Евгений Токтаев - Дезертир Страница 10

– И ты хочешь стать вторым Марием? – спросил Марк.

– Не важно, первым, вторым, десятым... Не быть мне скромным землепашцем. Я ступил на путь, с которого не сворачивают.

– Стакирова наука... – отец обхватил виски руками, словно у него раскалывалась голова.

– Нет, – покачал головой Луций, – он всегда был таким. Он выбрал свою судьбу, отец, отпусти его.

– Смог избраться в трибуны, сможешь стать и квестором, – не сдавался старик, с рождения младшего сына состязавшийся с ним в упрямстве.

– Через два года[15]. Что мне делать два года, когда вокруг рушится мир?

Никто не ответил, повисло тягостное молчание. Старик вздохнул и провел ладонью по лицу. Вздрогнуло пламя свечи на столе. К чему этот разговор? Все решено уже давно. Быть может, еще при рождении малыша. Семь лет разницы с братьями, они так и не стали друзьями. Малыш всегда был... другим.

– Иди, Квинт, поцелуй мать перед сном. А утром уезжай пораньше. Да хранят тебя лары и Юпитер, Наилучший, Величайший...

Завернутые за спину руки едва ощущались, так же, как и задница. Поначалу мысли путались, неудобная поза не способствовала сосредоточению. Он пытался придумать, как говорить со следователем, искал выход из сложившейся ситуации, но в голову поначалу лезла всякая бессмысленная чушь. Он думал, что уснуть не удастся, но верно, Морфей решил сжалиться над бедолагой, и положил ему на веки свинец. Глаза закрылись. Некоторое время он слышал беззлобную дружескую перебранку и сетование на холод пары легионеров, сидевших неподалеку, возле костра, разведенного перед палатками. Потом куда-то пропали и эти звуки.

В последнее время он спал без сновидений или мучился кошмарами. Балансируя на границе сна, еще даже не провалившись в него окончательно, он понял, что сегодня милости бога сновидений не ограничиваются спасительным забвением. Наконец-то бешеный галоп мыслей прекратился, и они потекли размеренно, как тихая река. Принесенное ею воспоминание было не из приятных, но, по крайней мере, в нем он, как наяву, увидел родных. Отца и братьев. Не хотелось пускать в мысли прощание с матерью, в горле непременно образовывался комок. А вот разговор с отцом в памяти всплывал часто. Квинт вновь и вновь заставлял себя пережить его, сам не зная, зачем. Все слова давно сказаны, изменить ничего нельзя.

В близнецах отец видел свое продолжение, они были одного поля ягоды, он понимал их, а вот с Квинтом так не получалось. Всякий раз, услышав, о чем думает младший сын, к чему стремится, отец с болью в сердце осознавал, что совершенно не знает его. А Квинт, наоборот, мысли отца словно книгу "читал". Мог легко предсказать, что тот скажет или сделает в той или иной ситуации. Он не видел, чем занимался Марк Север в тот вечер, после того, как благословил непутевого сына. Не мог видеть, но знал это наверняка, потому что, сколько бы не накопилось между ними непонимания, они, все-таки, были отцом и сыном.

Отец сидел за столом неподвижно, сгорбившись и, в одночасье, постарев на несколько лет. Потом открыл сундучок со свитками, достал один из них, накрученный на два валика с утолщениями на краях, на одном из которых вырезаны буквы DCLХVI. Развернул, придвинул к себе письменные принадлежности...

В этом сундуке хранились дневники, Марк Север отмечал в них важные события, касающиеся его семьи и всей Республики. Каждый год – один свиток. На нижнем валике слоев десять папируса – записки недавно перечитывались. Последняя запись гласила:

"В январские иды умер Гай Марий".

С тех пор прошел месяц. Совсем скоро месяц Марса, Новый год. Уходящий был непростым, много смертей увидел Город, когда он начался, еще больше в конце.

Квинт знал, какая запись появилась в дневнике отца последней. Всего одна строчка. Она была написана сухо, отстраненно, как и большинство событий, сохраненных для семейной истории. Но на самом деле кровоточила, словно незаживающая рана:

"В канун февральских ид Квинт уехал на войну".

Уехал, чтобы не вернуться...

В ноябре шестьсот шестьдесят шестого года от основания Города[16], когда Гай Марий взял Рим и устроил резню, Квинту Северу исполнилось двадцать пять лет. Восемь из них он провел в армии. Его отец был римским колонистом в Самнии, всадником. Когда Квинту стукнуло семнадцать, он принял участие в выборах военных трибунов. Проиграл, ибо, обитая в сельской глуши, мало кому был известен. Тогда он заявил отцу, что все равно встанет под знамя Орла, пусть даже рядовым легионером. Печально вздохнув, Марк Север потратил довольно приличную сумму, чтобы через нескольких посредников навязать упрямого отпрыска в качестве контубернала[17] проконсулу Титу Дидию.

