Александр Маркьянов - Сожженные мосты. Часть 3 Страница 10

— Живео Сербия!!!

Где-то впереди, на черном бархате ночи, среди теней древесных стволов затрепыхался в руках усташа ослепительно желтый цветок — но пули чудесным образом миновали серба. С разбега он врезался всей своей массой в усташа, валя его на землю. Усташ попытался выхватить сербосек — но сербосек не предназначен для боя, сербосек предназначен для того, чтобы максимально быстро забить человека как скотину, из ножен же его быстро не достанешь. Серб успел первым, у него был хороший боевой нож, без гарды, с двусторонней заточкой и мгновенно выхватывающийся. Рука сама нащупала его, выдернула из ножен, Божедар ткнул наобум раз, второй — и нож со всего размаха наткнулся на что-то твердое и застрял. Усташ был взрослым и сильным, несмотря на ножевое и пулевое ранения он попытался перевернуться, чтобы оказаться наверху — но серб не позволил ему это сделать. В следующую секунду нестерпимая боль в глазах едва не заставила Божедара отпустить усташа, ему показалось, что оба глаза его вытекают на лицо. Но он не поддался — мотнул головой, что-то попалось ему — и он вгрызся в это, вгрызся со звериной, нечеловеческой яростью, чувствуя омерзительный вкус того, что он грыз и соленую влагу наполняющую рот. Два человека, по сути одной крови, и молящихся по-разному одному и тому же богу, сцепившись в смертельном объятье, грызли, душили, били друг друга в отчаянной попытке спасти свою жизнь и забрать чужую. Усташу все же удалось перевернуться, он оказался вверху — и в этот момент в метре от них пуля КПВТ напрочь перебила ствол дерева, под которым они сцепились в смертельной схватке. Обрубок ствола начал медленно падать на них…

Ночью, в пограничном лесу ничего почти не видя из-за деревьев и дождя, люди по сути одной крови, но разной веры свирепо истребляли друг друга. Они стреляли друг в друга, резали, били, схватывались в рукопашных схватках, использовали ножи, тесаки, саперные лопатки. Они убивали друг друга не только потому чтобы самим не быть убитыми — но и потому что ненавидели друг друга и желали друг другу смерти. В этом озлобленном, рычащем, кричащем, плюющемся свинцом и поливающем землю кровью человеческом комке нельзя уже было различить отдельных людей, люди слились в нечто единое. Но слились не в акте любви, дающем новую жизнь — а в акте ненависти, приносящем только смерть и страдания. Потом, позже, люди дадут громкие определения этому — героизм, свобода, месть, желая словами этими заслонить истинный смысл происходящего. И в противоестественном человеческой природе этом акте, как и в акте любви, тоже зарождался плод — но это не был плод любви. В этом соитии ненависти, жестокости и смертоубийства, под плачущим дождем небом зарождалось зло…

Утро следующего дня

Лес

Вороны… Проклятые вестницы смерти, сопровождающие ее на всей человеческой истории уже были здесь. Надсадно каркая, они рассаживались по деревьям, зыркали антрацитно-черными бусинками глаз по сторонам, примеряясь к павшим и словно спрашивая живых: «А почему ты жив? А почему ты не с теми, кто пал? А почему ты еще человек — а не кусок остывающего, годного к употреблению мяса». И у тех, кто остался живым в этой бойне, не было ответа на эти вопросы. И поэтому, они просто отгоняли этих ворон, бросали в них палки и комки грязи, потому что стрелять было нельзя. Граница.

Но вороны не улетали. Лениво поднявшись на крыло, они перелетали на соседнее дерево — и снова начинали пытать выживыших. Пытать вопросами — на которые не было ответа.

— Ты извиняй, пан коммандер… — сказал Радован — но боле мы так не пойдем.

Сотник устало махнул рукой. Кружилась голова. Он уже сожрал таблетку, оставшуюся у него с армейских заначек, но легче не становилось. Разве что в голове прояснилось — но сотник знал, что за эту таблетку потом придется расплачиваться жесточайшей головной болью.

Из леса выносили и рядком складывали трупы. Отдельно сербские, отдельно остальные, тех кто попал в засаду. Сербских пока было четыре. Усташей — перевалило за три десятка. И это было еще не все — казаки прочесывали лес.

— Господин сотник!

Еле переставляя ноги по чавкающей, напитанной влагой земле, сотник пошел на зов. Соболь ждал его у лежащих на плащ-палатках тел погибших четников.

— Что в тебе?

— А вот. Сюда глянь.

Сотник глянул — и ему стало так плохо, что захотелось завыть. Завыть, выколоть себе глаза — просто чтобы никогда больше этого не видеть. Перед ним, на плащ-палатке лежала девчонка, четница. Совсем молодая…

— Что? — не понял сотник.

