлекать, – задумчиво отвечал Сергий. – Все неймется тебе, хоть уже и влас седой. А ведь, по-другому поглядеть, так и во благо все твои проделки. Все во имя великого дела да во славу Божию. – Радонежский замолчал, собираясь с мыслями. – Был бы другой кто, не позволил бы. А тебе отказать и Бог не велит. Посему, будут тебе люди, Никола; да ты только не забывай о том, что паства хоть и смиренна, да все одно нет-нет да взропчет. Ты, хоть и во благо все творишь, да уж больно шибок; в месте тихом да уединенном суету все сеешь. Негоже для монастыря смиренного суета эта. От битвы во имя славы Божьей отвлекает. Ты уж не обессудь, Никола, да к посаду тебе ближе надобно бы. А и хоть бы за тын; все глаз меньше любопытствующих покой молитвы читающих тревожить будут.

– Прости, Сергий, покой что тревожу братии твоей, – смиренно поклонился Булыцкий.

– Бог простит, – мягко улыбнулся в ответ тот. – И ты меня, Никола, прости.

– Бог простит, – поклонился он в ответ.

– Ну и слава Богу, – снова улыбнулся настоятель. – Завтра ранехонько и отправишься по каменья да по глину. Оно и славно получается; купец приехал с дарами. Благодарит, что отвадили от похода в Казань весной. Так вот тебе и лошадка, и телега. Дело, видать, богоугодное, раз оно вон как все складывается.