Василий Сахаров - Вариант Юг Страница 10

Ладно. Снова матросы 1-го Черноморского революционного отряда утерлись, хотя высказались в адрес меньшевиков и эсеров, не стесняясь. За малым дело до стрельбы не дошло, а закончилось все тем, что Ловчин с братишками собрал верных товарищей с других кораблей и вышел в город.

Первым делом, моряки вломились на заседание Севастопольского Совета. И Андрей от имени всего отряда Мокроусова и военных моряков, дерущихся против контрреволюции, заявил, что отныне не признает власть Совета, так как он скомпрометировал себя перед флотом и горожанами. Далее пришла очередь эсеров и меньшевиков утереться. Серьезных сил чтобы противостоять разгоряченным морякам у них не было и, не смея возразить решительно настроенным бойцам, они затихли.

Ловчину и мокроусовцам вместе с унтер-офицером Зборовским, которых исподволь подстрекал Пожаров, это и было нужно. На следующий день, временно позабыв про офицеров с «Гаджибея», они отправились арестовывать командующего флотом контр-адмирала Немитца (настоящая фамилия Биберштейн). Однако тот выехал в срочную командировку в Петроград. И дабы сразу все разъяснить, стоит сказать, что никакой командировки не было. Командующий просто-напросто бросил на произвол судьбы Черноморский флот и офицеров, собрал все самое ценное, что имел, а имел он немало, и сбежал.

Ничего, матросы особо не расстроились. Они опустошили найденные на квартире контр-адмирала водочные запасы, пощупали молоденьких разбитных горничных и разбрелись по городу вершить правосудие. Моряки бродили по улицам, пили разбавленный спирт и нюхали кокаин, колошматили и арестовывали любого офицера, который им не нравился. И в течение только этого дня было избито и отправлено в тюрьму около двадцати человек.

Вакханалия набирала обороты. К мокроусовцам присоединялись матросы из «нейтральных» экипажей и несколько уголовников. И новые арестанты заполнили камеры тюремных казематов. В частности, офицеры подводной лодки «Гагра», требующие от своей команды дисциплины, и лейтенант крейсера «Прут» Прокофьев, который ножом резал непомерно расшитые клеши матросов. Клеши это святое. Команда крейсера обозвала лейтенанта «кровожадным животным» и сдала его своим товарищам матросам, а позже офицера расстреляли. В общем, еще один день по городу бродили вооруженные шайки воинственно настроенных моряков, и унять их было некому.

Наступило 15-е декабря. Под вечер, Ловчин и Зборовский, подпив, вспомнили про офицеров родного эсминца, и вскоре пятеро из них и командир «Гаджибея», давний недруг сигнальщика капитан второго ранга Пышнов, были арестованы. Как водится, бывшим золотопогонникам, ныне потенциальным контрреволюционерам, всыпали по первое число и пустили юшку, а затем препроводили их в тюрьму. Однако еще в полдень чья-то «умная» голова в Севастопольском Совете решила, что если запретить принимать арестованных, то бесчинства и самосуды прекратятся. И когда избитых офицеров с «Гаджибея» приволокли для сдачи, тюремщики, кстати сказать, те же самые, что несли службу при проклятом царском режиме, принимать их отказались.

Возмущенные матросы покинули здание тюрьмы и Ловчин, обернувшись к Зборовскому, крупному усатому мужчине в распахнутом на груди бушлате, спросил:

- Что будем делать?

Бывший унтер-офицер, пошатываясь и петляя, приблизился к Андрею и наклонился к нему. Он дыхнул в его лицо тяжким перегаром, а потом прошептал:

- Назад сдавать нельзя. Тянем «драконов» на Малашку и там кончаем.

По телу Ловчина прошла дрожь, убийство пока еще претило ему. Но он понимал, что Зборовский прав и, кивнув, согласился с ним:

- Так и поступим. Ради революции, мы обязаны довести дело до конца.

Офицеров с «Гаджибея» потянули на Малахов курган, место русской воинской славы. По пути к матросам эсминца присоединилось еще несколько групп моряков, которые вели своих начальников в тюрьму. И спустя час, на одной из обсаженных по кругу розами полян знаменитого на всю Россию кургана собралось до полусотни матросов и два десятка офицеров.

Революционные моряки вытащили на открытое пространство первых связанных и избитых пленников. Будто на заказ, из-за косматых зимних туч выглянула яркая луна, которая осветила все пространство вокруг бледным призрачным светом. Тускло блестели бляхи на матросских ремнях и винтовки в сильных руках. И многим в этот момент стало не по себе, слишком все происходящее напоминало непристойную сатанинскую оргию. После чего кто-то из военных моряков даже попробовал уйти с места предстоящей казни. Но таких было немного, и их остановили.