Дидий воевал в Ближней Испании с кельтиберами. Там Север познакомился со своим тезкой, Квинтом Серторием. Война протекала удачно и в следующем году, уже после окончания положенного года службы молодого контубернала, проконсул получил заслуженный триумф. Отличившегося на этой войне Севера заметили, он смог, наконец, избраться в военные трибуны и продолжил службу бок о бок с Серторием. Когда началась война с италиками, они вместе с нурсийцем оказались в армии Луция Цезаря, где одним из легионов командовал их общий покровитель Тит Дидий.

Триумфатор испанской кампании погиб в одном из боев. Серторий лишился глаза (чем, кстати, немало гордился, утверждая, что знак своей доблести всегда носит с собой). Квинт избежал тяжелых ран, но для него эта война тоже не прошла бесследно. Отец поддерживал дружеские отношения со многими соседями-самнитами. Квинт хорошо помнил, как за несколько месяцев до начала войны один из них, Инстей Статилий, прислал Марку Северу бочку старого вина в подарок на праздник Конкордии. И они все вместе пили это вино в честь согласия и доброго соседства, а потом поехали к Статилию в гости. У него были самые лучшие виноградники в округе.

А уже следующей зимой сосед висел, прибитый гвоздями к воротам его же собственного дома...

– Кто тут побывал из... наших? – спросил Квинт солдат, глядя на истерзанное тело соседа.

– Вроде Гай Косконий. Наверное, это его люди. Эх, не успели, вся добыча Косконию достались.

– Не ной, – одернул другой легионер товарища, – это не последнее поместье. Наскребешь еще себе добра по самнитским норам.

– Здесь не только самнитские поместья, – напомнил Квинт, похолодев, – в округе много римских колонистов.

– Ну и ладно, командир, свои-то, чай, с радостью жратвой поделятся? Мы же за них кровь свою проливаем!

– Заодно и проверим, не осамнитились ли? – подхватили другие легионеры.

– Как проверишь-то?

– А по щедрости смотря!

Ужасы войны, пламя которой пылало не за тридевять земель, а на пороге родного дома навсегда отпечатались в памяти Квинта. Отец со всем семейством уехал тогда в Беневент. Виллу, каким-то чудом, не тронули, война обошла ее стороной, хотя всего в десятке миль от соседских поместий остались одни головешки.

После смерти Мария его сторонники собрали два легиона для отправки в Грецию. Ходили слухи, что консулу Валерию Флакку поручено сместить Суллу на посту командующего. Квинт, который теперь ничего не боялся сильнее гражданской войны, вцепился в эту идею, как утопающий в соломинку. То, что разговоры о смещении Суллы являются выдумкой досужих людей, Квинт, наивный двадцатипятилетний ветеран, разбиравшийся в военном искусстве куда лучше, чем в политике, не понимал.

Но Серторий, старший товарищ, объяснил другу суть происходящего.

– Ты думаешь, что Флакк просто придет в лагерь Луция Корнелия и одним красноречием превратит его в дрессированного медведя, который на Сатурналиях веселит зевак? Ага, прямо в окружении бесконечно преданных Сулле ветеранов.

– Значит, я единственный идиот, который верил в это?

– Ты не идиот, просто молод и наивен. Суллу не сместить. Если он победит Митридата, он приобретет такое влияние, что курульные кресла под Цинной и его подпевалами сами собой задымятся.

– Что же делать? – на пренебрежительные слова Сертория в адрес прочих лидеров марианской партии Квинт не обратил внимания.

– Победить Митридата раньше, чем это сделает Сулла. Это принизит заслуги Луция Корнелия, прибавит нам сторонников из числа тех, кто еще колеблется. Нет триумфа – можно разговаривать. А если иначе – он на коне, а мы все в глубокой орковой заднице. Теперь ты понял, как предотвращается гражданская война?

Теперь он понял. И подтвердил свое участие в этом походе.

Во время морского перехода из Брундизия в Диррахий, корабли с легионами Флакка попали в шторм, многие погибли. Произошло это из-за того, что консул очень торопился и пренебрег советами опытных моряков. Легионеры начали роптать. В Македонии, в непосредственной близости от войск Суллы, Флакк вдруг растерял всю решимость. Солдаты, видя это, массово перебегали к Луцию Корнелию. Консул раздражал их еще и своей жадностью вкупе с надменностью. Кончилось все тем, что вскоре после переправы легионов через Боспор Фракийский (она все-таки состоялась, хотя и гораздо позже намеченного срока), Флакк поссорился с префектом конницы, Гаем Флавием Фимбрией, и тот, известный в Риме своей горячностью, убил консула, отрубил ему голову и бросил ее в колодец.