Вместо ответа снайпер показал на запекшиеся кровью волосы.

— Ранение в голову. Очень точный выстрел. У троих из четверых то же самое. И как минимум один трехсотый, тяжелый — так же.

— Снайпер?

— Он самый.

— Откуда?

Соболь огляделся по сторонам. Он вытащил из окопа всего лишь эту девчонку — но как она лежала — запомнил.

— Вон оттуда. Примерно на час.[11]

— Сходим?

— А и давай.

— Чебак! — заорал Велехов, расплатившись за это очередным взрывом головной боли.

Неловко придерживая трофейный пулемет, к ним подбежал Чебак.

— Певец где?

— Его… дифензива[12] мордует… с есаулом зараз приехали.

— Чего ж его?

— За нас потом возьмутся. Есаул сказал — не уходить никуда.

Сотник махнул рукой.

— Надо, найдут, на то и дифензива. Пошли. Я первый…

Оскальзываясь на размокшей от дождя почве, вытянувшись в редкую цепочку, казаки двинулись вперед. Первым шел Велехов, потом Соболь, последним — Чебак, сдури схвативший трофейный пулемет — как малый, прямо. Сотник внимательно смотрел себе под ноги — еще лучше было бы обзавестись какой-никакой палкой, но палки не было.

— Где?

— А вон к тому леску правь — сказал Соболь — не дума, что они с открытой местности работали. Откуда то сверху…

Лесок здесь выдавался в кошеную ленту поля небольшим огрызком — сразу было видно, что происходивший западнее бой затронул и это место. В некоторых местах ветви были сбиты, а древесные стволы — похлестаны пулями.

— Рассредоточиться. Искать следы. На удаление прямой видимости. Опасаться мин.

Последнее было маловероятным — ночью, да в боевой обстановке, когда хлещет пулемет, да вот-вот КПВТ врежет со всей дури — не до мин. Но всякое бывает, лучше подстраховаться.

— Командир! — почти сразу позвал Соболь.

Сотник подошел, глянул по сторонам — прежде всего он искал гильзы, потому что если был бой — то не может не быть гильз. Гильзы часто бывают блестящими, находятся легко. Но гильз не было — только сырая, покрытая хворостом и листовой гниющей подстилкой земля.

— Что?

— А вот — глянь.

На стволе дерева в нескольких местах были грязные разводы. Сотник отковырнул кусочек уже почти засохшей грязи, посмотрел себе под ноги, потом откуда они пришли. Потом — посмотрел на свои измазанные грязью, весящие под целую тонну говноступы.

— Гильз нету?

— Нет. Думаю, винтовка с мешком. Получается, еще прицел был, и неслабый прицел. Для такой-то дальности. И глушитель.

Гильзоулавливатель, прицел и глушитель. В строевые команды такое оружие не выдают. А гильзоулавливатель вообще в армии почти не применяется, Велехов за все время службы не получал оружие с гильзоулавливателем. Нет их ни на снабжении армии, ни на снабжении казаков. А тут похоже — был.

— Петр Михеевич! — заорал откуда то издаля, даже голос был приглушен расстоянием, Чебак. Двое казаков поспешили к нему.

— Ты куда зараз рванул, сукин кот? — сказал Велехов — сказано: на удаление прямой видимости. Мабуть с головой распрощаться хочешь.

— Смотрите.

Соболь присел, щупая почву. Потом — острый глаз его заметил что-то непонятное, необычное — его рука мгновенно метнулась в том направлении, он поднял несколько листьев, поднес к глазам, потом попробовал языком.

— У них трехсотый — озвучил он — как минимум.

Трое казаков, не сговариваясь, посмотрели в темный, мрачный, поросший кое-где сломанным кустарником лес.

— Сходим? — с надеждой сказал Чебак.

— Совсем с головой не дружишь? — вызверился сотник — я зараз схожу. Это тебе не к сербам бегать. Да… пулемет им отдай. Их доля. Честная…

18 июня 2002 года

Тегеран

Есть одна очень хорошая поговорка. Самое первое чувство — самое верное и искреннее, и поэтому его следует всегда оставлять при себе. Увы — но не всегда так получается.

Сегодня я уже ругал себя за то, что сказал вчера. Это были слова, достойные салонной истерички — но не русского офицера, имеющего особое задание и не посла великого государства. В разведке нет понятия «отбросы» — в разведке есть понятие «годный к вербовке материал» и «материал, не представляющий оперативного интереса». И на то, что от материала воняет за километр — настоящий разведчик на это не обратит внимания. Даже обрадуется — такими «отбросами» проще управлять.