Необходимо было начинать. Однако как правильно провести расстрел, никто из матросов не знал, соответствующего опыта пока еще не было. Требовался первый шаг, пример, и начал Зборовский, который приблизился к кавторангу Пышнову и, наградив его крепкой затрещиной, громко спросил бывшего командира:

- Ну что, «дракон», замыслил предать революцию, да не вышло у тебя ничего?

Пышнов, среднего роста мужчина с резкими чертами лица в порванном кителе, после удара согнулся. Но он быстро распрямился, вскинул окровавленную голову и ответил:

- Ни я, ни офицеры «Гаджибея», не замышляли измены. Мы служим не партиям, а России. Поэтому всегда до конца исполняли свой долг.

- Заткнись, шкура! - выкрикнул Зборовский, и снова ударил командира эсминца по лицу. - Ложь! Все ложь!

- Хватит лясы точить, - прерывая избиение Пышнова, произнес Ловчин. - Давай кончать контриков.

- Да, пора.

Зборовский отошел от офицеров, срыгнул на землю, а затем встал рядом с Андреем и еще несколькими матросами с «Гаджибея». У Ловчина и унтера были пистолеты, у остальных винтовки. Надо продолжить действие. Но Зборовский почему-то замялся и замолчал. По этой причине расстрел возглавил Ловчин:

- По врагам революции, - поднимая трофейный «наган» на уровень головы, скомандовал он. - Пли!

Бах! Бах! Бах! Выстрелы один за другим разорвали ночную тишину Малахова кургана. Свинец впился в тела приговоренных к смерти людей, и они один за другим повалились на сухую пожелтевшую траву.

- Вот и все, - пряча пистолет в кобуру, с каким-то облегчением, сказал Зборровский и, повернувшись к матросам других экипажей, выкрикнул: - Чего стоите? Ваша очередь! Бей «драконов» без всякой жалости!

Офицеров, которые, что поразительно, не пытались оказать никакого сопротивления, группами по два-три человека выводили на поляну. Здесь еще раз, напоследок, избивали и расстреливали.

В эту ночь на Малаховом кургане погибли вице-адмирал Павел Новицкий, председатель военно-морского суда генерал-лейтенант Юлий Кетриц, начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Митрофан Каськов, адмирал Александров, командир «Ориона» капитан первого ранга Свиньин и другие офицеры. У каждого смерть была своя. Но особенно сильно матросы издевались над престарелым Новицким, которого разбил паралич. Контр-адмирала кололи штыками и долго пинали ногами. А пытавшемуся закрыть его своим телом Александрову прикладами вышибли зубы, и только после этого пристрелили.

Наступил рассвет. Часть трупов осталась на Малаховом кургане, а некоторых убитых сбросили в море. Революционные матросы собрались в единую дружную массу, опьяневших от крови хищников, и двинулись в Морское Собрание на митинг. Они хотели посчитаться с эсерами, и подбить братву на драку с ними. Однако большая часть мягкотелых соглашателей и подпевал царского режима попрятались по темным закоулкам или прикрылись авторитетом большевиков, которых братишки хотя бы немного, но уважали. Поэтому бойня не произошла.

В итоге, к концу дня на митинге был организован Временный военно-революционный комитет из двадцати человек, из них восемнадцать большевиков и двое эсеров. Главой этого органа управления, естественно, стал большевик по фамилии Гавен. Коммунисты воспользовались беспорядками в городе и смятением среди членов всех политических партий, и окончательно перехватили власть. Сначала создали ВВРК, а затем подчинили себе Севастопольский Совет. Тактика проверенная и безотказная, на первом этапе провокация, затем беспорядки и шухер, а потом на этой волне захват всех руководящих постов в городе. Однако, несмотря на то, что большевики достигли своей цели, чтобы остановить разбушевавшихся матросов сил им не хватало, а может быть пока они этого не хотели. И раз так, то расстрелы офицеров продолжились.

Обезображенные лица людей, кровь, стоны, грязь, перегар, ледяная водка, холод и пронизывающий ветер с моря, который пробирал до костей. Таким запомнились Андрею Ловчину дни с пятнадцатого по двадцать второе декабря. Все это время ни он, ни его братки, практически не спали. Словно всесокрушающий ураган они носились по Севастополю и кончали ненавистных «драконов», царских чиновников и даже священнослужителей, которые безропотно принимали смерть. Один день был похож на другой, и лица убитых сливались в единую окровавленную маску, которая не запоминалась. И единственный из всех офицеров, чью гибель Ловчин запомнил в деталях, был капитан первого ранга Климов. Он не отдался на милость матросов, а попытался бороться. «Дракон» сбил с ног одного из братков, побежал к морю и бросился в холодную воду Севастопольской бухты. Боевой офицер не желал умирать, словно баран на бойне, а попытался доплыть до кораблей родной Минной бригады, где его могли защитить экипажи кораблей. Однако судьба ему не улыбнулась. Ловчин с товарищами на шлюпке быстро догнали беглеца. Матросы оглушили офицера веслами, выволокли на берег и уже здесь убили.